Что здесь?
Пустота!
Зачем согласилась умирать медленно? Ведь предупреждали же! Но смалодушничала первый и единственный раз... В той жизни.
А во-вторых— старые связи никуда не делись, и немало фамилий лиц, бывавших у Софи украшают первые полосы газет (телевизор Сашка не смотрит). Тоже неплохая гарантия безопасности, особенно если они быстро убедились, что Сашка не Софи, и ни во что ввязываться не собирается.
Да и Софи во многое ввязывалась из-за граничащего с безумием желания спасти сходившую с ума сестру.
— Я знаю вас! Вы одна из них, из живших когда-то здесь.
Снизошла до ответа:
— Глупо!
Исчезнуть не пожелал.
— Её звали Софи-Елизавета. И она очень любила красный цвет.
Отдает ковбойщиной. Притом самой дешевой. Почти стычка у салуна, только хлещет дождь, и под ногами асфальт. И в темноте у одной из сторон неоспоримые преимущества, хотя другая сторона считает, что преимущества у неё.
— Следил за домом?
— Да. Такие, кем бы они ни были, не исчезают без следа.
— Я тоже тебя узнала... Не доконченных дел у них больше не осталось, если тебя это волнует. И никого из них ты больше не увидишь. Вернулась только я.
— Я только на пару шагов был впереди прочих. И им нужно вовсе не то же, что и мне. Я свое сполна получил. Они же — нет.
— Угрожаешь?
— Предупреждаю. Я вам не враг.
— Ты не был и другом. Был...
— Охотником, человеком, способным уважать сильного противника.
— Ей не было дела, до того, кем ты себя считал.
— Тебе тоже?
— Мне всё равно. Сон, бред, явь или ночной кошмар... Исчезни! Я всё, и всех хочу забыть!
Новый. Другой. Пришел взглянуть, словно на спустившихся с небес (дальше дело вкуса — богов, ангелов, аггелов, зеленых человечков, или свалившегося с крыши долбанутого током электрика). Смотрит щенячьим взглядом, словно на чудо-расчудесное.
Гвардейцы. Её. Пришли просто поинтересоваться, не нужна ли помощь. И теша напрасную надежду: А вдруг ОНА вернулась. Затевали они что-то, может, и сейчас затевают. Неоднозначное. Если выражаться мягко. Если жестко— то крови будет много. Сначала. И что-то ещё будет потом. Только мало кто рассчитывает дожить до этого потом.
Поняла, что просто скучает по Марине. Не той, напоминающую ожившую каменную статую нечеловечески работоспособную машину, а горячую, резкую, отчаянную, вопреки своей воли вырванную и заброшенную в абсолютно чужой и абсолютно чуждый всем идеалам, всей прежней жизни мир. И такую несчастную, хотя Марина убила бы любого, осмелившегося так её назвать.
Впрочем, только теперь Сашка окончательно смогла понять Марину. И сама пристрелит любого, назвавшего её несчастной. Ибо часто не последних людей убивают за правду сказанную в лицо. Только где вы здесь, не последние? Ау!
Кажется, единственным достоинством дома Марины был простор. Обстановка отсутствовала как класс, в паре комнат присутствовал даже строительный мусор. Марину застать можно было в лучшем случае с третьей попытке, причем попытке никак не связанной с временем суток. Телефонные номера Марины стандартно выдавали фразу из серии абонент не отвечает или временно заблокирован.
Марина всегда была подозрительно оживленной, почти всегда полупьяной... Голова у Сашки после подобных встреч болела долго.
Было в Марине какое-то подкупающе-притягательное отсутствие фальши. Не заводила она нужных знакомств, и всегда говорила, что думала.
Сашка чувствовала, что Марина изменилась, стала более резкой и раздраженной, и одновременно какой-то настороженной.
Сашка решила, что Марина связалась с какими-нибудь левыми радикалами, и вряд-ли в их среде осталась на вторых ролях.
Ничто во мнении Сашки о Марине не изменилось, когда выяснилось, чем занималась Марина. Тем более, всем давным-давно известно о том, что Марине на чье-либо мнение о себе стопроцентно наплевать.
