И сейчас генерал очень похожа на ту женщину. Ребёнок не видела её взгляда, но чувствует, что живому генералу сейчас столь же тяжко, как и той, нарисованной воительнице. И ведь очень схожи их лица...
Может, генерал и способна внушать ужас. Но девочка её совершенно не боялась. Она видела цветок в её душе. Тот цветок, который был до того как встала над ним гранитная скала. Но многие вокруг видели только эту скалу.
Теперь она хотела заговорить с ней, хотела и не могла.
Она хотела ей сказать...
''Что я могу ей сказать? Что вообще по-человечески я могу кому-либо сказать. Когда вообще я с кем-то просто разговаривала, а не приказывала или требовала? Я засыхаю как личность, а может, уже засохла. Живёшь словно запрограммированная машина. И никто, абсолютно никто об этом не знает, и никому, абсолютно никому до этого дела нет. А мне иногда просто плохо. На душе плохо, или, точнее, на её остатках... Вообще-то по другому и быть не могло. Создала у людей представление о себе, как о чём-то запредельно могущественном? Ну, вот и пожинай плоды. Винить некого. Сама решила добиться абсолютной власти. Ну, вот и добилась. И что-то ты потеряла... Вот только что именно?
Что ты можешь сказать этому ребёнку, да и любому другому? Да ничего, и признай это.
Ну и признаю, а что это изменит?
Как же я всё-таки устала! Сколько лет, а грязи если и становится меньше, то не намного. А я уже не та, что двадцать лет назад. Хотя я не стала хуже или лучше, я просто устала.
Хм. Знал бы кто-нибудь, да хоть Кэрт, о чём я сейчас думаю, точно бы решил, что я спятила. А может, я вправду с ума начинаю сходить?
Но она-то, ребёнок этот, Аня, здесь причём? Сама не знаю. Может, это одиночество доконало меня до такой степени что... А вот что именно, словами-то ты выразить не можешь''.
М. С. так и сидела довольно долго. Вставать и уходить ей не хотелось. Ей некуда и незачем было спешить. Её никто и нигде не ждал. До завтра. А завтра снова тоже, что и всегда. Люди, бумаги, совещания. Всё это важно, всё это необходимо. Но это будет только завтра. А сегодня...
Она могла сидеть здесь сколько угодно. Случись что чрезвычайное — её найдут мгновенно. По мелочам беспокоить никто не станет.
На поясе запищал телефон. М. С. словно очнулась, и рванула его с пояса.
— Слушаю...
Через несколько минуть чёрный автомобиль мчался к зданию одного из министерств.
Генерал так и не сказала девочке ни слова, хотя сидела рядом с ней довольно долго. Но ребёнку почему-то стало... холоднее что ли, после того, как она ушла. Она не знала, что никто бы ей не поверил бы, если бы она сказала, что великая и страшная М. С. показалась ей очень усталой и доброй. И что ей хотелось бы, что бы она зашла снова.
Было уже за полночь, когда у мрачного дома в саду остановился чёрный автомобиль. Через минуту он отъехал. В прихожей большого дома зажёгся свет. М. С. прибыла домой. Если, конечно в её лексиконе существует такое понятие, как дом. Место, где она проводит ночь или иное время суток, домом назвать всё-таки сложно. Скорее, логово.
В прихожей было несколько стульев и шкафов с одеждой в чехлах — полный комплект всевозможных шинелей и пальто, которые имеет право носить генерал-полковник.
На один из стульев М. С. положила фуражку, на другой — портупею и сумку.
Хотя она и хромает, но на людях всё равно ходит довольно быстро. Сейчас же еле переставляет ноги. До лестницы шла, опираясь рукой о стену и закрыв глаза. На второй этаж поднималась минут пять, если не больше. Несколько раз останавливалась. Тот взгляд, который бросала на вершину лестницы, переполнен мукой и ничем больше. Вряд ли кто посторонний узнал бы сейчас в этой совершенно измотанной жизнью женщине, легендарную М. С.. Но такой её видеть никто не мог.
