— Отпусти, дура длинноухая! — длинноухие — презрительное прозвище кэртэрцев. И оно использовалось только в газетных карикатурах. Сейчас данное слово — сознательное оскорбление.

Рэтерн побледнела. И отпустила Дину. Та проворно хотела смыться. Но напоролась на не предвещавший ничего хорошего взгляд Марины. Её Дина не слушается, но немного всё-таки побаивается. Как ни крути, а на М. С. дочь всё-таки весьма похожа. И взгляд зелёных глаз мало кто может выдержать и не опустить глаза.

— Сейчас же извинись перед ней! — неожиданно властно говорит Марина.

— Ни за что!

Марина чуть повернулась на стуле так, чтобы мимо неё Дине было бы точно не выскочить и сказала.

— Заруби себе на носу: Она такой же Чёрный Саргоновец , как ты, или я. Хорошенько это запомни. Она равна любому из нас. Точнее, даже не так. Она не равна. Она просто одна из нас. А среди нас нет национальности. Мы Чёрные по нашему делу, и никак иначе. И запомни чётко. ОНА — ТАКАЯ ЖЕ, КАК И МЫ. И ты не имеешь права её оскорблять . И никто такого права не имеет. Даже М. С.. Поняла?

— Да поняла. — сказала Дина с весьма надутой физиономией.

— Тогда, что ты должна сделать?

— Извиниться перед ней.

— Правильно.

Дина упёрла руки в бока

— И не подумаю. Тоже мне большие и сильные, справились! Даст мне мама пистолет — получите у меня.

Интересное у ребёнка представление о том, кто большой и сильный — наличие оружия.

— Большие, говоришь, — протянула Марина — сильные... — и резко выкрикнула, — Пистолет! Быстро!

Дина невольно попятилась. Да и Рэтерн стало не по себе. Очень уж знакомо прозвучали интонации. И полоснуло зелёное пламя.

— Марина... — начала было Рэтерн.

Но огнём сверкнул брошенный в её сторону взгляд. И повторен приказ.

— Пистолет!

Оружие у неё в руках. Дочь М. С. смотрит на Дину. Та бы пятилась и дальше, да некуда. Упёрлась в стену.

— Оружие — с очень странной интонацией произносит маленькая М. С. — оружие... Хочешь его?

Тишина.

— Я не слышу ответа.

— Да... — словно шелест листьев перед грозой

— Оно будет твоим. Может даже сейчас. Смотри сюда!

В считанные мгновения разбирает пистолет. Резкими и отточенными движениями профессионального солдата.

— Подойди и собери его! И он твой ! Навеки!

— Я не...

Марина ощерилась. Никто никогда не видел такого выражения её лица. И вряд ли бы захотелось видеть снова.

— Не можешь... Слабачка! Смотри!

И теми же резкими движениями оружие собрано вновь.

— На той стене. Горошины над выключателем. Видишь? — говорит, а сама смотрит прямо в округлившиеся глаза ребёнка.

— Да...

Дочь М. С. резко разворачивается на кресле. Пять секунд — три выстрела. Не целясь. В каждой горошине сидит по пуле.

Марина резко швыряет оружие на пол.

— Запомни. Я сильная. Очень сильная. И многое повидала. Такое, чего тебе ввек видеть не пожелаю. Сила тебе дана для защиты слабых. И больше ни для чего. ЗАПОМНИ НАВСЕГДА. Защищать тех, кто слабей. Как сейчас М. С. защищает меня, её или тебя.

Марина зла, зла как миллион чертей. Всё бессмысленно. Ничего-то она Дине не доказала. Не страх был в кругленьких глазёнках. Восхищение. Безмолвное восхищение. И щенячий восторг. С абсолютно таким же выражением смотрит она на М. С.. А показать-то Дине хотелось что-то иное. А результат прямо противоположный. На Марину попал отсвет того жуткого огня, который так притягивает Дину.