Ничего ведь ещё не кончено!
Мы ещё повоюем! Назло всем и вся! Даже назло самим себе зачастую. Пусть в моем хлеву тепло и уютненько, и полно корыто.
Что же, Гвардейцы, если вы и вправду есть, то готовьтесь к бою. Только мне надоело жить с винтовкой у ноги. Как хотите, а я начинаю свою войну. Ту, которую начать следовало бы другим... Но пора уже. Если не я, то кто же? Во многие сердца стучит пепел старой славы... Да что у нас осталось, кроме этого пепла? А неважно! Не только сказочные птицы возрождаются из пепла.
Она видела империю, поднявшуюся из радиоактивных руин. Не сгорели люди ещё и здесь. Пусть СМИ всех уровней и пытаются убедить в обратном. Кто платит...
Сашка откинулась в кресле. Последнее время она стала ловить себя на мысли, что слишком много времени проводит на сайтах тех, кого принято именовать экстремистами. Что же, ребятки, энергии в вас море, ярости хоть отбавляй, только приложить с толком вы силы свои не умеете. Вы не видели настоящей войны.
А избежать её не удастся.
Мы ещё повоюем!
Вместе!
Глава 9.
— Вы так скоро на тот свет отправитесь — сказал М. С. главврач одного из центральных госпиталей.
— Мне это говорили уже, наверное, десять в неизвестно какой степени раз. А я до сих пор жива. Так что за консультацию спасибо, а в остальном — ауфидерзейн.
М. С. встаёт. Главврач тоже. Страшно хромая, она подходит к двери. Главврач идёт за ней.
— Вы отбываете, или посетите ещё других специалистов.
— Вот ещё баловаться! Кэрта дождусь.
В империи уже наверное все знают, что Кэрт — единственный врач, указания которого М. С. иногда выполняет. А остальных никогда не слушает. И тем не менее, жива и почти здорова, несмотря на то, что свинцом и тому подобными вкусностями, в своё время нашпиговали более чем крепко.
— Куда направляетесь, генерал-майор — спрашивает М. С. хромая по коридору — счастлива видеть ваше заведение полупустым.
Главврач мог бы обогнать М. С., но она это она. И обгонять её кажется неудобным.
— К тяжело раненной — лучшей формулировки он не мог придумать.
М. С. останавливается.
— Откуда? Несчастный случай на ученьях? Какой части?
— Она не военнослужащая. Она вообще ещё просто ребёнок.
М. С. сразу же начинает делать выводы.
— Какой козёл за боеприпасами не следит?
— Она из деревни мирных святош.
— Час от часу не легче, святоши с гранатами.
— Не в гранатах дело. Наши солдаты её случайно нашли — он на несколько мгновений замолчал, а потом продолжил — это какая-то сцена из диких времён. Изгнание беса или что-то в этом роде. Ещё пара дней, и она бы была, вероятно, мертва.
М. С. развернулась, и пристально посмотрела ему в лицо.
— Арестовали?
— Кого?... Ах, да, этого родственничка её, значит. Конечно, уже сидит, следователи приезжали показания снимать. Я дал им заключение.
Но то, что произошло с ней... Это такая дикость. Как можно доходить до такого в наше время.
— Сколько вам лет?— спросила М. С..
Тот опешил от её вопроса, но ответил.
— Тридцать девять.
— Мне шестьдесят два. И могу вас заверить, вы ещё многого не видали, а кое-чего и не увидите уже никогда. — она вздохнула. — До чего же я устала. Изгнание беса, говорите. Я с этим уже лет пятнадцать не сталкивалась. Думала, уже всё. Ан нет. Снова эта зараза всплыла. Как с гидрой воюешь: башку срубил, новая лезет — она замолчала, а потом с совсем другой интонацией спросила
— Ещё что-нибудь в этой деревне было по нашей или по вашей части?
— Никак нет.
-Ладно, в какой она палате?
— Кто ''она''.