Вот и комнаты второго этажа. В иных она не бывала лет по десять, если не больше, но две или три двери отперты. В одной из них, заставленной книжными шкафами, стоит кровать.
М. С. буквально доползла, иначе не скажешь до этой комнаты и повалилась.
Ей страшно хочется спать. Прошло пять, затем десять, затем пятнадцать минут. Сна не было.
Похоже, предстоит ещё одна длинная бессонная ночь. И уже далеко не первая.
Сколько раз ей приходилось вот так лежать, лежать и пустым взглядом смотреть в потолок. Лежать и ждать раннего утра, шести утра, того времени, в которое она обычно встает уже не первый десяток лет. Какие мысли вращаются в голове этими длинными бессонными ночами — это известно только ей.
Одной больше. М. С. поняла, что если не заснула сразу, то в эту ночь не заснёт вовсе и открыла глаза. Пустой белый потолок. Столь же пуст направленный в одну точку взгляд.
-Ну, что, что же с тобой не так — железка ты бессердечная?
Вставать не хочется вовсе. Вот так, пластом, может пролежать целую ночь. М. С. была удивлена, обнаружив в себе такую способность. И почти сразу создала объяснение: ''Если полжизни жить на тонизирующих таблетках, да транквилизаторах — ещё не такое начнётся''.
''Я опустошена. А что ты раньше этого не знала? Знала прекрасно. Отчёта себе не отдавала? Отдавала. Так в чём же дело? Тебе просто нужен кто-то, кого можно любить, о ком надо заботиться. Признай же ты это наконец. А ты всё одна. И скоро на луну будешь выть. Исчезни централь — исчезнешь ты. Моментально. Ты живёшь централью и живёшь в централи. Больше ничего. Вне её у тебя ничего нет.
Я так устала. Кто бы знал! Но никто никогда не узнает. Потому что ты символ. Символ государства, символ идеологии. И даже хребет этого государства в весьма значительной степени.
А то, что символ бывало не спит ночами или просыпается от кошмаров — никому дела нет. И так и должно быть, и это правильно. Мне только от этого нисколько не легче.
Да, но ты ведь много сделала чем не слишком-то станешь гордиться. И не надо стараться отвертеться с помощью стандартной фразы, что всё-де делалось на благо государства. Да , государство сильно. Тут во многом твоя заслуга.
Ага, беги в каменоломню. Постамент заказывай. И бронзу на памятник закупай. Только площадь сначала подбери попросторнее.
С властью-то проблем у тебя действительно нет. Других, зато масса. И сегодня зачем-то новую отыскала. Ну, кто тебе эта девочка? Как там её? Анна... Зачем она тебе вообще?
Просто она ребёнок, которому очень плохо. А какая-то сотая доля процента от человеческих чувств у меня ещё сохранилась. И признай сама себе ты, железнобокая, что тебе её просто жалко... Или она напомнила тебе Марину тогда...
Марина -Елизавета. Точёное личико, точёная фигурка, остро отточенный язычок. ''Идеализированный вариант великой меня'' — как ты сама про неё острила в узком кругу.
Но копией молодой М. С. Марина никогда не была. Придётся признать, что она была лучше, чище и добрее меня. Может, даже и умнее. И была она горда и отважна. И она всегда ходила одна. Это её и сгубило.
Как все знали твой чёрный мундир, так всем было известно и её кожаное пальто. Её иссиня-чёрные волосы, ибо потемнела она с годами, её ясный, и вместе с тем слегка суровый взгляд. Она походила на тебя... На ту, которой ты была в пятнадцать лет.
Дочь часто похожа на мать. И она была похожа на тебя. Но не нынешнюю. А ту, кристальную Марину Саргон, о которой ты сама думала, что её не вернёшь. Но она вернулась в твоей дочери.
Ты ведь прекрасно знаешь: ту, кристальную Марину Саргон не смогли убить у Младшего Тима. А старик испугался. Он понял, что ты сильнее его. Сильнее их всех. Это он хорошо понял. Смалодушничал. И тебя не убили. Хотя его сторожевой пёс этого хотел. Очень хотел. Но не вышло по его.
