Зима гнева

— Охамели мужики, матушка! — пожаловался Иван супруге. — Еще и отродье свое к приличным людям тащат!

Савва сверкнул глазами, но промолчал.

Оно и понятно — мужик умный, серьезный... понимает, что с собакой перетявкиваться не стоит. Надя оценила состояние супруга — и положила руку ему на плечо,

— Не переживай, батюшка. Я сейчас его спроважу. А ты поди, выпей чарочку. Небось, устал, весь в делах?

— И то правда, матушка, — согласился Иван Алексеев.

И направился в кабинет, где у него была стопка чистых листов (хорошая, вылежанная, не первый раз используемая вместо подушки) и запас казенной водки в укромном уголке.

Действительно, переутомился! С этим быдлом разбираться — никаких сил не хватит!

Надежда Юрьевна повернулась к Савватею.

— А вы, жом, пройдите на кухню. Там и расскажете, что это такое случилось. В лесу потрава? Алли еще какая беда? Пожар? Гниль?

— Потрава, тора, как есть, потрава, — прогудел Савватей, идя вслед за госпожой.

Умная баба. Как есть — умная. Только вот дураку досталась. Такую бы да в свой дом, она бы щепочку к щепочке собирала,, ничего б не упустила...

Не повезло.

На кухне Надежда Юрьевна устроила девчушку за столом, а Савватею кивнула на двверь.

— В кабинете поговорим, жом.

— Как прикажете, тора.

* * *

Надежда Юрьевна плотно закрыла дверь кабинета.

Опустила засов.

Задернула тяжелые бархатные портьеры.

Проверила окна.

И только тогда повернулась к Савватею, убедившись, что их никто не подслушивает.

— Что случилось, Саввушка?

— Плохо все, Наденька. Сильно плохо... уезжать вам надо.

— Так случилось-то что?

Савватей помрачнел.

— Имение Изместьевых знаешь?

— Как не знать. Только оно ж далеко!

Изместьевы не в ближайших соседях числились. Даже не в дальних. До них было пути — дней пять. Надежда и знала-то, потому как лес...

Кусок леса Алексеевым принадлежал, кусок Изместьевым... а в лесу частенько пошаливали. Вот и приходилось договариваться.

Кому?

Вестимо, Надежде Юрьевне. Муж бы все равно не вспомнил потом, о чем он и с кем разговаривал.

— К ним пришли, — Савватей говорил серьезно, спокойно, и от этого становилось еще страшнее. — Освобожденцы проклятые... хозяина на воротах повесили, хозяйку сначала всем... насиловали ее, пока не умерла, а потом еще и поглумились. Детей убили.

Надя охнула, прижимая руки ко рту. Детей Изместьевых она отлично знала. И статную русоволосую Маришку, которой уж начинали подыскивать жениха, и Алексея, симпатичного парня чуть помладше Ильи, книгочея и чернильную душу...

— Как?!

— Так... Алексея, говорят, по-простому застрелили. Книги он свои защищать вздумал. А девчонку тоже... всей толпой. Ей много и не надо было.

Глаза у Нади стали большими.

— Да как же это... куда власть смотрит?

— Наденька, они теперь — власть. А называется это... рек... рак... нет у них еды. И денег нет заплатить. Вот и грабят, ежели по-простому.

— Реквизиция? — уточнила тора, приходя в себя.

— Во-во... это слово.

Надя помолчала пару минут.

— И что дальше?

— Сама знаешь, что. Поместья горят, людей убивают. Думаешь, Алексеево заговоренное?

Тора так не думала. А какой ценой ей удавалось сохранять спокойствие — знала лишь она одна.

— Ты ведь не просто предупредить пришел, Саввушка?

— За то я тебя и люблю, Наденька. Умна ты...

Тора не улыбнулась. И на шутку не ответила — не до того.

— Ну так?

— Им сюда недолго добраться. Не одни,, так другие...

— Сколько у меня времени?

— Дней десять, может, и того нет. Если Изместьево загорелось... сама понимаешь.

— Понимаю.

— Уезжать тебе надобно. В город.

— Муж не поедет.

