Зима гнева

— Давай, топай! А мы с Гошкой по развлекалке погуляем!

— Кира, только пожалуйста...

— не буду я покупать все подряд!

— И мороженое...

— Не больше шести порций на нос!

— Кира!!!

— Ладно! Трех!

— Издеваешься?

— торгуюсь. Аня, иди уже! Замучила всех своим неврозом!

Анна покачала головой, но развернулась.

Встреча с Ольгой Сергеевной была назначена на сегодня. И — да. С юристом.

С бешено популярным, дорогим, хитрым и изворотливым собачьим сыном. Анна, отвечая на его вопросы, едва не поседела. И порадовалась за себя и за Яну.

Повезло!

Повезло, что Яна не вписала Сережу Цветаева ни в одну метрику, даже отчество малышу дала — Петрович. Георгий Петрович Воронов.

Повезло, что была только одна встреча. А то бы наговорила она чего не надо.

Повезло, что вовремя обратилась к специалисту.

И вот — кафе 'Рояль'. Дорогое, жутко популярное, пафосное и претенциозное. Юрист, Яков Александрович, перехватил Анну неподалеку от входа.

— Нервничаете?

— Да, Яков Александрович. А...

— Как я догадался? У вас платье не на ту пуговицу застегнуто.

Анна посмотрела на платье.

Замечательно. Пуговицы на нем есть, но декоративные.

— Яков Александрович!

Юрист расплылся в улыбке.

Был он невысок, седоволос и больше всего напоминал 'божий одуванчик'. Этакий старичок, дунь-рассыплется. Но хватка у него была железная. И не только в делах — Анна оценила рукопожатие. Похоже, адвокат выбрал для себя образ и активно его эксплуатировал. Старый, седой, замученный жизнью еврей...

А поди, тронь!

Мигом узнаешь, почем на рынке гвозди!

— Анна, вы помните. Вы поздоровались — и передали мне слово. Дальше разговаривать буду я.

— Да, Яков Александрович.

— Вот и отлично.

Мужчина мило улыбнулся — и направился ко входу в кафе, поддерживая Анну под локоть.

Ольга Сергеевна уже сидела за столиком в компании второй дамы. Анна смерила их обеих оценивающим взглядом.

М-да.

Кажется, ей решили сразу указать на ее место. Обычно на женщин такое действует сокрушительно. Две очаровательных леди, иначе и не скажешь, ухоженных, холеных до кончиков ногтей, отманикюренных, с укладкой, которая стоит больше, чем годовая зарплата бюджетника и в костюмах, которые явно приехали с подиумов. Обычно дамы, видя такое богатство, теряются, начинают мямлить, грустить — и сливаются.

Анна едва не фыркнула.

Если данный спектакль рассчитывался на нее.... Императорская семья вообще исповедовала подчеркнутую скромность. Нарочито простые платья, скромные украшения...

Императорская семья.

Другие ветви, тот же Гавриил с его сыном, могли ходить, как раззолоченные петухи. А вот Аделина Шеллес-Альденская отлично знала цену своей красоте. И понимала, что слишком вычурные наряды ее погубят. Так что Анна давно научилась не горевать.

Она — дочь императора. Что еще надо добавлять?

Вот и сейчас — насколько ж смешны попытки двух разбогатевших простолюдинок выставить себя королевами.

— Дамы, добрый день, — поздоровался Яков Александрович.

И для одной из дам его явление оказалось неприятной неожиданностью.

— Дядя Соломон? Вы?

Анна подняла брови. Яков Александрович расплылся в улыбке.

— Машенька, вы так же очаровательны, как и лет пятнадцать назад, кажется? Я тогда вел у вас...

— Семейное право, — понурилась красотка, отлично понимая, что это — игра.

Имя он помнит, а предмет забыл? Забавно...

— Анечка, я тогда был молод и согласился чуточку поработать в институте, — разулыбался адвокат. — Вот и прозвали меня, после одной истории — Соломоном. Но царь, это как-то не демократично, а вот дядя Соломон...