А свою кристальную сущность ты сама загнала в самые недра собственной души. Но не смогла уничтожить. Стальная М. С. с языком острее жала змеи и хваткой страшнее, чем у когтей дракона. Такая М. С. всем хорошо известна. А другая, вернее не М. С., а Марина Саргон тоже ведь здесь. Подмятая другим твоим образом, но всё равно живая. Но в чистом облике она не смогла бы выжить. А Марина слишком была похожа именно на этот облик.
Марина была прекрасна. Идеализированным портретом М. С. она не являлась. Она была собой. Как тогда...
Она стоит у огромного зеркала— подарка Бестии. Даже в полувоенной форме изящна. Стройный, гибкий стан, легкие, плавные движения — от недоучившейся балерины грация осталась...
Она никогда не ездила на пляж, и всегда, в любую погоду ходила в сапогах. Никто и никогда не должен был заподозрить, что у неё нет ног.
Она стоит. М. С. бесшумно подошла и стала рядом. Марина немного повыше и куда стройнее... Старой М. С. себя тогда не ощутила, нет, ощутила себя просто страшно измотанной.
Взгляд Марины ясный и открытый, хотя и отливал немало сталью. А взгляд М. С. ... Тяжёл, ох как тяжёл взгляд смотрящих исподлобья зелёных глаз. Если бы камень мог смотреть, он смотрел бы также.
Марина показалась М. С. стройным деревцем. Сама же она — ломаным переломанным жизнью корявым сучковатым пнём. Фигура почти мужская, руки— все в следах от скверно залеченных ожогов.
Только в лицах сходство.
Разговоры с ней. В последний год. Тяжёлые разговоры. Разговоры двух сильных личностей. Пытающихся понять друг друга. Сильна, очень сильна правительница огромной империи, от имени которой остались две буквы — М. С.. Но не менее сильна и молодая Марина Саргон. Дочь. Но не наследница. К сожалению. А спорить с ней было тяжело. И даже тебе, опытнейшему политику, не удавалось переубедить её.
— Мещанки и глупенькие дурочки из всех социальных слоёв ждут не дождутся принца. По теории вероятности, такое изредка, но бывает. Только, зачем он им нужен? Стенка, за которой можно сидеть? Неиссякаемый кошель? Какие-то особые чувства? Или просто потрясающие физиологические данные?
Ах он вырвет меня из этой будничной рутины! Ах, как я мечтаю о большой любви! Ах да ох, ох да ах! Послушаешь или прочтешь такое — право же, на всех известных языках материться хочется.
М. С. усмехается.
— Чему ты смеешься?
— Представила тебя матерящейся.
— И получилось?
— Не очень, ты взглядом иногда больше скажешь, чем иной словами.
— Однако, и вправду хочется выругаться время от времени. Ты права: мещанство — самый страшный враг любой идеи. И наши успехи в борьбе с ним не слишком-то высоки. Клуши как были, так и есть. Дуры до сих пор не перевелись. Все сидят, да принца ждут. Да обо мне за спиной судачат.
Но я сама принцесса. И не жду никого. Ибо давно уже не верю в сказки. Но вижу тебя. Кэрдин. Помню Софи. Вы пробивались сами. Выдавливая из себя низость. Плюя на деньги, чувства, предрассудки. Видя цель. И не видя людей. Ваши судьбы... которым не позавидуешь. Рядом с вами бывали мужчины... Но мужчина частенько позиционируется как защитник женщины — слабого и безобидного существа. Но нет в нашем языке слова слабость. Мы умеем постоять за себя. Знаю, шуточку про три К, вовсе не ты придумала. Иногда даже кажется, что в ней есть рациональное зерно.
Но ты из других, я такая же, Дина, даже Эрти. Гордые. Не способные пойти на уступки. Непримиримые.
