Но машина гонится не за солдатом. А за человеком, которая очень хочет казаться взрослой. Но вовсе не взрослая она. А ребёнок, напуганный ребёнок. И ей страшно.

Реакция машины острее человеческой. Новая опасность системой слежения замечена. По проводам стремительно понеслись сигналы к блоку наведения и генератору. Команда на перенацеливание поступила через 0,01 секунду после обнаружения вспышки пламени. За это время первая ракета преодолела сорок метров и находилась в двадцати семи от установки.

Первый снаряд врылся в землю почти под гусеницей. Он бракован, и не взорвался. Второй ударил между гусениц. И броня там довольно толстая, ибо некоторые установки перед выброской действительно модернизировали, только с них не только малоэффективные ядомёты поснимали, а ещё и броню усилили. Но люди свои гранаты рассчитывали для борьбы против новых тяжёлых танков с разнесённым бронированием. Тысячеградусная струя пламени прожгла броню. Двигатель взвыл, словно живой.

Доли мгновения, центральный процессор перебрасывает питание генератора на резервные батареи. Одновременно, включена система борьбы за живучесть. Огонь генератора перенацелен на более крупный объект. Система наведения, несмотря на помехи уже захватила его. Для поворота генератора на 155 градусов требуется 0,6 секунд.

Третья граната ударила в корпус. Ударила какой-то долей мгновения, но раньше чем работающее сопло генератора успело завершить разворот.

Четвёртая и пятая гранаты прошли мимо. Но они уже не решали ничего.

М. С. очнулась почти сразу и попыталась приподняться. В ушах чудовищный шум. Так. Похоже, все кости целы. Только лицо сильно ободрано о щебень. Это же сколько раз её перевернуло? Всё тело болит, хотя ничего, похоже, не сломано. Ну, не фига выстрел полной обоймой из АГЭса давать, да ещё самыми тяжелыми кумулятивными гранатами, так что сама виновата. В глазах темно. Ну да ладно, не в первый раз, не привыкать.

— Маришка... Марина, — не очень внятно крикнула М. С..

Легкие сразу же сделали попытку вырваться наружу. К ним попытался присоединиться и желудок. Сердце как сумасшедшее колотиться.

Сразу легче, когда слышишь ответ.

— Я здесь, мама.

— С тобой всё в порядке?

-Вроде да.

М. С. наконец с трудом встаёт на четвереньки. Она почти ничего не видит и старается прочистить забитые песком глаза. Вроде получилось, но по-прежнему ничего не видно. Рука кажется зацепила ремень АГЭса. Видел бы её кто такой со стороны! Такой бы компромат получился! Ползает на карачках по грязи, да ещё и лбом в землю тычется как пьяная.

— Меня видишь?

— Да.

— Где эта хрень?

— Взорвалась.

— Встать помоги.

Прошло довольно много времени. Темень в глазах проходит. Однако не подняться.

— Маришка, ты где.

— Я здесь. Я встать не могу. Опять подвернула похоже.

— О-ё. Горе ты моё!

Нашарив АГЭс и опершись на него М. С. с трудом встаёт. В глазах, наконец, прояснилось. Три дымящиеся воронки не слишком преобразили местный пейзаж, возле одной из них— словно переломленная пополам металлическая колонна. Дымится. Пахнет горелым пластиком и ещё чем-то. Марину разглядела не сразу. Лежит вся какая-то неестественно напряженная в паре десятков метров от взорванной установки. Контузило что ли? Да нет вроде. Повезло. Могло бы осколками...А и вторая-то воронка недалеко. Плоховато...

-Встать можешь?

— Нет.

Кто бы сомневался! Пусть Марина и очень ловкая, но из тех людей разряда— если на улице гололед, непременно нос разобьют.

Опираясь на АГЭс, как на палку М. С. спускается вниз. Башка раскалывается, крепко видать, о камушки приложилась. Даже шатает получше чем пьяную. А Марина лежит неподвижно, словно боится пошевелиться. Пока до неё шла, сама чуть не свалилась. Ладно, хоть дальше чуть полегче топать будет. Порядком килограммов из АГЭса выгружено.

