Если у человека беда... Найди другого и расскажи о ней. Иногда просто нельзя носить беду в себе. Скажи о ней, и сама уйдет. А если что серьезнее... Поддерживать надо сильного, получившего удар и шатающегося. Он силен, он встанет, если ты поможешь подняться. И он снова станет прежним.
Но если видишь упавшего слабака — наступи на спину, что бы захлебнулся. А то поднимешь такого раз, поднимешь другой — тут-то он на спину тебе и усядется. Тащи его, несчастненького. Ни хрена делать ни желающего, а только скулить о своем несчастье умеющего. Добрым надо быть к тем, кто оступился, но ещё может встать, а не ко всем подряд. Скулящих — втоптать.
Сама? И падала, и роняли. Но поднималась всегда. И помогали встать такие же, как я. Знаю одно — главный мой бой уже позади. И выигран в одиночку. И знаю теперь, насколько сильна.
Мы без страха смотрим на мир. Ибо нет в нем ничего, с чем бы мы не справились. Что нам бог? Горы свернем, реки повернем, солнца зажжем. Только мерзости не сделаем не потому что кого-то там боимся, а потому что сами такие. Нам не враг живущей по совести кладущей поклоны. Нам враг тот, в ком сидит зверь. Нам враги люди с мелкими и подлыми душонками, считающие что центр мира — его норка, и весь свет должен заботится о её обустройстве. Мы не ценим вещей. Что нам дом? Весь мир для нас. Он плох, и его можно улучшить. Так мы и сделаем.
Это наши представления о мире, это наш мир. Он будет таким, каким мы его создадим. Мир глина в наших руках. Что захотим — то и слепим. И люди только часть этой глины. Когда-нибудь, довольно нескоро, но в обозримом будущем лепить будем только из неживого. Пока же приходится и из людей. Давить скотов в них, давить скотов из них. Выдавить можно изо всех. Мир, где каждый не похож на другого, но где все равны.
Это должен быть прекрасный мир.
И он будет таким!
''Когда-то я задумывался о природе Врага Рода Человеческого и о его сути. Почти не думал, как враг выглядит... Сомневался, есть ли враг вообще. Теперь я знаю — он существует. И вот один из его обликов... Или же это посланник Господа, присланный людям для испытания, и не ведающий что послан Господом? Как бы то ни было, не человеческая природа этой яростной души. Не мне ли Господь ниспослал испытание? Должен ли я убить её? Ведь не только недостойных приверженцев она лишала жизни... Может, слепым орудием в руках Господа была она?''
Она знает, что узнаваема каждым вторым, не считая первого. Ещё бы! Сама Бестия стоит у входа на перрон. И вроде без охраны. Подойти к ней не пытались. Видимо, ни у кого просто нет ничего такого, с чем стоило бы беспокоить. Да и каждый человек, увидев Кэрдин наверняка думает, что половина носильщиков и пассажиров на платформе — переодетая агентура.
Хотя многие бы удивились, узнав, что охраны-то фактически нет. Бестия есть Бестией. И по ночному городу, бывает, разгуливает в одиночку. На совещаниях у императора ей неоднократно указывалось на недопустимость подобного. На что Бестия невозмутимо отвечала одной и той же фразой, смысл и авторство которой мало кому понятны. ''Не посмеют, пёсья кровь''.
Человек, сказавший эту фразу, не был грэдом. Жил очень далеко. Но жизнь он прожил небедную событиями. И человек сказал её, когда ему стали говорить о том же, о чём и Бестии. Может, те люди просто беспокоились за него, ибо он был уже не очень молод и болен. Но человек сказал.
''Не посмеют, пся крев''. И не посмел никто ...
А автор-то фразы был того — человеком более чем неоднозначным. Одним казался страшным, другим — великим. Не один десяток лет прошёл с момента его смерти. Но его не забыли. И вспоминали о нём одни — с почтением, другие — с содроганием. Было за что. Ибо он был одним из тех, кто свершил Великую Революцию. И кто потом строил новую страну. И это куда сложнее того, чем занимается Бестия.
