М. С. расстегивает кобуру и достаёт пистолет.
— У тебя есть?
— Да, — отвечает дочь. Глаза сухие. Похоже, что она разучилась плакать. Как и мать в свое время.
— Три выстрела.
— Я знаю.
На свежий могильный холм упали пять остывающих гильз. Только шестая отлетает куда-то в траву.
Глава 6.
Сколько дней они идут вдвоём? Марина не помнит. Десять, не меньше. И идти предстоит ещё как минимум столько же, если не больше. И временами Марина почти ненавидела Маму. М.С. словно не знает усталости. Марина уже валится с ног, а М. С. всё шагает, таща на спине тяжеленный рюкзак и ракетницу, да ещё и постоянно отпуская бесконечные пошло-черные шуточки. Рюкзак Марины тоже нелёгкий, под завязку набитый концентратами и консервами. И как ей кажется, всю еду тащит на себе она, а в рюкзаке Мамы и нет ничего, кроме пеналов ракет да блоков сигарет. М. С. курит почти безостановочно. И к фляжке прикладывается частенько. Дорогой конечно попадаются не слишком разрушенные городки и деревни, но М.С. туда заходить не желает '' 50 процентов, что дадут еды, 50— что схлопочешь пулю, а голова у меня одна''.
А Марине каждое утро всё труднее вставать. Но на усталость не жаловалась— знает что мама устаёт не меньше, если не больше. И ещё она знает то, о чём бы никогда не осмелилась сказать — знала, что страшной М.С. тоже страшно. Это было ночью. Марина обычно спала как убитая, М.С. её по утрам обычно с трудом могла растолкать. Но тут она от чего-то проснулась посреди ночи. Сначала она не сразу поняла, что ещё ночь, и что никуда вставать не надо, но повернувшись на другой бок и открыв глаза увидела М.С. Та ёе не видела, похоже, что она вообще в тот момент ничего не видела. Она сидела у костра и смотрела в огонь, но во взгляде её был ужас, и ничего больше. И дорожки от слез по щекам — вот что буквально шокировало Марину — она представить себе не могла, что мама тоже может плакать, плакать как и любой другой человек, и что ей тоже бывает страшно.
И старательно старается убедить себя, что это был только сон.
Марина проснулась. Её это весьма удивило, ибо за эти дни ни разу не просыпалась сама, её будила М.С. ''Неужели так рано ''— подумала она. Но уже слишком светло. Она взглянула на часы — действительно уже одиннадцатый час.
— Проснулась? — спросила М.С..
Марина села, накинув на плече покрывало.
— Мы ещё не уходим?
— Нет, сегодня никуда не идём. Ты ведь на ногах не стоишь. А мне надо было думать, что ты не можешь выдержать мой темп. Давай есть.
Марина подвинулась к костру. Еда, как обычно поутру уже готова. М.С. ничего не ест, как обычно успела пораньше, и сейчас в очередной раз перебирает свои бумаги — в кажущемся бездонном рюкзаке лежит и несколько папок, а что в них, Марина исходя из прошлого опыта, знать не очень хочет. Потом М.С. вытащила кертерскую электронную книжку, и стало быстро набирать что-то на клавиатуре. Книжку Мама называет каким-то странным словом ноутбук. ''Ненавижу американизмы, но приходится их иногда употреблять'' — сквозь зубы говаривала она. Что пишет — непонятно, но Марина уверена — не дневник, и не мемуары. Печатает она очень быстро, Марина почти не успевает заметить, как мелькают по клавиатуре тонкие пальцы.
Почему-то Марине вдруг вспомнилось, как во время побега из столицы мама, что бы отшить какого-то пьяного типа, пристававшего к ней и напугавшего Марину, словно бы невзначай взяла одну из в изобилии висевших на стенах бара как украшения подков. И с милой улыбочкой без усилий сломала. Марина такого никогда не видела, и представить не могла, что мама настолько сильна. Но все остальные, как оказалось тоже. Глаза мужчины округлись. Он отодвинулся. А М. С. улыбнулась, и сделала вид, что хочет взять его за руку.
