М.Я.У

— Боря, она просит 'It`s my life'!

После этого номера блестящий от пота американец взмолил о пощаде. 'Маэстро' Витёк попытался сгрести вываливающуюся из футляра кипу денег, но его остановил, едва не доведя до инфаркта, эфэсбэшник:

— Не понял! Ты что, их заработал?

Повинуясь указаниям Пердюкова, официанты быстренько обновили приборы за столом 'заезжих музыкантов', снова наполнились рюмки. После первой девушка, заказавшая последнюю песню и теперь не сводившая с него глаз, уже не казалась Бардаку столь уродливой. А после третьей и вовсе стала симпатяжкой.

Набравшись смелости, она пересела за их столик и представилась. Оказалось, что зовут её Моника, работает она в пристанционном почтовом отделении, её отец, поволжский немец, приехал на БАМ по комсомольской путёвке с одним из первых стройотрядов.

— Боря, а Вы действительно американец?

— О, йес! — расплылся в улыбке о`БАМ и, желая понравиться столь красивой женщине (между пятой и шестой — перерывчик небольшой!), продемонстрировал свой американский паспорт. Этого было достаточно, чтобы она поняла: в темнокожего музыканта она влюблена с первого взгляда и на всю жизнь! И её глаза затуманились от образов счастливой семейной жизни в фамильном поместье, широко раскинувшем свои земли под жарким солнцем Алабамы.

Её счастливые мечты прервал носатый тип в кепке, подбежавший к столу и принявшийся, потрясая новой кипой купюр, агитировать сенатора исполнить лезгинку.

— Брат просит, панымаешь!

— Так попроси музыкантов! — попытался отделаться Вадим Вадимович, махнув рукой в сторону лабухов.

— Кто музыканты? Они — музыканты? Вот музыкант! — возмущённо заорал носатый. — Ты — музыкант! Потому брат и просит, чтобы вы сыграли!

После второго отделения концерта Моника, уже окончательно набравшаяся, с визгом бросилась на шею о`БАМу, а когда тот смог усесться за стол и проглотить законно полагающуюся ему рюмку, забралась к нему на колени и принялась тереться об него грудью. Бардак весь напрягся, но держал морду.

— Боря, ты меня хочешь? — низким утробным голосом промурчала она ему на ухо.

— Конечно хочу! — едва слышно отвечал американец.

— Я тебя тоже хочу! — трепеща, выдохнула Моника. — У меня даже есть где! Но сначала докажи, что ты меня любишь!

— Как? — едва сдерживаясь от страсти, спросил сенатор.

— Сделай что-нибудь такое, что для меня не делал ни один мужчина! Я хочу... искупаться в шампанском!

— Друг! — впервые таким образом обратился к вернувшемуся из туалета Пердюкову его подопечный. — Моя женщина хочет искупаться в шампанском! Помоги мне исполнить её мечту!

Через пятнадцать минут официанты установили посреди ресторанного зала огромный моечный чан, который решили использовать вместо ванной за неимением оной. Они, один за другим, сновали от склада к чану с распечатанными бутылками шампанского, наполняя последний шипучим напитком. А в это время о`БАМ со сцены объяснялся в любви великолепной Монике при помощи саксофона, исполняя самые лучшие номера американского блюза, джаза, рок-н-рола и даже рэпа.

Поскольку шампанского в ресторане не хватило даже на четверть объёма импровизированной ванны, были посланы гонцы во все ночные киоски. Ошалевшие официанты скупали напиток в вагонах-ресторанах проходящих поездов и стучались в двери знакомых, покупавших на прошлой неделе шампанское на свадьбу. Был поднят среди ночи директор крупнейшего в городе гастронома, но окончательно заполнить 'ванну' удалось, лишь разбавив принесённой от бабки-самогонщицы десятилитровой бутылью первача.

Посетители, остро сопереживая неожиданно свалившемуся на заезжего музыканта счастью, и не думали расходиться. Заказы на еду и выпивку сыпались, как из рога изобилия, и хозяин ресторана, несмотря на поздний час, строго-настрого запретил поварам и официантам уходить с работы. Мало того, что посетители отказывались покидать зал, в ресторан ломились прослышавшие о происходящем, и вскоре швейцар сорвал голос, ежеминутно крича сквозь закрытую дверь 'Местов нет!'