— Ну, что там у тебя.

Она становится на колени, подумав, что лучше всего лечь вот тут рядом с Мариной, и не вставать часа три. Ибо всю живность, и в первую очередь двуногую, километров на пятнадцать вокруг установка вывела. С гарантией. Если был тут вообще кто живой после этаких бомбёжек. Ну, вот сейчас разберется, что с дочерью. И ляжет. Прямо на эти битые камни. Слишком отдачей шарахнуло.

— Мама, очень больно.

М. С. засучивает штанину. Чёткая, как по линейке проведённая граница синяка.

Сразу всё ясно. И жутко. Поражение маревом. Это не диагноз, это приговор. Смертный.

М. С. отбрасывает АГС и резко выхватывает из ножен огромный десантный нож. Ни говоря не слова, разрезает ботинки Марины, потом лезет за аптечкой и делает по уколу обезболивающего в каждую ногу. Марина молчит, хотя довольно больно. М. С. молчит тоже. Говорить не о чем. Она слишком хорошо умеет считать. И чётко знает, сколько осталось Марине — пять дней, и ещё может быть два из-за генов чужаков. И всё. Процесс станет необратимым. Хотя и в эти дни есть только один способ остановить его — ампутация. Марина знает не хуже, чем мать. Вернее, всё-таки несколько хуже, девочка не видела, как умирают поражённые маревом. Видела только мёртвых. М. С. повидала всякого. Злое словечко последней войны— маревнуло. Оборвать выстрелом агонию маревнутого— проявить забытое слово гуманизм.

М. С. повидала изрядно смертей. Ещё одной— не допустит.

Она распотрошила рюкзак Марины. Пусть та очень маленькая для своего возраста. Но тащить-то её на себе придётся. Ходить она больше не сможет никогда. А ещё всё остальное нести надо: АГЭс, автомат, патроны, и на самой броня, да и на дочери тоже. Один АГЭс кило на двадцать тянет. Первым полетел в развалины автомат Марины. Затвор — в другую сторону. И обоймы тоже.

Любишь хвастаться своей выносливостью — ну, так вот и проверочка. Только страшная выходит проверка.

М. С. обязана выдержать. В очередной раз идти наперекор всему. Теперь ради Марины.

Марина тяжело дышит, и вся в холодном поту. Но М. С. знает: пока это не последствия ранения. Но только пока. Это страх. Животный страх человека, который точно знает, КОГДА умрёт. И человек уже утратил надежду.

Но М. С. пока надежды не утратила. Ещё есть шанс, ничтожный, но есть, и пусть и калекой, но Марина будет жить. Она будет жить. Надо дойти до столицы. Надо. Любой ценой. И максимум за четыре дня. Ну, может ещё плюс два. Но может, и нет. Четыре — есть, а больше — не знает никто. В ней только одна восьмая чужой крови. Как это влияет? Неизвестно. Да и будь даже одна вторая. Да и те, у кого две вторых... Они тоже умирают от этого оружия. Но медленнее. И мучаются больше... Хотя кто может подобрать эту меру чужих мучений? Не каждый заметит чужую боль.

Столкнулась с людьми чуть ли не нос к носу. Вышла из-за полуразрушенного дома. А метрах в пятидесяти — трое. С оружием. И отменной реакцией. Мгновение — и нету их. Залегли. А автоматы — к бою. Можно не сомневаться.

Падать с тяжелой ношей на спине — не очень приятно. Гораздо хуже, что можно не встать вообще. Проползла чуть вперед от накаченной снотворным Марины.

М. С. чуть приподняла голову. Из-за камней её не видно. А у неё АГС. И двенадцать зарядов к нему. И десяток обойм к автомату. Подходите, кому жизнь не дорога. Свою-то я вам продавать вовсе не собираюсь. Может, и ваши прикуплю. Если вас трое.

"Сколько же вас там, паразитов. Откуда только такие взялись. Ну что ждёте? Давайте, вперёд. Или обходите. Видите же, что я одна. Правда, не знаете, какая."

Один действительно поднялся и бросился вперёд. Ребёнок. Совсем небольшой.