Он не был изящен, не был красив, мог быть страшен, и бывал таковым. Но с него от чистого сердца советовали человеку делать жизнь.
Бестии таких похвал не доставалось. И она ничего не строила. Она изо всех сил стремилась не допустить краха того, что уже создано. Её нельзя назвать революционеркой, но те, кого так называли, относились к ней, примерно как человек с копьём, охотящийся на кабана, относится к бродящему по этому же самому лесу тигру. Со своеобразным уважением, но и со страхом. Ибо лес для двоих слишком тесен. Да и к тому человеку многие относились также.
Среди многочисленных интересов Бестии был и интерес к биографиям людей, занимавшим должности, подобные её собственной. И изо всех это человек казался ей наиболее близким по духу. Вот только время, в котором он жил ничуть не походило на то, в котором живёт Бестия. Юная, кипящая энергией пережившая революцию кровью умытая страна у того человека. И разъедаемая многими язвами уже почти дряхлая ( в плане наличия идеологии) империя — это то, что есть у неё. Этот человек привлёк внимание Бестии в первую очередь своей необычностью, и необычностью времени, в которое он жил. Кэрдин неплохо знает и об одном из приемников этого человека. Тоже весьма достойной, и одновременно очень страшной личности. Но она и сама такова. А этот по сути дела, советник последнего и величайшего императора, почему-то напоминает Кроттета. В общем, всё на этом свете повторяется. Всё когда-то уже было.
Вот только откуда берутся люди, похожие на пришельцев из иного мира? Только людям зачастую не понять, откуда, с райских небес или из глубин ада приходят они. Толи ангелы, толи демоны. Да и к вопросу о том, откуда они приходят, ведь и с райских небес могут ниспослать кару.
Или это больное человеческое общество порождает их в качестве лекарства. А оно ведь может быть и очень горьким. Только оно жизнь несёт, а не смерть. Но не всегда это способны понять люди.
И Бестия хорошо понимает, что кто-то такой и нужен сейчас тяжело больному обществу. Но она подобного не видит. И знает, что она-то точно не такая. Она просто Бестия. Не больше. Но и не меньше.
Когда тот человек ушёл, ему было почти столько же лет, сколько Бестии сейчас. И когда он ушёл, то осталось ощущение, что многое осталось не свершённым. А Кэрдин Ягр смогла только стать Бестией. Это немало. Но и не особенно много. А ты уйдёшь такой, какая есть.
Бестией.
Всегда хорошо запоминают подобных людей. И дела, и внешний облик, так было и с ней. И её изящный костюм, и трость с золотым набалдашником знали не хуже, чем в другом месте знали длиннополую шинель, френч и фуражку того человека.
А она должна быть такой, какая она есть. Она знает себе цену. И её знают все. Она поступает так, как считает нужным. То есть так, как никто не ждёт. И из-за этих её поступков многое произошло, но ещё большего не произошло. И так будет всегда, покуда она жива. Ибо горячее у неё сердце. И холодный рассудок.
Потому что она — Бестия!
И это уже почти её имя, почти боевой клич.
Бестия!
Народу на трансконтинентальном в этот раз приехало мало, и поэтому Бестия увидела ее почти сразу. Марина явно никуда не спешит. Идёт не торопясь. Люди на неё оглядываются, впрочем, похоже, она как раз к этому и стремится. Невысокая, но хорошо сложенная молодая женщина. Не по-грэдски черноволосая, коротко остриженная, и смотрящая на всех со смесью насмешки, злобы и презрения. Даже военная форма подчёркивает достоинства крепкой фигурки. Форма подогнана мастерски.
