Зима гнева

Потап оказался в дядькиной семье, и несладко же ему там жилось. Сироте оно вообще горько, каждый норовит куском попрекнуть... работать заставляли за троих, а кормили за половинку. Хорошо еще, Потап в отца пошел, худой, но жилистый. Когда б в мать, уже б на его могилке снежок лежал...

А уж наслушался.

Плохая кровь, дурная утроба...

Молчали бы, твари!

Не видели вы того, что Потап видел! Как отец после рабочего дня в поле приходил домой, как помогала ему ополоснуться мать, как подавала полотенце...

А потом крепко приникала к своему мужу. И Потап прятался в кольце их рук от всего окружающего мира... хоть раз бы еще его кто так обнял!

Хоть на секунду!

Любили они друг друга, а городской фершал сказал маменьке, что та больше родов не перенесет. Вот отец и запретил... мамка-то хотела. Но тут батя был непреклонен. И Потапу они все объяснили...

А потом батя простыл. Вроде сначала и незаметно было, а потом сгорел в два дня, никакие лекарства не помогли. Мамка держалась, сколь могла, но...

Потап минуты считал до своего восемнадцатого дня рождения. Но три года еще... сам он ни землю не поднял бы, ни дом бы не удержал, все бы поплыло, развалилось...

А тут...

Страшно, конечно! Кому ж не страшно!

Когда его с торой послали, он вообще едва порты не намочил. Слышал, что дядька рассказывал. Троих положила, глазом не моргнув... баба такой быть не должна.

А потом страх как-то сам собой и прошел.

Когда Яна начала расспрашивать о семье.

Когда рассказала, что ищет сына.

Когда дала ему револьвер и показала, как правильно целиться... Потап не был снайп... спейп... сразу он не попал. Но тора сказала, что у него хороший глаз.

Хороший!

А сейчас ей разузнать кое-чего понадобилось...

Отказать? Да Потапу и в голову такое не приходило! Наоборот... у него была идея, которая с каждым днем ему все больше нравилась.

Где лучше расти? В дядькиной семье, где кажный норовит куском попрекнуть? А дом, надел... так тут еще надвое сказано. Проживет ли он эти три года? Так-то...

Хорошо, растет он медленно, одежда пока по размеру, да и обувка. Но работой его завалили, кормят впроголодь, а тетка может и сковородник схватить...

А еще в доме Потапа поселился дядькин младший сын с женой. И уходить им вовсе не хотелось. Потап слышал, как тетка это со снохой обсуждала. Та плакалась, мол все хорошо, да не наше, свое бы наживать, а тетка успокаивала.

Мол, твое будет...

Три года это срок, может всякое случиться. Ты обживайся, дальше видно будет.

А что случиться может?

А вот то самое...

Так что в деревню Потап шел не с добрыми мыслями. Тяжко сироте на свете. Хоть и родня, а хуже зверья бывает...

* * *

Придремать Яна не успела.

— Тора Яна, у меня новости.

Потап был аж весь наскипидаренный. Яна посмотрела скептически.

— Что скажешь?

— Тора Яна, тут дело такое... троих положили в поместье. Самого тора, его жену и дочь. Иван, Надежда, Ирина, — перечислила Яна.

— Да. А говорят, мальчонка там у них был — так его-то и не оказалось.

Яна почувствовала, как на миг закружилась голова, ватными стали ноги...

Гошка, ты жив!!! Я найду тебя, сынок! Обязательно найду!!!

— А где он мог оказаться? Неизвестно? Ничего?

— Я с бабкой Лукерьей поболтал чуток, помогал ей ведра тащить от колодца. Она кормилицей была у Ирины Иванны...

— И?

— Говорит, если кто и может знать, так это лесник местный. Савватей.

— Почему?

— Бабка мялась... я так понял, что тайна...

— То есть все в курсе, но вслух не говорят?

Потап почесал нос, соображая, и кивнул.

— Вроде как так. Говорят, у него шашни с торой Надеждой были.

— Ага... давно?

— Давно. Но доверяла она ему сильно. И помогала крепко.