— Ты знаешь, я очень боюсь за Дину. Мне страшно за неё. Она ведь совсем недавно чуть не погибла. А теперь она какая-то странная. Сейчас только и думает о том, когда ей позволят иметь патроны, и как она будет убивать врагов.

Потом она принялась вновь расхаживать по коридору второго этажа. Она уже довольно давно стала учиться ходить без костылей. Это она скрывает от всех, и в первую очередь, от М. С.. Людям решила показаться только после того, как сможет ходить нормально. Гордая она, очень гордая. А первые шаги без костылей не хотелось вспоминать. Марина часто падала, и только случайно не разбила лица. Страшно болели натруженные ноги, и она не раз просыпалась от жуткой боли. Хотелось плакать, и кажется она даже плакала. Без звука, уткнувшись лицом в подушку и до боли сжав зубы. Никто не должен видеть, как она страдает. Никто. И никогда. Ибо она Марина-Елизавета Саргон.

Но с каждым днём она на один или два раза больше проходила коридор из конца в конец. По дому Марина теперь может передвигаться без костылей. И решила, что с сегодняшнего дня их вообще можно забросить куда подальше. Она доказала сама себе, и теперь собиралась доказать окружающим, что намного сильнее, чем кажется.

Провели эксперимент в разгар войны. Защищаясь от вас, если угодно. Хотели лишить вас возможности проникнуть ещё куда-либо. Знали каковы будут результаты эксперимента. И чего он всех лишит в результате. Прямо польский менталитет: пусть Польше будет плохо, лишь бы России было ещё хуже. Не очень умно. Мы потеряли намного больше, чем приобрели.

— Так вот это значит что такое. Замки. Замки на дверях. Блоки, если угодно. Значит, больше не будет людей из ниоткуда. Старой теории конец. Это не позволит осуществлять переходы в иные миры. И будет препятствовать проникновению оттуда. Каждый шар — замок. Замок от одной двери. А со мной — неувязочка. Я была уже там, и вернулась.

— Похоже, Кэрт, покончено с проклятием твоего мира. Они больше ни придут никогда. И вы не сможете расквитаться с ними. Когда тут всё закрывалось, какая-то их группа проникла сюда. Возможно, и из других миров заскочил кто. Сейчас в районе ЦЭБа жесточайший биологический карантин. И пока не ясно, не поздно ли уже. Но никто уже больше не придёт. Никогда. И мы не сможем кого-либо отправить туда, или вытащить оттуда.

— И ты первая поняла — ещё одна страница перевернута. Ещё одной заманчивой возможностью меньше. Каждый мир замкнут в себе. И столько оборвано нитей.

— Раз кто-то миры замкнул, то рано или поздно кто-то другой их разомкнет вновь. Путь, пройденный одним разумом, рано или поздно повторит другой. И тогда...

— Боюсь, что даже я этого не увижу.

Ни о чём глобальном Сашка не думает. Не думала раньше, и не собиралась думать сейчас. Всё-таки она была человеком не такого склада, как большинство известных ей чёрных саргоновцев. Ей всегда хотелось тишины, уюта, покоя, нормальной семейной жизни. Но скрывала она это свое стремление. Скрывала ото всех. Иногда даже от самой себя. Всегда ей хотелось того, чего у неё никогда не было. Ни в том мире, ни в этом. Не было никогда. И теперь никогда уже не будет.

В глубине души она завидует Софи и М. С. пусть у обеих была тяжёлая жизнь, пусть их страшно ломала судьба. Но каждой из них повезло и каждая встретила того единственного человека, который был предназначен именно ей. И пусть недолгим у них было счастье. Но всё-таки оно было. Было...

И у М. С., и у Софи были дети. Они обе знали, что значит быть матерью.

А вот у Сашки не было ничего. Ни счастья, ни любви, ни детей. Были только её ордена, тяжёлые ранения, плен и как финал всему — полная слепота. Больше ничего она не получила за тридцать лет своей жизни. И знала, что большего уже не будет.