М. С. чуть не выстрелила. И пробеги ребенок ещё пару шагов, выстрелила бы непременно. Но бегущий кричит таким знакомым детским голоском.

-Марина... Тетя Марина.

Это Дина! Вот так сюрприз!

Вопрос о том, как она здесь оказалась, следует отложить на потом. Трое солдат поднялись как по команде. Ещё одного ребёнка рядом с ними нет. Только потом встает М. С..

Дина подбежала и обняла её. М. С. коснулась рукой темно-русых волос. Круглые глазёнки с похудевшей грязной рожицы смотрят снизу вверх с неподдельным детским восторгом.

Солдаты подходят ближе. Оружие уже за спинами. Все трое вроде незнакомые. Здоровые, похоже из кадровых десантников. 3-я дивизия. Базировались в столице. Та-а-а-к.

— Где её брат? -жёстко спросила М. С..

Солдат опустил глаза

— Не знаю.

— Не ври.

Знают, кто такая Дина. И кто стоит перед ними. Пусть в таком же камуфляже и бронежилете, как они. И форма поношена. И лицо у неё, наверняка, сильно осунулось. Только прежний огонь пылает во взгляде. Огонь, от которого человеку не укрыться. Приговором тебе сквозит взгляд.

Он посмотрел взглядом висельника и глухо заговорил.

— Я не вру последний раз, я видел его перед выходом. Убежище стало затапливать. Решили выходить. Ночь. Бомбёжка. Может, он остался в убежище, а может и нет. Не знаю. Нас очень сильно бомбили. И многие запаниковали. Мы не помню, как выбрались.

— Сами выбрались, а ребёнок погиб. Герои! Ничего не скажешь.

У того сверкнули было глаза, и сразу потухли. Глупо злиться из-за правды. Даже, если она и не очень нравиться.

Линка теперь уже вряд ли удастся найти. Он почти наверняка мёртв. Не может уцелеть семилетний малыш в охваченном пожарами огромном городе. Городе, где тогда полным ходом шли уличные бои. В общем-то с формальной точки зрения успешные для саргоновцев. Только погибшим от этого не легче.

— Ладно. Куда направлялись?

— Мы земляки. Домой.

— Значит, кру-гом. И шагом марш обратно. А я за вами.

Идут в указанном направлении. Без энтузиазма. О чём-то переговариваются. Ничего, реакция у неё отменная.

На привале несший Марину подошёл к М. С. и сказал:

— Вам надо в столицу. А нам вовсе нет.

— Тема исчерпана.

— Не совсем. Вам всё равно когда вы дойдёте. А вот ей не всё равно. У неё нет времени.

— И что?

— Дайте нам слово Еггта, что если мы сделаем так, чтобы вы трое добрались до столицы, то вы позволите нам уйти.

М. С. прищурилась. Её не покидала мысль найти какую-нибудь брошенную машину. Только вот времени на поиски уже не было. И выбора нет.

— Слово ЕГГТА. — отчеканила она — Я, Истинный Младший ЕГГТ, говорю вам: если выполните обещанное, то идите куда хотите. Только в другой раз мне не попадайтесь. Это вам Я, М. С., говорю.

— В общем, километрах в пяти отсюда мы видели брошенную штабную машину. В баках у неё есть горючие. А из нас никто танки водить не умеет.

— Хорошо. Но до машины идём вместе.

— Договорились.

Солдаты не солгали.

И теперь М. С. вновь сидит за рычагами. Столько лет прошло, а старые навыки не забываются. Уже проверено. Сколько там до города? По нормальной дороге, да на этой машине часов шесть хода. Только вот дорога не нормальная. Местами перегороженная, местами заминированная, и все хоть сколько-нибудь значимые мосты взорваны или разбомблены. Да и на дне реки мины тоже попадаются. Хорошо хоть комплект для подводного хода на машине остался. Правда, ставить его в одиночку— то ещё занятие. Да и времени занимает немало. А у М. С. каждая минута на счету. Переехав первую крупную речку, генерал решила не снимать с машины комплект оборудования. Так и поехала дальше с пятиметровой трубой над моторным отсеком. Но дорога выходит всё равно кривоватая, и за шесть часов удалось преодолеть не больше пятой части расстояния.