Яна задумалась.

— А где живет сей лесник?

— Дом-то я знаю. Да только лесника там нет.

— Почему?

Яна почувствовала знакомое ощущение. Отец говорил так — встала на след... вот, она встала... НУ!!!

— Говорят, пропал он!

— Когда?

— Аккурат того дня, как поместье спалили. Кто говорит — убили его, кто — с бляжьей девкой сбежал...

— Какой!

— Ну... блудной!

— А... — поняла Яна. — Как девку звать?

— Аксинья, навроде. Тора?

Яна в раздумьях вертела в пальцах острый нож...

— Надо подумать. Больше никто в деревне не пропадал?

— Нет, тора. Только лесник и ента... Аксинья...

— она одна жила?

— Нет, тора. У нее мать есть...

Яна кивнула.

— Дом покажешь?

— Покажу. Я все разведал... пойдем, тора?

— Нет.

Мальчишка посмотрел удивленными глазами.

— Тора?

— Ночью тот дом найдешь?

— Найду... тора, только там собака.

Яна махнула рукой.

— Разберемся...

* * *

Собака действительно не залаяла.

Евдокия мирно спала, когда к ее виску прижалось холодное дуло револьвера.

— Пискнешь — пристрелю.

— А... — задохнулась баба.

— Не бойся. Ты мне не нужна, мне надо знать, куда отправилась твоя дочь...

Каким-то шестым чувством, которое чудесно пробуждается под угрозой гибели, Евдокия поняла — лучше не врать. Ну и не стала.

— Савватей ее в город увез.

— Зачем?

— Внук у него. Сказал — родные умерши, пригляд надобен...

— И никого лучше деревенской проститутки не нашлось?

За дочь Евдокия обиделась, револьвер там, али что...

— Что б ты понимал...

— А ты объясни? — шепнула темнота. — Так, чтоб мне понятно было.

— Кто ж из баб так лесничиху-то обидит? А Ксюха, считай, отрезанный ломоть, соли, не соли, горьше не будет. Уже наплакалась... на то и Марфа не обидится. Она хоть баба крепкая, а не дура...

Яна поняла. Кивнула, забыв, что ее в темноте не видят. Деревня же!

Все связаны, где родством, где выгодой, где еще какими отношениями. И помочь Савватею с его внуком невесть от какой бабы — значит, сильно оскорбить его жену. И детей, естественно...

Кому ж охота нарываться? Кому надо свою семью подставлять? Ведь обидится лесничиха наверняка, а деревенская обида, равно как и деревенская память — крепкие. Спустя пятьдесят лет тебе пакость припомнят! Внукам твоим потычут!

Правнукам достанется нахлебаться!

А вот деревенская потаскуха семью не подставит — куда ж еще? И так ясно, что мать от нее горючими слезами плачет...

— Куда поедут — не сказали?

— Не знаю я. Савва говорил, Синедольск. А там уж...

— Адрес не называл?

— Нет. Может, и жена его не знает, не стал бы он такое говорить...

— А кому мог бы сказать?

— Не знаю я... Творец ведает, не знаю!

— Внук при нем был?

— Да...

— Видела ты его?

— Да.

— Опиши?

— Мальчишка, лет пять, может, шесть, некрупный такой, Гошкой Савватей его звал.

Оружие убралось от виска. У Яны едва рука не дрогнула... Гошка! Ее сынок! Живой!

Да она весь Синедольск по щепочке переворочает, но мальчика найдет!

— Уж не обессудь — оглушить тебя придется. Связывать — неохота, а тревогу ты поднимешь, — вздохнула Яна, метким ударом посылая тетку в нокаут.

Убивать?

Незачем.

А и связывать тоже, возиться еще... это в романах быстро. А на самом деле — наручники всяко и быстрее и лучше. На веревке пока узлы навяжешь, да еще так, чтобы клиент освободился после твоего ухода...

Нет, ни к чему.

Яна вышла из небольшого домика на снег. Посмотрела на луну, потянулась...

— Тора?

Потап ждал решения, и Яна его не разочаровала.