Дело идёт к финалу. Надо признать. Но жизнь всё-таки прошла так, что есть чем гордится. Крепко перекроили эти две странные сестры её судьбу. Защитили в трудную минуту. И выдрали из серого болота и серой рутины. Одно дело безучастно наблюдать конец цивилизации, смерть империи. Рассуждая при этом в стиле ''Мы люди маленькие, от нас ничего не зависит''. И совсем другое — понять наконец — если не я, то кто же? И задушить в зародыше многие стремления, и отказаться от много. Стать способной на жертву.

А то о чем мечтала... Мещане пусть переживают, дуры пусть сочувствуют. Она не такова. Не сгорела в ней прежняя ярость. Не потух огонь. А то, что никогда не будет тишины и покоя... Так я не пескарь из норки.

Только жаль все-таки, что не растет рядом маленькое существо, способное сказать тебе Мама. Частица тебя...

Как там сказала М. С. ''Самые несчастные на свете это те, кто считают себя лучше всех, и те, кто считают себя хуже всех. Лучше всех живут исповедующие принцип ''Как все'', попросту серость. Тяжело быть золотым, но и чёрным жить на свете нелегко.''

А что теперь? Сашка понимает: ей придётся смириться с мыслью, что до смерти ей оставаться калекой и жить на иждивении М. С..И с этим ничего не сделаешь. А М. С. кроме всего прочего вполне в состоянии проявлять заботу о людях. И никогда ничего не забывать. И ни о ком она и не забывает. Не было для Сашки места в новом мире. В том мире она была чужой. Здесь — теперь сама себе она кажется ненужной.

— Кажется, я только сейчас начинаю что-то видеть. А до этого была слепой. И там, и здесь.

Ты слышишь хруст человеческих судеб? Хруст под твоими сапогами. Когда теряешь зрение, начинаешь лучше слышать. Слышишь в том числе это. А им больно. Им страшно, когда их ломают. Ты думала об этом?

— Типичные рассуждения российского интеллигента. Душевно мучаться над слезой ребенка, и одновременно тысячами расстреливать во имя высоких целей, или ханжески рассуждать, глядя на умирающие города и вырождающийся народ. Они не вписались в рынок, зато никто не глушит Голос Америки, и можно поехать в Париж.

— Ты умеешь быть жестокой, Марина.

— Я просто слишком давно разучилась плакать.

— А я только недавно снова научилась.

Присвоили себе право судить.

— Если бы этого не сделали мы, право судить присвоил бы кто-то иной. Гораздо худший чем мы. В принципе Не судите, да не судимы будите, есть много от позиции страуса или премудрого пескаря.

Забыла слово Не могу. Должна! Ибо если не я, то больше никто. Людям иногда надо просто помочь подняться. Но знала бы ты, как это мучительно — всегда первой вставать на пулемёты! Я слишком давно играю со смертью. Пока везёт. Но в этой игре победа всегда остается за безносой. А тебе так много надо успеть!

Война властной рукой разорвала миллионы судеб. Слишком стало потерянных детей, и матерей и отцов, лишившихся своих. В столице (да и почти в каждом крупном городе, контролируемом саргоновцами) пришлось создавать детдома. Многие части, словно бездомных зверюшек, пригрели у себя по одному, а и по несколько, потерявших все ребятишек.

Как-то на совещании встал вопрос, что делать с такими детьми. Решили— оставить всё как есть, но что бы кто-либо из военнослужащих в течении месяца стал официальным опекуном ребенка.

Когда обмен пленными и учет продовольствия только начинались, М. С. вызвала кэртэку к себе, и предложила ей отправится назад, при условии что будут получены гарантии её безопасности от старшего офицера "Комиссии по обмену военнопленными". Перспектива возвращения напугала девочку чуть ли не больше чем пребывание в ящике и обстоятельства знакомства с М. С.

