— Теперь давай вернёмся к тому, с чего начали. Где ты её нашёл?
— Я же сказал, прямо здесь. Тебе известно, что это нечто вроде реанимации?
— Да.
— Видишь, что у той стены?
— Что-то похожее на морозильник в морге.
— До чего ты остроумна!
Но чёрная шуточка М. С. на самом деле недалека от истины. Вся стена и в самом деле в небольших дверцах, за каждой из которых вполне мог находиться один стол с покойником.
— На морг это, действительно, похоже, только это не морг, а реанимация. По нашему жаргону — ''инкубатор''. В каждом из ящиков можно сколько угодно поддерживать жизнедеятельность сколько угодно живого субъекта. Включая здорового и в полном сознании. Ну, вот в одном из них она и была. И почти весь год, правда, в основном она была в анабиозе, но месяца два бодрствовала. В этом ящике.
— Весьма похожем на гроб. У кого-то проблемы с остроумием. И кто же сей остроумец?
— Спрашивал. Не говорит.
— А до слёз то ее, зачем доводил? Герой!
— Да я тут собственно и не причём, это у неё просто истерика была, когда я её из ящика вытащил. А как разглядела кто я, то вообще в обморок брякнулась. Из военных, а до чего же нервная!
Она снова заплакала. Эти двое не знают, что она их понимает. Между собой они говорят так, словно кроме них в помещении никого не было. Она не знает, как они попали на корабль, куда подевались все остальные. Она думала, что ужас ящика кончился. Но, похоже, худшее в её жизни ещё только начиналось.
И это худшее было сосредоточено в тех двоих. Черноволосой женщине— аборигене и том самом генерале— изменнике, о котором так много слышала дома. Эта женщина первый абориген, увиденный ей. От неё буквально сквозило ненавистью ко всему живому. Эта ненависть во всём: в одежде, в движениях, в манере разговаривать. В ней словно что-то от вечно жаждавших крови богов древних времён. Кэртерка уверена — она осталась последней в живых на всём корабле. Жестокий случай не дал ей лёгкой смерти. А теперь вряд ли её ждет, что-либо хорошее.
Голос женщины буквально оглушает, хотя она совсем не орет.
— Та-а-ак. — протянула М. С.,— опять сырость развели. Слышь, Кэрт, енто чудо в перьях зовут как-нибудь или под номером числится?
— Зверьё! — вдруг выкрикнула кэртэрка на довольно сносном грэдском -Вы нелюди, вы творите зло, даже не замечая этого. Вы ненавидите жизнь, вы любите только смерть, — выкрикнув всё это она упала, её тело трясло от рыданий.
Кэрт вытаращил глаза, не зная, что и сказать. М. С. лишь слегка усмехнулась.
— Ну чё расселся, медик ты или кто? Приводи её обратно в человеческий вид. И давай думать, что нам с подобным трофеем делать.
М. С. не очень-то интересовалась, чем там Кэрт отпаивал девушку. Её больше интересовал конечный результат, вскоре достигнутый многогранным нашим. Теперь кэртэрка сидит перед ними на стуле, и об истерике, случившейся с ней, напоминают только заплаканные глаза. Она нервно теребит в руках одну из завязок странного одеяния.
— Имя! Звание! — неожиданно жёстко сказала М. С. по кэртэрски.
Но и девушка ответила неожиданно чётко, хотя и очень тихо.
— Убедительно прошу, сначала назвать своё, уточните свою принадлежность к одному из местных правительств, а так же уточнить мой статус.
-Ха-ха. Глянь-ка Кэрт, малявка, а рассуждает как натуральный колониальный чиновник, и словно это мы у неё в плену, а не она у нас.
— Не кипятись, хозяйка, она ведь действительно не знает, кто мы, и раз уж на то пошло, то что она сказала, целиком и полностью укладываются в правила поведения военнопленных. И к тому же. Она просто напуганный ребёнок. Очень отважный ребенок.— последние две фразы Кэрт почему-то сказал по-русски.