Повалился вместе со стулом.
Почему-то неё так все смотрели, что она сочла за лучшее побыстрее уйти. Впрочем, тот путь через полстраны был всё-таки гораздо легче этого. Тогда, по крайней мере, точно знали, что где-то есть свои, и до них обязательно дойдут. А сейчас...
Сейчас понятно только то, что три четверти мира превращено в руины, а три четверти оставшейся четверти людей явно сошло с ума или очень близко подошло к этому состоянию.
— А я в этом списке сумасшедших, безусловно, первая — с мрачноватой иронией съязвила М. С., когда Марина попуталась сказать об этом своём наблюдении.
Марина попыталась перевести разговор на другое.
— Мама, а как ты думаешь, что нас ждёт в столице?
— Если бы я знала, впрочем, сейчас никто не знает, что ждёт даже за следующим поворотом.
— Мне очень страшно.
М. С. как-то странно взглянула на неё.
— А мне, думаешь, нет?
— Я не знаю, мне казалось, ты не можешь бояться.
— Иногда боюсь и я. Я ведь сначала человек, а потом уже М. С..
— Почти все думают иначе.
— Ты тоже?
— Видимо, да.
— Да-а-а... Впрочем, я сама в этом виновата. Я тебя видела, можно сказать, урывками. И перемены, происходящие в тебе, которые были бы незаметны в обычной семье, для меня слишком бросались в глаза.
— Ты знаешь, когда я была меньше, я очень интересовалась тем, у кого, какая семья.
— И что?
— И я узнала, что довольно у многих нет отцов, я имею в виду причины не связанные с войной, у некоторых не было матерей. И я очень осторожно стала узнавать у тех, у кого не было родителей, о том, куда они делись.
— И что ?— поинтересовалась М. С.
— Да собственно, ничего, у кого-то мать, у кого-то отец ушли к другому, или к другой, вот только ни у кого мама не ушла на баррикады, как ты.
— Это комплимент, или как?
— Тебя даже враги не называли глупой, так что сама догадайся.
М. С. хмыкнула.
— Разве я сказала что-либо смешное?
— Да нет. Если вдуматься, то я в своё время могла бы сказать Бестии то же самое.
— Но всё же ты её понимала лучше, чем свою маму.
— Я и Бестия — одного поля ягоды, я и Керетта — нет.
— Какую Керетту ты имеешь ввиду?
— И об этом, стало быть знаешь?
— Да. Я даже с ней виделась пару раз.
— И как она тебе?
— Даже не знаю. Она словно как Софи. Но не как ты. Но она зла, как и ты, хотя нет, и ты, и она вовсе не злы просто не добры вы очень. И ненавидите людей.
— Ей есть за что людей ненавидеть. А что же в ней от Софи?
— Не знаю, может и не от Софи это всё, а от вашего отца. Но всё-таки есть в ней какой-то... свет что ли. В ней есть. А в тебе не свет. В тебе пламя бушует. И обжигает всех.
— Хочешь сказать, и тебя тоже?
— Я сказала, всех. А твоё пламя оно слишком яркое.
— Только вот Бестия не успела тогда, когда она тебе нужнее всего была. А ты — успела.
— Ещё добавь, что Бестия в принципе не могла оказаться в то время и в том месте. Да и друзьями в то время мы фактически и не были.
— Однако, тебя уже очень давно за глаза зовут дочерью Бестии.
— Если на то пошло, то я её дочь...— сказала М. С.— и заметив изменившееся лицо Марины поспешила добавить, — По духу я действительно её дочь, а по крови — Кэретты и Саргона. Сразу говорю, чтобы и на эту тему больше не возникало вопросов, а то ты явно наслушалась слишком большого количества светских сплетен... Вот только когда и где ?— М. С. с усмешкой взглянула на дочь. И добавляет. -Впрочем, понятно в нашей прессе и не такого можно было начитаться.