Но оборачиваются люди не потому, что привлекают, или наоборот отпугивают черты Марины. Нет. Тут дело в другом. Вызовом всем и вся горят на груди две золотые звезды, и ряд орденов под ними. А правее звёзд одна под одной идут нашивки за ранения. Их пять: два тяжёлых и три лёгких.
А ведь ей двадцать с небольшим лет. И герой она. А вот сердца у нее, похоже, нет. Бросаются в глаза танкистские погоны Марины, резко контрастирующие с кавалерийскими сапогами со шпорами. Старинный меч за спиной понимающим людям скажет немало о древности рода хозяйки.
Вещей так и не нажила, как уехала, так и вернулась с одним чемоданчиком. Она никуда не спешит. Ей словно не к кому спешить. И на вокзале никого не ожидает встретить.
Она почти прошла мимо Бестии, когда та окликнула её.
— А я тебя сразу заметила, вот только думала по мою, или не по мою душу ты сюда явилась.
— Если бы не по твою, ты бы меня вообще не узнала.— сказала Бестия, с трудом , однако удерживаясь от того, чтобы не влепить ей пощечины.
— Возможно, — ответила Марина, — Итак зачем я тебе понадобилась?
— Я просто давно тебя не видела.
В ответ-ухмылка. Мол, знаю я тебя, что-то от меня всё-таки нужно. Ну не хочешь, и не говори. Привязанностей к людям Марина не имеет, и считает, что в них никто и не нуждается. Да и не верит она в человеческие чувства.
— Ко мне заедем?
— Я не возражаю. Всё равно, спешить мне некуда.
Они направились к машине. В душе Бестии боролись слишком разные чувства по отношению к Марине. С одной стороны, она ей почти как дочь. Но с другой... Много лет назад сама Бестия была почти такой же молодой, амбициозной, злобной и бессердечной ... да по сути дела, волчицей, а не человеком. ''Хотя волки лучше заботятся о своих детях, чем она... или я''. Её все ненавидели, и она ненавидела весь свет. Почти как Марину сейчас. Но ведь было у Марины, за что всех и вся ненавидеть. Слишком многое ей пришлось пережить к двадцати годам.
— Сейчас у нас контрабандные сигары где-либо достать можно? Те, что от нейтралов этих, промирренски ориентированных. А то устала уже без нормального курева.
Смысл вопроса не сразу дошёл до Бестии. Вопрос, надо признать, шокировал. Она почти год не видела своего ребёнка. Но первый вопрос не о ней, а о сигарах. Неужели на самом деле она такое бесчувственное бревно, каким изображал император? Не очень-то хотелось в это верить.
— Конфисковали недавно большую партию, так что при желании достать можно. Тебе много надо?
— А сколько притащишь. Всё употребим.
Про себя Бестия решила, что пока они не доедут до дома, никаким образом не касаться в разговоре Марины младшей, а по приезду просто поставить Марину как мать перед фактом, и посмотреть на реакцию. В душе Бестии ещё теплилась надежда, что хоть что-то человеческое в душе дочери императора ещё осталось.
Или же она уже успела сжечь свою душу там, в застенках Тима, и в огне двух своих войн. Но ведь Бестия -то сожгла далеко не всё. Или всё-таки всё? И чего тогда она хочет от Марины? Она ведь ей не дочь. А от Марины ещё никогда никто ничего не добивался. Она всегда делает то, что хочет, и тогда, когда хочет. Но император-то знает её лучше Бестии, и не раз называл железнобоким фанатиком. И ещё говорил, что из всех людей нет никого более достойного высоких постов, чем Марина, но вместе с тем это единственный человек из достойных, кому он не хотел бы их давать. Власть портит людей. Но в ней-то уже нечего портить. Амбициозности в ней море, злобы — ещё больше, ненависти — тоже достаточно, цинизма — через край, но при этом она ещё и дьявольски умна и столь же дьявольски жестока. И к себе, и к другим.