— Ладно, поверим. — и повернувшись к кэртэрке, — Очевидно, вы обо мне что-то слышали : позвольте представиться, я генерал— полковник Марина-Дина дерн Оррокост Саргон -Еггт, более известна под прозвищем М. С. — закончила она с ухмылкой до ушей.
Выражение лица девушки резко изменилось. Страх и волнение куда-то исчезли, на их место пришёл просто нечеловеческий ужас. Она прижалась к спинке стула, лицо побелело, да и глаза почти белого цвета.
Примерно это и ожидалось.
— Так Кэрт, тащи нашатырь, она сейчас снова вырубиться. Я и не знала, что настолько популярна. — с пафосом завершила она воздев к потолку указующий перст.
Кэртэрка смогла взять себя в руки. Теперь она смотрит куда-то в сторону, намотав на до боли стиснутый кулак завязку.
— Рэтерн ... — еле слышно произнесла она.
— Что за эрэтерн? — не поняла М. С.. Ей послышалось искажённое мирренское слово. Не слишком лестное. Прямо с забора. Что, эта полиглотка прирождённая так великолепно их язык знает, что хамить на нём может?
— Меня звали Рэтерн...
— Тебя зовут Рэтерн, — поправила М. С., — в отличии от некоторых, мы с детьми не воюем. Вопрос о звании снимаю, и так ясно, что его у тебя нет. Выкладывай, кому и за что взбрело в голову хоронить тебя заживо.
Ничего вразумительного получить впрочем, не удалось.
— Ну, и как думаешь Кэрт, что нам с подобным трофеем делать? Её ведь вроде как бы нет. И запрос о ней вряд ли будет.
— Если честно, то не знаю.
— Ты, да не знаешь!
— Представь себе, не знаю. Она мне интересна только с точки зрения изучения влияния межзвёздных перелётов на организм столь молодых личностей. Но ты вроде не очень-то жалуешь эксперименты на людях.
М. С. усмехнулась почти добродушно.
— Знаешь, очень жаль, что ты был мало знаком с Софи. Вы бы прекрасно поладили. У неё был почти столь же добродушный юмор, как и у тебя...
— Это у вас семейная черта.
— Рэтерн. Ну и имечко. Звучит почти по-мирренски. Я то думала у вас все имена на двадцать пять километров. Вроде как у тебя.
— Рэтерн...— зачем-то повторил Кэрт — У нас не все личные имена длинные. Но тут ты права. Её имя действительно редкое.
— Значит что-нибудь?
— Имён без значений не бывает. Я вот понять не могу, с какой головы тебя Морской назвали. Морская да Дина. Что-то странное получится. Госпожа морей что ли?
— Мор-да получится, полиглот ты наш. У меня ещё с три сотни имён. Там тоже есть со значениями.
— Возможно. Но Рэтерн... Цветок такой есть. В пустыне весной дожди пройдут — и появляются они. Очень красивые. Белые с розовым. Недолго цветут. Дня два или три. Каждый год. Но ... это не объяснить насколько красиво, когда они до горизонта. И знаешь, что красота эта быстро уйдёт. Это грустное сравнение — Прекрасна как Рэтерн. Недолговечна та красота, которую сравнивают с красой Рэтерн.
И ... не хорошо давать ребёнку такое имя. Беду оно притягивает. Хотя часто женщин зовут как цветы. Но не приносит счастья такое имя. Она нежеланный и нелюбимый ребёнок. У нас не дают имена просто так.
— Об имени поболтали, вернёмся к человеку. С ней-то что нам делать?
— Ты меня спрашиваешь?
— Больше тут никого нет.
— У самой-то какие мысли?
— Первая — обныкновенная: вызову сейчас капитана, да с рук на руки сдам. И ещё расписку возьму. Пусть что хочет — то и делает, я не я, корова не моя, сам потом перед руководством колонии пусть отдувается, откуда это взялось.