Марина неожиданно стала серьёзной и сказала.
— От Софи я это всё узнала. Она в те дни трезвой почти никогда не была. Более того, иногда она напивалась так, что мне становилось просто страшно. Очень страшно. И ещё страшнее было то, что она начинала рассказывать. О тебе, о себе, о Бестии, о ваших войнах, о твоих делах. Чего там только не было. Я только теперь до конца понимаю всю ту жуть, что рассказала она. Тогда я ещё слишком многого не видела, из того, что мне суждено было увидеть. Её в одну из тех ночей чуть не убили...
— Расскажи-ка поподробнее. Я почти ничего не знаю, как она жила в то время.
— Да собственно, и нечего рассказывать. Мне не спалось в ту ночь. Я услышала шум машин и встала посмотреть. Это были пьяные самооборонщики с оружием. Человек десять на двух машинах. Они орали какие-то похабные шуточки. Звали Софи. Она выскочила. Я не сразу разглядела, что у неё в руках два пистолета. И она сразу стала по ним стрелять. По фарам. И попала. Они испугались, и уехали. Я потом спустилась вниз. Она лежала на диване. И она плакала. Ей ведь было очень страшно.
— Я не знала об этом. Она даже о суде почти не говорила. Только Кэрдин и сказала мне о тех месяцах.
— А можешь ты сначала сказать мне, что с ней стало? Жива ли она?
— Я не знаю. Клянусь тебе. На последнем сеансе связи со столицей я говорила с ней. Потом — всё.
— А Софи... Ты уверена?
М. С. стукнула кулаком по бревну раз и другой. Боли словно и не почувствовала.
— К сожалению, да. Уверена абсолютно. Шестой день войны был её последним днём.
— Что до того суда, то я больше всего запомнила, как после со мной стала разговаривать Бестия.
— И как же именно?
— Да собственно и не знаю, как объяснить, но больше всего стало похоже на то, что она перестала считать меня ребёнком. Она стала говорить со мной как ты с недавнего времени. Она тогда, а ты недавно словно стали считать меня взрослой.
— Ты в любом случае уже не ребёнок.
— А кто?
— Говорят, родившиеся во время войны, родятся для новой войны. Так было со мной... А ты помимо моей воли, тоже стала одним из тех взрослых детей, каких я порядком повидла на своём веку. Моя судьба, похоже, начинает повторяться в твоей.
Марина ничего не ответила. Она не хотела верить матери, но боялась, что та в очередной раз окажется права. Как всегда. Ибо она М. С.. И этим всё сказано. А Марина просто её дочь.
Марина застыла: костер догорает, а Мамы нет. Лай все ближе, катится волной. Сердце стучит где-то у горла.
Сзади шарахнуло неестественно оглушительным взвизгом:
— С-с-с-суки!!!
Марина зажимает уши и оборачивается.
Два пса катаются по земле, трут морды лапами и жалобно скулят.
Мама в очередной раз возникла словно из-под земли. Автомат за спиной, в руке что-то вроде маленькой рации с антенной. Направила на третьего пса— тот кувыркнулся и улетел в кусты. Рацию на пояс, пистолет из кобуры. А троица поджав хвосты уже улепётывает.
— Ненавижу фермеров, так их растак! Развили скотину — сначала жрёт, потом спрашивает!
— Что ты с ними сделала?
— Ультразвуком приложила. Не сдохнут, но хозяин всё равно пристрелит. Оглохли, наверное.
— Жалко их всё-таки.
— Тебя бы прожевали и не поперхнулись. Их как раз на людей натаскивают.
— Из них люди сделали чудовищ.
— Ты чудовищ ещё не видала. Но один экземпляр скоро может появиться: хозяин этих недоразвитых четвероногих с дробовиком и переизбытком потенции. Могу смело заверить — общаться с его псами много приятнее. Те три шлёпнутых братца — просто ангелочки по сравнению с местными куркулями.