Но на своих двоих всё одно столько бы не прошла.

Несколько раз М. С. останавливалась, и осматривала ноги Марины. Через два-три часа делала уколы. Дочь уже настолько накачана лекарствами, что находится в полной прострации. Сознания она не теряет, но кто она, где находится, и что с ней происходит не осознаёт совершенно. В данной ситуации это благо. Процесс идёт, краснота ползёт вверх, но всё-таки не так быстро, как М. С. думала. Препараты или гены чужаков так действуют? Какая разница, важно, что есть ещё время. Только вот его больше не становится. И жара у Марины ещё нет. Пока нет.

Дина сидит на месте радиста. Просто до невозможного довольная. Она — да настоящий танкист. Даже тумблеры на пультах иногда приказывают переключать. М. С. сосредоточенно смотрит вперёд. Хоть одну жизнь она спасёт. Хоть одну. С каждым часом всё меньше и меньше шансов у Марины.

Топливо кончилось три часа назад. Заодно подходят к концу и препараты. Дозировку пришлось сбавить. И Марина теперь в сознании. Хотя она и сонная, видно, насколько напугана. И до чего же ей больно! Но она молчит. Выносливая. А ты не знаешь, что лучше: слышать стон или крик, или такое вот молчание. И видеть до крови закушенные губы и побелевшие скрюченные пальцы, вцепившиеся в плащ-палатку. Пару часов назад М. С. дала ей сильнейшего снотворного. Но действовать оно начало только сейчас. Скрюченные пальцы наконец, разжались. Марина снова забылась.

На последних каплях горючего удалось добраться до руин одной из станций метро. Через неё М. С. надеялась пробраться в убежище, хотя и не больно верила в то, что оно уцелело. Станция находится на окраине парка, фактически за городом. Правда парка уже не существует. Остались одни угольки. Когда сгорел? Теперь уже неважно.

Ещё издали М. С. поняла: здесь в убежище не пробраться. Здание станции полностью разрушено. Вместо него огромная воронка.

Чтобы попасть в убежище, вначале надо спуститься в туннель. В десятке метров от воронки машина встала. М. С. выбралась из неё, и сама не зная, зачем, полезла на край воронки, хотя и так прекрасно знала, что увидит.

Воронка до краев заполнена грязной водой. Плавает какой-то мусор. И разбухший до безобразия труп.

М. С. стоит на краю воронки и смотрит вниз, на мутную воду. Ясно, что поиски надо продолжать. Иначе Марине не выжить. Пока в централи ещё сохранялась связь со столицей, кое-какие сведения о разрушениях ещё поступали. М. С. знала, что чужаки занялись целенаправленным уничтожением жилых кварталов и убежищ. Конечно, достать непосредственно убежища специальной постройки, даже их мощнейшие бомбы не могли. Но они разрушали входные туннели и вентиляционные шахты. А к этой станции М. С. и вела машину именно потому, что верила, или хотела верить, что она цела.

Если бы не ранение Марины, М. С. бы знала, что делать. Найти топливо не очень сложно. В подбитых и брошенных военных и гражданских машинах недостатка нет. Найти топливо, заправить машину и двигаться дальше. Куда? А куда угодно, ибо где-то должны быть и живые люди. Поиски топлива требовали времени. А как раз его-то и нет.

Несколько раз за день М. С. осматривала ноги Марины. И с каждым разом зловещая краснота поднимается на несколько миллиметров выше. Боли Марина не ощущает, она вообще сейчас ничего не ощущает, так как находится отключке из за огромных доз обезболивающего и противовоспалительного, которыми накачала её М. С.. Только в крови уже отрава. И лекарства действуют вовсе не так, как должны. Сейчас забвение -лучшее лекарство. Но пройдёт чуть больше суток... И тогда даже сильные наркотики не смогут облегчить боль. А ещё через сутки или двое... Кожа истончится и покроется зияющими ранами. Вся кровь и кости будут поражены, все органы чувств и, в первую очередь зрение, откажут. И потом в страшных мучениях приходит смерть.