— Ну, этот ребёнок искалеченный. Видеть-то её можно?
— Да.
— Ладно, проводите меня к ней. Надо же окончательно на десятку вперёд настроение испортить. Звать её как?
— Анна.
Аня с трудом повернула голову. По-прежнему болит всё тело, левой рукой не пошевелить, каждый вдох причиняет боль. Но ей уже не так страшно, как вначале. Хотя она одна и вокруг всё и все чужие и незнакомые. И уже несколько раз чужие люди отвозили её в страшную комнату с белыми стенами и яркими лампами, собирались вокруг неё. И что-то делали с теми местами, где у неё болело. Мазали чем-то, а казалось словно жгли. Кололи стальными иглами надетыми на стеклянные трубки. Вставляли ей в руки иголки и что-то вливали через них. Заставляли глотать страшно горькие вещи. А вот кормили гораздо лучше, чем она ела дома.
Все эти люди частенько говорили не по-человечески. Не на том истинном языке, что говорили в деревне, и не на том испорченном, что все вокруг.
Среди людей в повязках, окружавших её в страшной комнате видела женщин, одетых как мужчины. Это очень пугало. Аня никогда не видела женщин в мужской, а мужчин в женской одежде. Дома ведь говорили, что покрой платья установил господь.
И свет здесь не такой как привыкла. Он светит, но огня в нем нет. А почему светит, Аня понять не может.
Она спросила у самого не страшного из этих людей, когда она вернётся домой. И он сказал, что в тот дом, откуда её забрали, Аня не вернётся никогда. А раньше она много раз слышала, что дети всегда во власти отцов, и что кроме отцов, над ними никто не властен, и это от бога.
Человек на бога не походил, не походил даже на ангела. Но Аня ему верила.
Чужие люди ходили все в белом или сине-зелёном, иногда Аня видела солдат в их обычной одежде. Дома всегда говорили, что от солдат только зло, и их следует опасаться. Она боялась их, потому что ей так говорили. Но здесь они не казались ей страшными.
Солдат в белом приносил и уносил ей еду. Однажды спросил, умеет ли она читать, и когда сказала, что да, принёс целый ворох книжек. Новых, красивых, и пахнущих не пылью, а свежей краской.
Дверь открылась, и вошёл доктор, а за ним... Генерал. Настоящий генерал из тех, какими пугают маленьких детей. Аня же думала, что генералов, как и драконов, выдумали.
В страшных сказках генералы были высокого роста, а этот — маленького, намного ниже доктора. Но в остальном — одежда и вправду цвета сажи. Сияют золотом звёзды на груди. И целых три. И по три звезды на каждом плече. А его лицо...
Маленький генерал женщина! Пусть и остриженная почти по-мужски. И одетая в мужскую одежду, но всё равно, женщина. На мгновение Ане стало страшно.
Глаза женщины-генерала невиданного зелёного цвета. И словно горят. Словно адский огонь бьет из них. Пылает взгляд. Нечеловеческой жутью, и всем, что есть на свете тёмного.
Аня помнит, как изображали на картинах врага рода людского. Иногда страшным, иногда противным, и очень редко смешным.
Генерал же... Её можно назвать не просто страшной, а ужасной. Не её саму, а только взгляд. Но ужас сочетается с нечеловеческой мощью и силой. Спокойной мощью гранитной скалы, а не беснующимися языками адского пламени.
Взгляды генерала и Ани встретились. И девочка почувствовала, что за этим гранитом, за этой силой скрывается что-то... Что-то совсем не злое. Очень похожее на цветок, выросший на возвышающемся назло всему и вся утесе.
И Ане показалось, что было всё наоборот. Вначале вырос цветок, а потом уже встал над ним утёс. Утёс чёрного гранита. Только очень давно вознёсся уже этот утёс. И скрыл внутри себя белый цветок. Но сначала вырос цветок.
Неестественно бледно лицо генерала в обрамлении коротких чёрных волос. Словно углём проведены брови. И губы сжаты в нитку.