Это оказалось последней фразой, сказанной на русском литературном, а не на русском юридическом. Последующая беседа состояла из столь высокопробной юридической фени, что Анна и трети не понимала. Законы, ссылки, параграфы, какие-то суды и судьи...

Нет, непонятно...

Забавно, что Ольга Сергеевна тоже не вмешивалась в диалог. И только, когда поняла, что ее юристка начинает проигрывать, разомкнула губы.

— Я не отступлюсь. Это мой внук, и я имею все права...

— Ольга Сергеевна, — мило улыбнулся Яков Александрович. — Вы забегаете вперед. Пока не установлено отцовство — вы для ребенка Анны Петровны — никто. И этот вопрос мы еще обсудим, если вы решите судиться.

— Никаких — если.

— Хорошо. Вы решили судиться? Так подавайте в суд. Но если до решения суда вы или ваши люди только попробуют приблизиться к Анне Петровне или к Георгию Петровичу, не обессудьте. Здесь вам не дикий Запад, здесь Россия, и законы работают.

Ольга Сергеевна гомерически расхохоталась. Яков Александрович покачал головой.

— Зря вы так, девушка. Но — дело ваше. Вот моя визитка, все бумаги присылайте на адрес моей конторы. Засим позвольте откланяться.

Яков Александрович распрощался, и отодвинул Анне стул, помогая выйти.

Анна молчала до выхода из кафе. Потом...

— Какие у них шансы?

— Как это ни печально, деточка, неплохие. В нашей стране с законами... сложно.

— Я понимаю.

— А если понимаете — не отчаивайтесь. У нас есть хороший шанс дотянуть до школьного возраста вашего ребенка. А там и судья уже спросит, чего мальчик желает...

— Имею ли я право его лишать богатства? Яков Александрович, — Анна озвучила то, что ее мучило все это время. — У Ольги Сергеевны есть деньги, власть, и Горшку она любить будет... наверное. Я беднее. И смогу ли я его защитить?

Юрист качнул головой.

— Анна, вы мудрый человек, если об этом думаете. Но поверьте моему опыту — рядом с этой женщиной никому хорошо не будет.

Опыт Анны говорил то же самое. Но спросить она спросила.

— Почему?

— Она слышит только себя. И совершит с вашим сыном все ошибки, которые совершила со своим.

— А если со мной что-то случится?

— Тогда ваш отец будет лучшим опекуном, чем эта дама.

— Вы не знаете моего отца.

— Но я вижу результат его воспитания. Поберегите себя, Анна.

— Но если...

— Я помогу вам правильно оформить все документы. Чтобы не было непредвиденного 'если'.

— Благодарю вас, Яков Александрович.

— Не стоит благодарности, Анна.

* * *

Разговор.

— Что я могу тебе сказать, Боря? Интересная девочка.

— Да?

— Ты меня не первый год знаешь. Так вот, не будь Сашенька женат, я бы их обязательно познакомил. Очень умненькая, очень сообразительная.

— Таких много.

— Да. Но эта не просто умненькая, она умеет думать не только о себе. Это редкость в любое время.

— Не сказал бы...

— Боря, поверь моему опыту. Девочка — золото.

— Кира ее мечтает со мной свести.

— Ну и сведись, не пожалеешь.

— Яша, не лезь в чужую личную жизнь.

— Во-первых, не в чужую, а в твою. А во-вторых, Боря, сколько лет мы друг друга знаем?

— Другие столько в браке не живут...

— То-то и оно, Боря. Кирюшка, видимо, умничка, в тебя пошла. Не знаю, кому Анна достанется, но жена из нее получится чудесная. Нежная, чуткая, домашняя... и как я понял, девочка тоже не горит желанием выйти замуж. Ей в жизни от кого-то сильно досталось.

— Цветаев?

— Вполне возможно, Боря. Вполне возможно. Но это все между нами.

— Обижаешь, Яша.

Конечно, раскрывать тайны клиента неэтично. Но... Яков Александрович за собой вины не чувствовал. Вдруг получится так, что через год или два, госпожа Воронова станет госпожой Савойской? Тогда все оправдано, ведь у хорошей жены не должно быть тайн от мужа. Так... маленькие, личные, в пределах одного миллиона евро.