Марина садится, прислонившись к дереву. Если у Мамы опять начался приступ черно-заборного юмора, то значит опасности больше нет. А она продолжает разглагольствовать, не особо волнуясь, слушают её или нет.
— Чес. Слово — увижу первую ферму— петуха подпушу непременно.
— Мама.
— Что?
— У тебя очень хорошая топографическая карта. Посмотри по ней, да сходи прогуляйся.
— Точно! И как это я сама не догадалась! — сказала М. С. усаживаясь рядом с дочерью.
— За что ты их так не любишь?
— За кулацкую психологию. Это никакая не опора государства, а один из самых мудачных слоев, просто мечтающий половить рыбку в мутной воде кризиса. Их девиз (если этим даунам известно такое слово) — нажива любой ценой. Что в мире есть ещё что-то, кроме их скотного двора— да по
* * *
им глубоко.
— Зачем ты всё время говоришь мерзости? Тебя послушаешь — так и вовсе жить не хочется, настолько всё мерзко в этом мире, и настолько отвратительны субъекты его населяющие.
— Революционер-лейтенант дубль два. В другое время, и в другом месте.
— И что ты тогда ответила?
— Прошлась по моральному облику, точнее его отсутствию у большинства скотов двуногих.
— Сейчас то же скажешь?
— Сейчас... Не знаю. Говорю в силу привычки. Но как тогда, так и сейчас некоторых представителей рода homo пристрелила бы с большим удовольствием.
— Они о тебе такого же мнения.
— До сих пор я оказывалась быстрее. К тому же, кроме политических оппонентов, меня очень любят представители различных маргинальных групп, в том числе и любители молоденьких девочек, а так же мальчиков.
— Мама, у меня, конечно, сейчас период полового созревания, но на этих вопросах я вовсе не помешана.
— Учти, подшибут меня — ты вряд ли дойдешь. С добрыми людьми на свете напряженка, а ты кусочек лакомый. Я просто очень боюсь за тебя. Учти — если что — оружие брось, пистолет оставь для самообороны, но на виду не держи. Иди в столицу, ищи Кэрдин. Но по дороге помалкивай, спрашивать будут — говори, что маму-папу убили, а ты к тете пробираешься. Поверят. Хотя...
— Что ''хотя''?
— Слишком уж хорошо видно, что ты не из простых. Вопросы задавать будут. Да и на лицо кто понаблюдательней внимание обратить может. Глупенькой напуганной девчонкой ты прикинуться точно не сможешь. Обо всех остальных опасностях сама можешь догадаться.
Если уж совсем станет невмоготу .— М. С. раскрыла портсигар, — Видишь капсулу? Возьми одну. Лучше всего держи во рту, вот тут, у десны, как я. Успеешь разгрызть, если к примеру завалят, — мучаться не будешь.
Марина взяла капсулу, стараясь не думать о других ситуациях, когда она ей может понадобиться.
— А если в столице не будет наших? Что тогда?
-Что тогда, что тогда? — затянулась сигаретой, и выпустив струйку дыма коротко обрубила. — Не знаю. Попробуй поискать императора. Чует мое сердце и другие органы — этот хитрец прожженный в сваре уцелеет, и ещё с прибылью останется. Объявится рано или поздно. Тебе он ничего не сделает... Пока амбиции проявлять не начнешь.
— Найдешь Кэрдин, или не найдешь, ты вот про что помни: в ставке, на первом ярусе погреба боезапаса знаешь?
— Да.
— Где Љ4 помнишь?
— Вторая галерея.
— Верно. Так вот знай: Там сейчас груда пустых ящиков и всякий хлам навален. Но если разобрать, и хорошо посмотреть, то в полу есть закрытые ниши. В них тоже ящики как для зенитных снарядов. Но там не снаряды.
— Что в них?
— Золото. В слитках по 50 кг. 2250 кг. Часть резервного фонда военного ведомства. Если со мной что... То может, тебе и пригодится когда. Больше мне оставить тебе нечего, да и это не мое.