— Дочь и внука сбереги. В городе никто знать не будет, кто тора, кто жама... сойдет! А там, глядишь, и наладится чего...

Надя подумала несколько секунд.

— И то верно. Только вот муж...

— Мало тебе жизни попортил? Сама понимаешь, тащить его с собой, дурного да пьяного — на гибель всех обрекать. Начнет задираться — на первой же осине и повиснет. А вы под осиной ляжете.

В словах Савватея был свой резон. И все же, все же...

— Не по-людски это. И не по-божески.

— То и верно! Вот всем в домовину, оно куда как лучше, правда, Наденька? И тебе, и дочери, и внуку...

Надя помолчала несколько минут. Раздумывала, потом решилась.

— Савва, мне дня три хотя бы надо.

— Для чего?

— Когда Иван напьется, он... ты сам знаешь!

— Знаю. А то ж...

Вся округа знала.

Первая стадия запоя у тора Алексеева — пожалейте меня, полейте меня. Водкой.

Вторая — лихость и удаль. Надо ж показать миру, какой замечательный человек осчастливил его своим присутствием. На этой стадии и случались монастыри с кабанами.

Третья стадия — бревно.

На этой стадии тор Алексеев просто валялся в положении риз и требовал очередную бутылку. Заливал ее в себя и засыпал. И спал, спал, спал...

Что от него и требовалось.

Савватей понурился.

— Я так и знал, что ты это скажешь.

Надя ответила грустной улыбкой.

— Саввушка, ты же все понимаешь...

— Наденька, тогда... я не просто так Матрешку к вам привел.

— Матрена?

— Да, моя племяшка. Наденька, она все дороги знает. Ты поняла? Все тропинки...

Надежда поняла. Отлично поняла...

— Случись что...

— Она выведет. Ко мне. Дом я купил, как и договаривались. Все сделал.

Первый раз за двадцать лет, даже больше, Надежда подошла к Савватею. Положила руки на плечи мужчине.

— Спасибо тебе, Саввушка. Ты знай, если что — другого мужчины в моей жизни не было. Только ты...

Савва понял правильно. Иван Алексеев мужчиной не был даже в глазах его жены.

— Будь ты жамой, Наденька, не искал бы я другой жены.

Поцелуй получился коротким, но от этого не менее искренним.

До слез искренним.

До привкуса соли на губах.

— Ох, Наденька...

На рубахе Савватея, там, где прикасалась к его плечам Надежда, алели на беленом холсте пятна крови. Алое на белом, как на снегу....

Тора Алексеева в кровь ладони ногтями разодрала, пока слушала его рассказ, да так и не заметила...

Свободные герцогства.

— Я желаю посещать ваши курсы.

— Вы?!

Мужчина смотрел на Нини так, словно та была... ладно! Не мокрицей! Но чем-то... достаточно бесполезным. К примеру, фантиком от конфеты. Девушка прищурилась.

— Вы имеете что-то против, жом?

Мужчина покачал головой.

— Тора, посмотрите на себя. Вы не предназначены для этой работы.

Зинаида сдвинула брови.

Да что ж такое!?

Она столько всего уже преодолела!

Полкан у ноги согласно рыкнул.

С момента прибытия великой княжны в свободные герцогства прошло уже больше десяти дней. Зинаида успела найти дом и выкупить его.

Успела познакомиться с соседями.

А теперь пыталась устроиться на курсы санитарок при госпитале.

Но... ее не брали!

Уже третий раз! А учитывая, что в городе это был последний госпиталь...

Вот стоит напротив нее доктор, в алом халате и таких же брюках, серьезный, усталый...*

*— в этим мире униформа медиков — красная. И крови не видно, и стрелять по ним якобы не должны. Медики же, прим. авт.

Сколько ему на вид? Лет тридцать, может, немного больше. Чем-то этот мужчина напомнил Нини цаплю. Высокий, длинноногий, с вытянутым лицом, в очках... темные волосы гладко зачесаны назад, серые глаза смотрят спокойно и упрямо.

— Вы считаете, что я с ней не справлюсь, жом?