Русина, в дороге.

Жом Алоиз Зарайский поздравлял себя.

Вот что значит — обаяние!

Бабы от него всегда таяли, и сейчас оно не дало сбоя. Два дня он обхаживал толстую дуру!

Два дня лил мед и елей!

Два дня убеждал ее поверить... и ведь не зря!

Добился своего! Справился!

Тора Зинаида проговорилась ему о том, о чем и на смертном одре молчать должна была.

Одна из дочерей императора родила вне брака. И родила — СЫНА!!!

Алоиз едва не заскакал от такого заявления. Это ж... это такой шанс! Тор Дрейл счастлив будет! Любая проверка покажет родство мальчишки с императорской династией, но в то же время — чистый лист. Не императорская дочка, которую с малолетства учили и натаскивали. А просто — обычный мальчишка... вот где счастье-то!

Лепи — что хочешь! Хоть императора, хоть куклу на троне... Алоизу плевать!

Зинаида Валенская много не знала. Просто один раз подслушала разговор Анны и молодого офицера. Кажется, тор Алексеев... он признавался в любви, она тосковала о ребенке...

Много из такого разговора не выкроишь.

Зинаида все же рассказала бы о нем Аделине. Но банально не успела.

Приболела, потом уехала лечиться, потом Освобождение... почему сразу не сказала? Так требовалось сначала навести справки самой.

Зинаида не слишком любила великую княжну Анну. Вот младшенькую, Нини, она обожала. А Анну — так, более-менее. Любила, но ведь и любят по-разному. За кого-то и жизнь отдать не жаль, а кого-то... любишь. Но если отдашь жизнь, кто же будет любить дальше?

Аделину Зинаида любила. Анну — меньше. За Нини в огонь бы бросилась, не задумалась. Но прежде, чем рассказывать тайны Анны ее матери, требовалось узнать подробности.

Что связывало мужчину и женщину, сколько лет ребенку, когда и где он родился... да, хотя бы! А уж потом и доносить.

Зинаида промолчала, а потом было поздно. Зато теперь у Алоиза появился СЛЕД!

Алексеев... тор Алексеев.

Ему нужна Сафьяновая книга. И навести справки. А дальше будет видно. Но сейчас у него есть хотя бы шанс выдернуть хвост из мышеловки. Хотя бы надежда...

Русина, Синедольск.

Аксинья была довольна и счастлива.

Город!

Она на такое и не рассчитывала, что вы! Была уверена, что мать ее никогда не отпустит... это естественно! Где родился, там и пригодился! А сейчас, вот, город, дом...

Пацаненок?

А и ничего страшного, она и мамкиных вырастила, и с этим справится. Мысль о том, что тора надо воспитывать все же чуточку иначе, Аксинье в голову пока не приходила. Места для нее не хватало.

Гошка дичился, не принимал девушку, но Ксюха не унывала.

Пекла пироги, припевала...

— Капусты нет!

А что за пироги без капусты? И щи? И...

И вообще — куда без нее? И как это Аксинья ее купить забыла?

— Георгий Петрович!

Мальчик сидел и рисовал на большом листе. Аксинья пригляделась.

Образы, скорее, образы.

Тора Надежда.

Обреченная — и в то же время довольная. В последний момент своей жизни она сделала все необходимое. Правильно сделала.

Дядька Савва. Почему-то похожий на лесное чудовище.

Сама Аксинья.

Рядом с печью... это было обидно. Чем она не горожанка? Но... чего ждать от мальчишки?

— Георгий Петрович, я на рынок отлучусь, капустки куплю...

Гошка кивнул головой.

На пол спланировал еще один лист бумаги. Женское лицо.

— Ой... а кто ж это такая? Красивая...

Мальчишка выдернул из ее рук лист.

— Моя мама.

Аксинья поняла, что дальше расспрашивать не стоит — и ушла.

Мама?

А они полагали, что его мать Ирина Ивановна? Нет? Странно это... а впрочем, кому теперь важны все эти секреты?

Никому...

* * *

Что понимают дети?

Все.