Рэтерн продолжала жить в доме М. С.. Почти каждый день бывавшей Кэрдин это откровенно не нравится. Марина и Рэтерн ничего не замечают— актерскому мастерству Кэрдин иная звезда позавидует, но М. С. видит— присутствие кэртерки в доме, да ещё в непосредственной близости от Марины (они спят в соседних комнатах) Бестии неприятно.

Логичная мысль о отправке Рэтерн в интернат отпала автоматически— к кэртерке очень привязалась Марина. Девочки почти все время проводят вместе. Даже Дина частенько составляла им кампанию, хотя гораздо больше любит играть в войну с мальчишками, и почти всегда назначается командиром.

Ни с того ни с сего позвонил император.

— Я как главнокомандующий незамедлительно требую объяснить, почему генерал-полковник до сих пор не выполняет ряд пунктов приказа N987— М. С. не сразу сообразила, что это N приказа, в шутку уже прозванного "сиротским". Император в своем репертуаре — возможность булавочного укола никогда не упустит. Но и М. С. не лыком шита.

— Генерал-полковник неукоснительно соблюдает все пункты данного приказа.

— Имеются более чем серьезные основания сомневаться...

— В течении двух дней вы получите неопровержимые свидетельства неукоснительного соблюдения генерал-полковником всех пунктов данного приказа.

— В противном случае, последует заявление в Безопасность о вопиющем нарушении прав ребенка, творимыми на протяжении длительного времени.

— Могу вас заверить, подобного заявления писать не придется.

— Только в случае неукоснительного соблюдения всех пунктов данного приказа.

Кривую ухмылку М. С. не видел никто. На неисполнении приказов решили подловить... Можете не сомневаться, М. С. приказ выполнит. Так выполнит, что долго потом ни на чем ловить не захочется.

Неожиданно пришел начальник охраны и напомнил, что... срок выполнения приказа N987 приближается к концу, и судьбу Рэтерн надо как-то решать. Какие у генерал-полковника имеются приказания по данному вопросу? М. С. поинтересовалась его мнением. Он ответил, что возвращать обратно девочку не следует, и знает достойных кандидатов, согласных стать её опекунами. Да и он сам в принципе не против.

Он воевал на юге. Пришел в столицу перед самыми холодами. М. С. увидев имя генерал-майора в списке вновь прибывших, сразу поняла, что впервые за несколько дней сможет сказать человеку что-то хорошее — жена и дочери-близняшки генерала живы и здоровы.

— Я тоже знаю одну очень достойную личность. Которая и будет опекуном девочки. Да и напомни мне, кто в Госбанке за сокровища Великих домов отвечает.

Как приятно работать с умными людьми!

М. С. снова вызвала Рэтерн.

Входит. Стоит возле двери. Робеет жутко.

— Подойди.

Протягивает руку. На раскрытой ладони массивный золотой перстень.

Кэртерка дернулась. М. С. ухмыльнулась.

— Знаешь что это такое?

— Похоже на клановый перстень...

-Верно, в принципе, это перстень принадлежащего к Великому Древнему Дому, или как у вас говорят, клану. Моему. Более того, я глава Великого Дома. Знаешь какого?

— Еггты.

— Да. Бери, и носи с честью!

Девочка осторожно берет кольцо.

Сверкнуло что-то в серых глазах. Рэтерн вытянулась, перстень сжат в кулаке, кулак прижат к сердцу.

— Вайде!— приветствие главы клана на кэртерском

Всё-таки есть что-то в девчонке от предков— заправских вояк!

— Теперь ты Четвёртая из Великого Древнего Дома Еггт Рэтерн.

Церемониальный кивок в ответ. Теперь понятно кто она. По каким правилам жить. Перед ней— глава её клана. Первый Еггт. Она— говорит. Рэтерн— слушает. Заговорит— если глава клана разрешит.

М. С. тяжело вздохнула. Ну почему подростки так любят играть в сказки о рыцарски-самурайских временах.