— А ей сидеть в строжайшем карантине несколько месяцев. Да и то. Нет её и нет. Могут и усыпить, что бы не возиться. Нет человека — нет проблемы. У нас так тоже говорят. Или фантазия разгуляется, и заявит, что не уверен, что она с корабля. Он же не видел, где я её нашел.
— Я ему промеж глаз усыплю! Слышь, а свиньи там у вас водятся? Двуногие точно есть.
— Ну насчёт усыпления я немного загнул, но карантин в ящике наподобие этого ей обеспечен. Можешь мне поверить.
— Ты с начальником мед сектора корабля ещё не разговаривал?
— С ним разговаривать невозможно.
— Почему?
— В бою убит. Что подозрительно, успел перед смертью уничтожить личные файлы. Как и многие офицеры-медики. Тоже покойнички.
— Думаю пока так: держи её здесь до первого запроса. Там посмотрим.
— А если запроса не будет?
— В столицу прихватим да в детдом сдадим. Мы в конце-концов с детьми не воюем.
— А вот кто-то воюет... Не пойму причины жестокости одних к другим. Зачем? Ради чего? Убивают же частенько бессмысленно.
— Даешь ты Кэрт, неужели за свою жизнь свинства не навидался? Я так уже почти двадцать лет ничему не удивляюсь. Ко всему привыкла.
— А я нет. Привыкнуть ко всему невозможно. А ко многому и привыкать не следует. Иначе не заметишь как на четвереньки станешь и зачавкаешь.
— Главное, что бы чавкающих на двух ногах не было. Только сильны они. Очень сильны. Но головы им рвать всё рано надо. И для того мы и живём. Всё-таки хоть немного, но полегче людям от того, что мы есть. Не люди для нас, а всё-таки мы для них. И на четвереньки встать не позволим. А кого можно поднять — поднимем...
И знаешь, — она щелкнула пальцами, — вруби -как всю аппаратуры, да провентилируй её поточнее на предмет биологического возраста. А то я как-то позабыла, насколько хорошо вы и без нафталина сохраняетесь. А то может быть, что эта Мата Хари длинноухая уже дырочки для орденов себе мысленно провертела. Так удачно внедрится! Попасть на самую сладкую парочку по эту сторону океана! Я ведь и с более изощренными видами засылки агентуры сталкивалась! Что-то с памятью моей стало! Я-то и позабыла, как такие молоденькие да смазливенькие мордочки на людей действуют!
Кэрт выразительно посмотрел на неё. Демонстративно сглотнул.
— Подействовало! Я и не знал, что ты лесбиянка!
Витиеватый ответ генерала не пропустила бы ни одна цензура. Впрочем, ещё до того, как цензурными стали не только междометия и предлоги, Кэрт уже уяснил, что шуточки о полном биологическом обследовании трофея к разряду шуток не относятся.
М. С. приказала доставить к ней обеих командиров корабля. Боевого и гражданского. Она знает, что у чужаков при подобных рейсах на борту всегда находятся два капитана. Боевой реально управляет кораблём. И руководил его обороной в данном случае. Гражданский капитан всё своё время проводил среди привилегированных пассажиров. Помогал им коротать скуку довольно длительного перелёта, устраивал всевозможные конкурсы и вечеринки и ухаживал за пассажирками. Ему уже был предоставлен какой-то достаточно высокий пост в администрации. И по прибытии он оставлял корабль. А боевой оставался. И снова летел в другую звёздную систему. А для офицера его ранга попасть в боевые — считай вершина карьеры. На этой должности можно служить десятилетиями, только изредка меняя корабли, которые изнашиваются быстрее людей.
К этому ещё добавлялось, что боевыми капитанами, за редчайшими исключениями были служаки, прошедшие все ступени военной карьеры. А гражданскими, как правило, выходцы из высших слоёв общества. Так что взаимной любви между ними отродясь не водилось. Особенно если учесть, что гражданских всегда награждали значительно щедрее.