Лежавший перед М. С. ребёнок выглядел так, что краше в гроб кладут. Неудивительно, что многое повидавшего военмедика поразило. Синяки под глазами хотя и подзажили, выглядят всё равно впечатляющими. Шея смазана какой-то мазью. Рука в гипсе. Плечо тоже перебинтовано.
М. С. ни раз видала людей, в том числе и детей, в гораздо более худшем состоянии. И так бывало гораздо чаще, чем хотелось. Думала, привыкла уже ко всему. Но видимо, у любого есть придел чужих страданий, после которого вид страдающего берёт за сердце даже таких железок, как М. С..
Взглянула М. С. на Аню. От взгляда ребёнка словно исходит какое-то сияние. Доброта что ли так светится? Что-то открытое и возвышенное во взгляде...
Защемило сердце у М. С.. Сравнение с Мариной... Нет, только не с ней. Была, была в Марине сталь. Могла она очень жёстко и временами жестоко, говорить. И поступать. Вполне в состоянии была кулаком по столу стукнуть. Принципиальная. Не злая, но способная быть недоброй. Всегда такой была. Что в детстве, что потом.
Аня. Сразу М. С. поняла, что зло, жестокость и вообще, вся грязь мира не пристанут к ней. Двуногим тварям, по ошибке именуемыми людьми никогда не растоптать её душу. Убить — всегда готовы. А растоптать...
Понимает кое-что М. С. в людях.
— Меня зовут Аня, — тихо сказала девочка.
Генерал говорит слегка хрипло, но голос её практически не отличался от любого другого женского голоса, разве что говорит чуть громче, сем следует. И ребёнку ещё показалось, что генерал очень устала. Она уже очень много лет не отдыхала. Она словно тащит на себе страшный груз. И тащит давно.
''Когда видишь что-то снежно-белое, очень ясно замечаешь, что сама иссиня-чёрная. Хотя, нет, не иссиня, а как сажа. Чёрная и грязная. О чёрт, что же я несу? Хорошо ещё, что хоть не вслух. С ума я что ли начинаю сходить от одиночества?''
М. С. подошла к кровати, и села на стул. Её рука коснулась руки ребёнка.
Девочка чуть не отдёрнула руку, но прикосновение генерала было прохладным, успокаивающе прохладным.
Прошла минута, вторая...
— Разрешите идти? — нарушил молчание главврач
— Что?... Ах да, идите.
М. С. так и сидит. Её рука лежит на руке девочки. Левой рукой М. С. прикрыла глаза. Большой и средний пальцы до боли стискивают виски. Она чувствует под рукою доверчивую теплоту руки ребёнка. Чувствует.
''Что, что со мной происходит? Жила себе, правила вроде даже неплохо. И вдруг... Что вдруг... Этот ребёнок...Аня...Анечка... Сколько лет не говорила нежных слов... Кто она мне ? Вроде никто... А вроде просто человек, ребёнок. И несчастный... А я, я счастлива? У меня невиданная власть. И столь же невиданное одиночество. А у неё, у неё ничего нет. И могло бы вообще ничего не быть. Ни настоящего, ни будущего. И неизвестно, что будет. Но что-то будет.
А я ничего уже не вижу перед собой. Перед собой как человеком Мариной Саргон, а не генералом М. С.. Годы, годы уходят, а на что я их потратила?
Её жизнь только начинается. И ТАК начинается. А ты ведь, кроме всего прочего, стремилась ещё и к тому, чтобы ни у кого больше никогда не было ТАКОГО начала жизни. Неужели я так ничего и не добилась?''
Теперь генерал кажется совсем не страшной, а просто очень усталой. И несчастной. В одной из ''запрещённых'' книг девочка видела рисунок. Сидит у камина женщина. Написано было, что это одна великая воительница на закате жизни. Огненной жизни. Жизни прошедшей в боях и походах. Жизни в борьбе. На рисунке всё это уже позади. Сидит она у огня. И широко открытыми глазами на бледном и худом лице смотрит куда-то в запредельное. Она вспоминает свою жизнь. И как девочка прочла дальше, не слишком-то радостны эти воспоминания.