— Что ж, дружище, придется нам с тобой расставаться. Тебе в Матвееевку, мне в Синедольск.

— В город? Тора, возьмите меня с собой!

* * *

Яна аж рот открыла.

Здрасте-нате, рояль из-под кровати!

— Куда взять?

— В Синедольск! Тора, не бросайте?

Яна покачала головой, направляясь к околице деревни через огороды.

— А на кой ты мне там сдался?

— Тора, так сейчас ведь пригодился? И там пригожусь...

В словах мальчишки была определенная правда. Но...

— Родные что скажут?

— Нет у меня родных, тора.

— Чего?

— Батька два года тому как помер, мамка той зимой. А это дядька мой, Петр. Сами видите, родного сына он с вами не послал...

Яна видела.

И не послал, и одежда на мальчишке — она обратила на это внимание, вроде бы и добротная, но где дырка, где штопка, где еще чего... явно не так уж о парне заботятся. И отправлять его назад... что-то он и сам не рвется.

С другой стороны — тащить за собой, в неизвестность, пацана?

Мало ей родного сына, мало ей Нини... мало!? Да!?

Судя по всему — мало.

Яна рассуждала достаточно цинично. Мало ли что, мало ли кто... два человека надежнее, чем один.

Случись с ней что — парень Гошку дотащит до Нини... наверное.

Наверняка дотащит.

Сам сирота, должен понимать... ладно, поговорим с ним откровенно, посмотрим, что он скажет.

* * *

Спустя три часа в уютной постели из лапника дремали двое.

Для Яны, обладая топориком, нарубить такую 'кроватку' было делом получаса. Устроить костерок, привал... а что спали вместе — так одеял у Яны не так много было. Вдвоем всяко теплее...

Яна быстро пригрелась и отключилась.

Потап, перехваченный поперек груди, на манер мягкой игрушки, лежал тихо-тихо. Он уже знал, что сон у торы очень чуткий, мигом на любой шум вскинется.

И револьвер под рукой.

Может, так оно и лучше.

Тора Яна рассказала ему все честно. И что она была далеко. И что приехала к сыну, а сына, вот, увезли. И что будет его искать... опасно это?

А то ж! Очень опасно!

Но мальчишка твердо решил пойти с торой. Ежели она родного сына не бросает... его она тоже не бросит. Тора Яна говорила все честно и прямо в глаза. Хочешь пойти вместе?

Считай, поступаешь ко мне на службу. Буду платить, справлю обнову, но буду и спрашивать.

Первое и самое главное качество — преданность. Верность и доверие. Скажу прыгать — прыгаешь. Скажу квакать — квакаешь. Не устраивает — пошел вон.

Потапа это как раз устраивало. Покамест он за торой не видел ничего дурного. Если она что и делала, так по трезвому расчету. Не с дурна ума.

Придется учиться — это для начала. Придется много чего осваивать, узнавать, и стрельбу, в том числе, и языки, и... это Потапа тоже не пугало.

Переживем...

Придется, возможно, уехать из Русины. Но Потапа не пугало и это. От руки Яны шло тепло. И... впервые за год у него появилась надежда.

Дом... Свой дом.

И люди, которым он небезразличен. Не дядька с теткой, которым нужно его имущество. А кто-то, кому нужен он сам. Пусть, как слуга. Как товарищ, компаньон... это не страшно.

Страшно — одиночество.

* * *

Сначала Яна хотела сразу отправиться в Синедольск.

Потом — опомнилась.

Конечно, оно отлично звучит! Синедольск, и там некая Аксинья и мальчик Георгий. А искать-то их где?!

Напоминаем, на улице зима, в стране война, разруха и революция, справочные службы... это раньше Аксинья, как приличная, пошла бы выправлять себе желтый билет, или местный его аналог. А сейчас ей зачем?

И околоточных не осталось. Понятное дело, мешают, гады, полноценно освобождаться. И освобождать карманы других угнетенных. А где получить справку?

Стоять на главной площади и орать благим матом в небо? Оно отзовется, Яна даже не сомневалась. Рано или поздно, снег пойдет или дождь... может, еще птичка нагадит. Но чтобы с неба бумажки с адресами падали?