Просто иногда нет смысла говорить взрослым хоть что-то. К чему? Взрослые по умолчанию считают себя умными, а детей недоумками. И не прислушиваются к ним.

А Гошка все понимал. Просто есть вещи, о которых лучше не говорить. И не думать.

И...

Есть вещи, от которых ты с криком просыпаешься по ночам. И рядом никого нет. Вообще никого...

Есть одиночество.

Вроде бы ты не один, и мама Рина тебя любит, но она не совсем настоящая мама. Приемная.

Гоша не знал, что это такое. Потом понял. Это когда две мамы, просто одна не может постоянно быть с ним рядом. Но это не потому, что его не любят.

Мама его любит. И плачет, когда его видит. И... дети это чувствуют.

Отец?

Отец его тоже любит, но наверное, не так сильно. Он смеется, он любит брать Гошу на руки и высоко подбрасывать, а Гоше это не нравится.

Отец расстраивается и дразнит его трусишкой. А Гоша не трусишка, просто его начинает тошнить, и он боится, что сейчас его вырвет. А папа не понимает...

И понять не хочет.

Почему?

Есть дедушка — его Гоша видел редко. Бабушка говорила, что он сильно болен.

И есть бабушка.

Уютная и теплая, родная и настоящая. Она точно его любит.

А недавно случилось... нечто. Даже вспоминать это Гоше было больно.

Они с мамой Ирой приехали домой. К бабушке и дедушке. И он был ужасно доволен! На конюшне были лошади, и ему обещали своего пони. Во дворе была собака, и ему говорили, что у него будет свой щенок. И гулять можно было целый день, и не надо было ради этого надевать противную накрахмаленную матроску и отглаженные брючки, и бегать можно было свободно...

За ним приглядывала Матреша.

С Матрешей они тоже подружились, девочка учила его кидать камешки так, чтобы получались круги на воде. А он учил ее рисовать... получалось плохо, но им было весело вместе.

А потом что-то случилось...

Страшное.

Гоша помнил, как влетела в комнату бабушка, как говорила с мамой, как потом толкнула ее в уборную и заперла, а Гошу потянула за собой.

Помнил отчаянные глаза Матреши.

Помнил, как девочка почти волоком волокла его по лесу, оглядывалась и шептала: 'скорее, миленький! Бежим быстрее, обоих же убьют, коли догонят...'

И Гоша как-то все понял.

Когда увидел глаза деда, к которому они прибежали.

Тот смотрел... так... Гоша не решился спрашивать — тогда, но потом, когда они уже ехали на телеге, все же насмелился.

— Бабушка... она умерла?

— Да, внучек.

— Ее Змей Горыныч скушал?

— Да, можно и так сказать...

И Гошка представлял этого Змея.

Огромного, страшного, чудовищного... он летит на своих огненных крыльях, спускается, поедает людей... бабушка его спасала. Он это понял.

Папа? Мама?

Их не было рядом... Гоша был уверен, они скоро приедут. И Ксюша так говорила.

Дед Савва просил пожить в доме, во всем слушаться Ксюшу и ждать родителей. А они обязательно скоро приедут. Гоша тоже это знал.

Конечно, приедут! Как же иначе? Родители никогда не бросают детей... или они — не родители. Так, утроба, из которой на свет может что угодно выползти.

Впрочем, Гошка об этом не думал. Он твердо знал, что мама скоро приедет. Не мама Ира, нет... он отлично понял, что Змей скушал и ее тоже. Если бабушку, и деда, и... и наверное, всех слуг в доме... страшно-то как!

А маму Аню не скушал.

И мама Аня обязательно приедет, и найдет его, надо только немножко подождать. Он сказал об этом Ксюше, и та была полностью согласна. Конечно, приедет.

Уже скоро-скоро... надо только быть хорошим мальчиком, кушать кашу вовремя ложиться спать... вот с последним были проблемы.

Гоша очень плохо спал, просыпался с криком ужаса, и ему чудилось, что Змей летит за ним. Летит, хочет сожрать, ищет, поворачивает громадную голову и глаза его горят злобными алыми огнями.