Болтают, что женщины из элиты частенько останавливают свой выбор на неразвитых мужланах из социальных низов. Видала и такое. Но... Элита есть элита. Она не противостоит обществу, она лучшее из порожденного обществом. Может, и бывают внизу достойные люди. Но они обязательно поднимаются над своей средой и переходят в новую. Я никогда бы не смогла иметь дела с человеком, по уровню интеллектуального развития уступающего мне. Таких я немало видела в твоем окружении. Достойные во всех отношениях люди. Однако, никого не хочется видеть второй раз.
— Крепко же в тебе сидят пресловутые предрассудки. Не думала, что из тебя выйдет столь заправская феодалка. И откуда в тебе столько призрения к народу?
— Нет, ты ошибаешься. И не могу презирать народ. Я всего лишь его часть. Я не против материального равноправия. У меня самой крайне невысокие потребности. Но нет и не может быть духовной уравниловки. Я вовсе не презираю людей. Просто превосхожу многих. А твоё главное стремление — всё-таки вытащить людей из болота. Именно в этом ты видишь своё предназначение. Давить, давить из человека животное. Даже зная, насколько это тяжело, и помня о стремившихся к тому же и надорвавшихся.
А я... я наверное, просто слишком рано родилась. Да и призрение к людям я всё-таки пытаюсь скрывать. Слишком плохое это чувство.
А что до людей вообще. Я слишком хорошо запомнила всё то, что ты говорила:
''Жизнь— борьба, вечный бой. Нет и не может быть в ней покоя. И драться надо уметь. Хорошо, если есть кому прикрыть твою спину в бою. Но чаще всего не будет никого. Поэтому имей глаза на затылке. Рассчитывай только на себя. Не поворачивайся спиной к сбитому врагу. Будь готова к удару в спину. Всегда. В любой момент жди удара. А если упадёшь — найди силы встать. Никто поднимать не станет. А то ещё и в грязь втоптать попытаются. Но встать надо. Назло им. И жить чаще всего приходится именно назло. Не опускай рук. Дерись до последнего. Не дай погибнуть надежде. Никогда не сдавайся. Никогда''.
Ты так и живёшь. И всегда так жила, сколько я тебя помню.
Но ты смогла стать той, которой стала, только убив в себе все человеческие чувства. Все до единого. Что же, сама говорила, за всё в этом мире приходится платить.
— Люди пытались убить во мне все чувства.
— Пытались. Но убила их ты сама. Убила совершенно сознательно. Ибо иначе было нельзя. Твой мир стал двухцветным. А мой... Я знаю, есть и другие цвета. Но вижу только два. Эти два. Чёрный и белый. У меня твои глаза. Во всех смыслах слова. Но иная душа. Совершенно иная. И обе мы прекрасно об этом знаем. Потому и плохо понимаем друг друга. Хотелось бы мне тебя понимать лучше, да и тебе хотелось бы того же. Но... Иные мы. Просто иные.
Я знаю, за глаза меня частенько зовут Младшей М. С.. Так многие думают.
— Но ты не наследница. К сожалению.
— Ты понимаешь. И я благодарна тебе. Трёхрогий венец слишком тяжёл. И притягателен одновременно. Но не всех манит блеск его камней. Ибо сжигают они душу. Сжигают в человеке человека, и создают из него машину. А так притягателен их смертоносный свет! Манит он. Всяких манит. Великих и ничтожных. Героев и подлецов. Яд абсолютной власти. О, как же сладок он на вкус! Но всё же не перестает быть ядом от этого. А ты выпила полную чашу этой отравы, и она впиталась в каждую клеточку твоего тела. Трёхрогий венец снять невозможно. По доброй же воле от него никто и никогда не отказывался. Не откажется и впредь. Пусть он тяжёл. Страшно тяжёл. И в крови перемазан.
— Испачкаться боишься?
— Нет. Кровь не грязь. Я её не боюсь.
Обе замолчали. У каждой своя правота. И у обеих нелёгкая. Обе крови не боятся.
— Но рано или поздно мне придётся думать, кому этот венец передать.