Нет, такого не бывало. Манка падала, а вот бумажки — нет. Халявы не будет. Надо самой искать... а как? Кто вообще может знать адрес этого дома?

Только лесник. Или его семья...

Яна ориентировалась на себя. Чтобы отец что-то знал, а она — нет? Ребенок везде пролезет, все подсмотрит, все разнюхает и узнает. И хорошая жена тоже будет в курсе дел своего мужа.

Если лесник покупал дом, должна быть купчая, должен быть договор, должны быть еще какие-нибудь бумажки — в местном судопроизводстве Анна не ориентировалась, ну и Яна вместе с ней. И наверняка у жены был шанс осведомиться.

Яна просто ставила себя на место мужчины. Вот, он купил, приехал домой, потом он должен отдать документы торе. И сразу, с дороги, мчится, задрав хвост.

Нет?

Правильно, не помчится. Нормальная логика диктует принять ванну, выпить чашечку кофффээээ, а уж потом топать к даме. У которой есть и муж, и дочь, и куча глаз рядом, так что нужна еще определенная тайна. А доверить бумаги, к примеру, дочери и попросить отнести тайно...

Нет, глупо получается.

Значит, надо поговорить с семьей лесника. Но уже иначе, это не Евдокия. Собак Яна не боялась, оружие применить не заколебалась ни на минуту, но стоит ли множить трупы без необходимости?

Хотя старик Оккам не так формулировал, кажется.

Так что Яна решила подождать утра и попробовать поговорить по-хорошему. Недолго уж и ждать осталось.

* * *

Мария, жена лесника Савватея, действительно была умной женщиной. А потому уже второй день ее мучили самые плохие мысли.

Что муж сбежал, или решил остаться в городе с Ксюхой, она не боялась. Глупость это.

А вот что погиб...

Неспокойно на дорогах, а Саввушка... мог и не поберечься, что уж там! Эх, жизнь...

Сорок лет тому как влюбилась Мария без памяти. Да и Саввушка был хорош собой! Он и сейчас всем на зависть, а уж тогда... веселый, кудрявый, красивый.

Марии он сразу по сердцу пришелся. Как загляделась, так и смотрела бы...

А вот мать ворчала. Мать недовольна была, Машка тогда не понимала, а вот сейчас... Знала мать про Савву и тору Надежду, знала! Шила в мешке не утаишь, как ни стереглись они, а все одно — деревня. На одном конце лопухом подтерся, на втором завоняло. Только люди как думали — у торы с горя, у Саввы, как у всех мужиков. Поднялся, перепоясался, да и из головы вон!

Забудется!

А мать, видимо, догадывалась. И Машку остерегала, да где там! Чтобы влюбленные девки родителей слушали? Отродясь такого не бывало! Машка, как в омут кинулась, вниз головой. И было-то все хорошо. А потом... потом — очнулась.

Это Савва мог себе думать, что пожалел, приголубил, что ненадолго. А Маша знала другое. Есть в его сердце уголок для торы надежды. Ей-ей, похаживай Савва к той же Ксюхе, она б это легче приняла! Девка — она и девка, блудливая. А вот когда чувства...

Маша знала, кого ей считать соперницей. И был повод. Савва по-прежнему виделся с торой, хоть и не случалось промеж них ничего плотского, а душа-то! Когда разговаривают, когда в глаза друг дружке смотрят, когда самое суть видят...

Плоть — что? Натешил, да и пошел. А вот душа...

И ругаться нельзя было. На что? На разговоры? На доброту? На подачки от торы? Так ее родные бы первой дурой назвали. Не понял бы никто... а жить как?

Как так жить? Когда знаешь, что не одна ты в душе у мужа? Что есть у него и для другой уголок?

И на помощь он поспешил, стоило торе только его позвать. И понимала Машка — был бы у них шанс, так и не женился б никогда на ней Савва. Дождался бы свою Наденьку.

Даже от себя он это знание прятал. Но от любящей женщины?