— Я уверен, тора.

— Я не боюсь крови. И боли тоже не боюсь. Я уехала из Русины, жом.

Доктор посмотрел на девушку в простом темном платье. На собаку рядом с ней. И чуточку смягчился.

Русина...

Война, революция... что видела эта девочка? Какое горе застыло в ее глазах колотым зимним льдом? Что заставляет ее держать пальцы на ошейнике собаки? Словно бы уверенности набираться...

Почему она так настроена?

— Тора, пойдемте со мной. Вы когда-нибудь работали сестрой милосердия?

— Я... участвовала в работе санитарного поезда.

Доктор откровенно фыркнул.

— И возил этот поезд знатных особ?

Зинаида запнулась.

— Как вы узнали?

— Тора, а где еще вы могли получить этот опыт? — врач не смеялся, он почти сочувствовал. — Подумайте сами! Поезд, знатные особы... кто у вас, в Русиине?

— Император и императрица...

— И кого им покажут? У них, кажется, еще дочери?

— Д-да...

— Вы были в их свите, тора?

— Разве сейчас это важно? Их убили, жом...

Врач тоже запнулся.

— Простите, тора. Но поймите меня правильно. Никто и никогда не покажет начальству тяжелых больных. Чистенькие ранения, распоротая кожа, сквозная ранка, которая заживет за пару недель, не оставив и следа... причем все раненые были из благородных. Верно?

— Как вы догадались, жом... простите, не знаю вашего имени?

— Станислав. Станислав Садальский, к вашим услугам, тора.

— Вы не тор, верно?

— Верно, тора. Мои предки были жомами, и я этим горжусь. Сам выучился, сам в люди вышел...

Зинаида опустила глаза.

— Не обижайтесь, жом. Я спросила не ради того, чтобы вас унизить.

Жом посмотрел на нее серьезными глазами, понял, что девушка не врет — и коротко кивнул.

— Вы тоже не обижайтесь, тора. Я после ночного дежурства. И очень устал. Когда мне сказали, что встречи со мной добивается какая-то... тора...

— Фифа? Или та сестра милосердия высказалась еще... определенней?

Врач улыбнулся краешками губ.

— Намного... определенней.

Зинаида пожала плечами.

— Я не виновата, что произвожу такое впечатление. Но я действительно хочу научиться.

— Этому?

Врач без предупреждения распахнул дверь в палату — и вошел, заставляя Зинаиду последовать за ним.

И девушка закашлялась. Отчаянно и беспомощно.

* * *

Палата...

Рассчитана она была на четырех человек, а расположились в ней не меньше пятнадцати. Запах — хоть топор вешай.

Чем пахнет в таких палатах?

Человеческими страданиями?

Ах, как вы поэтичны! А чего попроще не желаете?

Кровь — свежая и загустевшая. Гной. Моча. Все это равно как свежее, так и застаревшее. Тухлятина, экскременты, пот, несвежее белье... все это смешивается в густую симфонию — и так бьет по ноздрям, что у неподготовленного человека может тошнота начаться.

Врач привел ее высочество в палату для людей после ампутаций. Здесь лежали те, у кого отрезали руки, ноги... у кого воспалились швы, у кого началась гангрена — и также с последующей ампутацией...

Лежали и часто гнили.

Не хватало белья, медикаментов, санитарок... даже судна — и те с утра еще не выносили!

Доктор пометил себе устроить разнос подчиненным — и с интересом посмотрел на Зинаиду. Та была бледнее мела. Но на ногах стояла и не блевала. Даже странно.

Полкан ощерился и зарычал.

— Если решите посещать курсы, собака вас будет ждать снаружи, — припечатал Станислав.

Зинаида зажала рот рукой — и под ухмылки лежащих поближе, вылетела из палаты.

Повело — в коридоре было окно. К нему и кинулась великая княжна, вцепилась в переплет, рванула на себя створки.

Фуууу!!!

Свежий воздух ударил плетью. Выбил из ноздрей затхлость и кое-как прояснил голову. Хотя и не сразу.

Зинаида опомнилась минут через пять, обернулась — и увидела за своим плечом Станислава.