Многие из людей, когда начинали интересоваться внутренней структурой кэртэрского общества, с несказанным удивлением узнавали об острейшей неприязни, существовавший между различными ветвями общества. Но каким-то образом эту неприязнь удавалось регулировать, и у чужаков практически не было социальных конфликтов, хотя при такой острой неприязни ветвей можно было ждать, как минимум, революции. Как же они ухитрялись уживаться? И даже продолжать расширять свою империю всеми возможными методами.
Люди при столь острой неприязни социальных слоев давно бы поубивали друг друга.
Кэртэрцы как-то умудрялись жить.
Привели гражданского капитана. Изящно одетый мужчина лет сорока (или четырёхсот, кто их там разберёт). Надушен так, что даже М. С. почуяла. Надменно-презрительная физиономия колонизатора. И тупая почему-то одновременно. Явно не осознал, что произошло. И буквально накинулся на М. С..
— Я есть требовать немедленно доставить меня ваш властитель. Я есть важный вельмож, требовать полный почет...— такого безобразного грэдского М. С. даже в степи не слыхала. А уж от чужаков... Они ведь любой язык на лету схватывают. А это-то высокопоставленное бревно откуда взялось? Бревно натуральное. Словечки-то вельможа, властитель... Он что, до сих пор считает, что тут средневековье?
— Я настоятельно рекомендую гражданскому советнику шестого ранга не забывать, где именно и в каком качестве он находится — с плохо скрываемой усмешкой начала М. С. на древнем кэртерском диалекте. — а равно как и о том, что советник имеет честь вести беседу с военачальником первой категории первого ранга...
Давненько М. С. не приходилось видеть столь удивлённую резную деревянную, да ещё и благоухающую, скульптуру. Кажется, на него напал столбняк. Аборигены разговаривают! Да ещё на его родном языке. М. С. не спешит обходит советника. Дышащие скульптуры — такая редкость. Вот если попытается перестать дышать...
Приводят боевого капитана. Внешне — ровесник гражданского, только наград на порядок меньше. Он прижал кулак к сердцу, и склонил перевязанную голову. Стандартная форма приветствия старшего по званию. А в данном случае — откровенный вызов. ''Смел ты, приятель'' — подумала М. С.. Не каждый пленный осмеливался при ней на подобный жест. И ещё М. С. показалось, что взгляд боевого как-то странно метнулся в сторону реанимационных камер.
М. С. спросила у обоих сразу, имея в виду одного, ибо второй явно ещё не вышел из состояния скульптуры.
— Имеются ли на корабле члены экипажа или пассажиры, способные нанести вред нашим воинским частям?
После короткой паузы, боевой ответил.
— Мне известно местопребывание всех подчиненных мне людей. Возможностей для продолжения вооруженной борьбы ни у кого из них не имеется.
— Предоставьте мне список.
У боевого капитана на поясе тот же самый Е-10, но модель только для внутрикорабельного использования, коды аппарата известны только ему. Он берет аппарат в руки, открывает крышку, торопливо что-то набирает, и возвращает коробочку на пояс.
— Данные сброшены на ваш аппарат, тот что лежит на столе. Находятся в секторе два. Убитые и раненые идут двумя отдельными списками.
Вот те на! М. С. и не знала, насколько чужаки продвинулись в области передачи информации. Не такие уж они и консерваторы. А на аппарат боевой капитан мог и не только список сбросить. А у нас с антивирусными программами туго. А номер Е-10 попросту разглядел. С его-то острейшим зрением это не составило труда.
Почти окаменевший гражданский капитан издает какой-то пищащий звук.
— Хаброк, — прошипел боевой.
В переводе означает ''мелкое паразитическое насекомое''. Попросту гнида.
— Не жирно будет, военнопленную на твоем личном драндулете с подогревом возить? В кузове-то повеселее...
— Для её же безопасности. А то среди солдат хватает довольно нервных. Которым и тебя-то видеть тошно.