Она прекрасно видит, в каком болоте ей приходится жить. Но ей это болото не нравится, точнее оно вообще никому не способно нравиться, но одни прекрасно в нём устроились, другим на него плевать, а вот ей и таким как она... Драконы могут зарождаться в болотах — почему-то вспомнилось Бестии из какой-то древней легенды. А ведь она действительно дракон, только пока ещё молодой и не опытный. А Бестия не дракон, но всё-таки опытный хищник.
Почти звериное чутьё подсказывает Бестии -это-вожак, и она поведёт за собой рано или поздно людей. Вот только на что? Но это будет ещё не завтра, и тем более не сегодня. Кое-что другое нужно сейчас понять Марине. Но способна ли она это понять? Остались ли у неё ещё человеческие чувства? Или всё-таки прав император?
Бестия сама садится за руль. Марина устраивается на другом сиденье и закуривает. Бестия краем глаза заметила марку папирос и мысленно присвистнула — ''Великий канал''. Одни из самых дешевых и вместе с тем популярных у простонародья и среди рядового состава. Для аристократки высшего круга, каковой числится Марина, курить подобную марку — не просто дурной тон, а вообще чуть ли не крайняя степень деградации. А ведь она никогда ничего не делает просто так.
Шрамы на руке так и остались. Так и не собралась залечить. Но и душа маленькой принцессы не в меньших шрамах.
— Устала я, Кэрдин, ты бы знала, как я устала за этот год. Это не война, это гораздо хуже, грязней и бесславней... Хотя это с какой стороны посмотреть. С какой стороны посмотреть, — зачем-то повторила она снова .— А я уже ни с какой смотреть уже не хочу. Плюнуть что ли на всё и подать в отставку. Буду скандалы в свете устраивать, да водку жрать. Всё равно больше ни на что не гожусь. Я опустошена. И всё тут.
— Неужели настолько нечего делать? Сама же говоришь, что болото у нас страшное.
— И кто с этим болотом что-либо делать собирается? Ты что ли со своими бобиками? Да вы степных бандитов, и тех поймать не можете, вплоть до того, что сами на них и работаете. Тоже мне ... безопасность. Молчишь... Значит не только из моего докладика фактами владеешь. А про отдельные недочёты в работе мне лапши на уши можешь не вешать, у нас по всей стране недочёт на недочёте сидит и недочётом погоняет.
— Так чего же ты от меня тогда хочешь, раз везде недочёт на недочёте?
— А вот потому-то я ничего и не хочу. А денег на водяру у меня надолго хватит.
— Никогда не думала, что ты будешь рассуждать подобным образом.
— А на свете всё и всегда меняется, и ничего постоянного нет.
— Ценное замечание. А тебя, между прочим не удивило, что на вокзале оказалась я, а не представители твоего отца, Софи собственной персоной, или вообще никого?
— Последнего я весьма ожидала, а ты единственный человек на свете, кого мне видеть не тошно. Хотя... Тебя-то я ожидала меньше всего.
Относительно Софи Бестии давным-давно известно, что у сестёр с детства довольно напряжённые взаимоотношения. И Бестию совсем не удивило, что Марина её даже не упомянула.
— Ну, и какое же дерьмо у нас ещё происходит? — спрашивает она.
— Что именно тебя интересует? — вопросом на вопрос отвечает Кэрдин.
— К примеру, с кем сейчас спит Софи.
Бестия усмехнулась.
— Могу сказать только то, что не с тем, кому ты морду била. А с каким-то хреном, ростом почти на две головы ниже её, правда, в плечах широким и рожей, как у организма нижнего звена. Тупой, как дерево. Сынок какого-то деятеля из академии тыла и транспорта. Вышибала в третьесортном кабаке вылитый.
Марина хмыкнула. Сказать, что на фронте деятелей из этой самой академии презирают — значит не сказать ничего. Их ненавидят чуть ли не в несколько раз больше, чем мирренов. И в общем-то за дело.
— Ну, предыдущему-то положим, я била вовсе не морду.