— Будете блевать? Или падать? Тора?

Зинаида выпрямилась.

Ах ты... еще и издеваешься?

— Жом, вы себя переоцениваете. Хотя признаю, попытка была неплоха. Это все, чем вы можете меня напугать?

— Отнюдь, — не разозлился Станислав, прекрасно видя, что девчонка стоит на одном упорстве. — Хотите в операционную? В перевязочную? В процедурный кабинет? В клизменную? Наконец, просто вытаскивать внутренности после операций и тащить в печь, где их сжигают?

Зинаида поднесла руку к горлу.

— Вы...

— Я. Тора, зачем вам это? Устройте благотворительный бал, подписку, сходите, вышейте пару десятков кошелечков... зачем вам госпиталь? Здесь грязь и кровь, здесь люди умирают по-настоящему. И ваши батистовые платочки с вышивкой им не помогут. Им не надо вытирать пот со лба. Им не надо читать книжки. Из-под них надо вытаскивать судна с дерьмом. Надо выгребать, в буквальном смысле, грязь. Надо ворочать тяжелые тела, надо обтирать их, бороться с пролежнями... вы хоть видели, что это такое? Гниющая, мокнущая язва до самой кости! Это не санитарный поезд, где вокруг вас бегали с поклонами. Это грязь и кровь, боль и смерть. Вам здесь не место.

Станислав был невероятно убедителен в этот момент. И раньше Нини поддалась бы ему. Сдалась, позволила себя выставить...

Сейчас же...

Проснулись в девушке гены Аделины Шеллес-Альденской, которая всю жизнь упорно лезла куда хотела. И попробовал бы кто-то ее не пустить!

А может, всколыхнулась память о лесной поляне. Где в машине, матерясь и поливая ее плечо спиртом, Анна вытаскивала пулю из плеча девушки. Она смогла, а чем хуже Зинаида?

Где-то же Анна научилась?

Почему Нини не может!?

Она что — такая тряпка?! Что ее отовсюду гонят, а она и слова сказать не смеет?! Девушка так сверкнула глазами, что Станислав даже сделал шаг назад. Потом опомнился, но было уже поздно. Великая княжна надвигалась на него решительно и неотвратимо, словно тайфун или цунами. И голубые глаза ее горели гневом.

— Значит, бал? Или кошелечки? Перчаточки вышивать? Жом Садальский, вы слишком много на себя берете! То, что в первую минуту мне стало страшно, не означает, что я струшу и в дальнейшем! Вы поступили некрасиво, постаравшись окунуть меня в грязь, но я все равно не откажусь от своей мечты! Меня не возьмут на курсы? Я пойду к вашему начальству! И все равно добьюсь своего! Просто сделаю пожертвование, и меня примут на любые курсы. Более того, вам придется возиться с мной особо, потому что ваше же начальство вас обяжет это сделать!

— Сделаете пожертвование? — разозлился и Станислав. — а давайте! Смотрите сюда! — он выхватил у санитарки, которая шла мимо, лоток с бинтами, и ткнул Нини едва не в нос. — Видите?! От старости расползаются! Едва ли не в руках! Ничего не хватает! Лекарств, белья, инструмента... хотите учиться? Отлично! Я вас возьму в подручные! И сам учить буду! А вы закупите для госпиталя то, что я укажу! Чтобы не в карман начальству, а до больных дошло! Раз уж вам так хочется!

Нини и не подумала отступить.

— Тогда условие! Полкан остается со мной!

— Собаку в палаты!? Только через мой труп!

Полкан коротко рыкнул, сообщая, что он может. Только попросите. Но Станислав даже и внимания на это не обратил. Подумаешь — собака! И не такие на него рычали! И даже не всегда собаки!

— Будет лежать рядом со столом. С... — Нини кивнула головой.

— Пост дежурной медсестры, — пояснил Станислав. — Ладно. Пусть лежит. Но если кого цапнет — я вас обоих выгоню. Наплевав на пожертвования. Понятно?

— Да.

— Как к вам обращаться, тора?

— Зинаида.

— Ида, значит?