Но к тому моменту, когда стало возможным исполнение желания любимой женщины американского сенатора, её не оказалось в зале. Пока о`БАМ, закрыв глаза, выдувал на саксофоне самую-самую красивую мелодию, она решила быстренько сбегать в дамскую комнату. И именно возле её дверей Монику перехватил сожитель Петька, которому доброжелатели доложили, что 'его баба в кабаке на негра вешается'. Пётр, отпросившийся на полчаса с ночного дежурства на автостоянке, загрузил рыдающую от удара кулаком в глаз гражданскую жену на плечо и, не отвлекаясь на её несостоявшегося хахаля, уволок прямиком домой.

О`БАМу, конечно, доложили о случившемся, когда он вернулся к столику, чтобы бросить к ногам дамы сердца её исполненную мечту, и Пердюкову, чтобы успокоить друга, пришлось заказывать новый графин водки.

— А что теперь с шампанским делать? — поинтересовался официант.

— Пить будем! Друзья, не по вине моего друга случилось, что он не смог подарить счастья своей возлюбленной. Мы угощаем всех желающих вот этим шампанским! Пейте за моего друга! За то, что есть среди нас мужчины, способные ради любимой на всё!

К утру в ресторане не осталось ни одного трезвого. Посетители, официанты, музыканты, повара, кухонные работники лежали вповалку. Едва стоящий на ногах швейцар запускал и выпускал по одному станционных работников, таксистов, милиционеров патрульно-постовой службы.

Пердюков смутно помнил, как на себе дотащил до платформы безжизненное тело о`БАМа и, при помощи сопровождающих американскую комиссию коллег из Москвы, погрузил его в поезд до Благовещенска.

Говорят, всё это видела из окошка своей почты Моника, горько рыдавшая над потерянным счастьем, но так и не посмевшая продемонстрировать возлюбленному свежий лиловый бланш.

Уже после его срочного увольнения из Службы, коллеги рассказали Пердюкову, что о`БАМ пришёл в себя лишь после приземления в Москве. К тому времени он настолько обрусел, что, не задумываясь, побежал в 'Дьюти-фри' за пивом, отчего окончательно очнулся лишь в аэропорту имени Кеннеди. Добравшись же до дома, он первым делом с восклицанием 'бьютифулл, бля!' забрался в горячую ванну. Его жена Николь, услышав незнакомый неопределённый артикль, переспросила, что он этим хотел сказать, и Бардак машинально ответил: 'Я говорю, хорошо-то как, Моника!'. Злые языки утверждают, что причиной недельной болезни сенатора после возвращения из России стал вовсе не ужасный русский климат, а именно эта невпопад сказанная фраза...

— Вот так, Коля! — вытряхнул последние капли из второй бутылки Директор ФСБ. — В жизни каждого президента должно быть место для своей Моники!

Колька согласно кивнул и, борясь с опьянением, спросил:

— Ты, Вадим Вадимович, так мне и не сказал, через сколько дней я улетаю.

Пердюков оторопело посмотрел на часы.

— Каких дней?! — заорал он, вскакивая из-за стола. — Дай свой мобильник!

Быстро потыкав пальцем по клавишам, он заорал в трубку:

— Знаю, что дежурный! Другому звонить не стал бы. Пердюков говорит! ...Ты что, фамилии своего прямого начальника не знаешь?! ...Приказываю задержать рейс на Вашингтон на... полтора часа. ...Да мне плевать, что регистрация закончилась! Твоё дело выполнять приказ, если тебе его лично Директор ФСБ отдаёт!

— А вещи мои как? — обиженно протянул Беда, забирая телефон.

— Вещи твои уже в самолёте. Хватай куртку, в машине оденешься!

К трапу самолёта Пердюков подкатил уже с табличкой 'Телевидение' на лобовом стекле.

— Документы в твоём 'дипломате', заберёшь его у Цыпы! — крикнул вдогонку спотыкающемуся на ступеньках майору чекист.

Цыплаковская всю дорогу пилила страдающего от запрета на курение Беду, недовольная перегаром, исходившим от непосредственного начальника. А потом пришёл Его Величество Бодун, но эта грымза, почувствовав, что у Кольки нет сил противостоять её натиску, не позволила ему ни капли алкоголя, ссылаясь на 'железное правило нашей конторы: на задании — ни капли спиртного!'. Но, убедившись, что тот покорился судьбе, сжалилась, выпоив ему заранее припасённую таблетку 'Алкозельтцера', после чего Беда проспал до самой посадки.

Пробудившись, он понял, что его щека покоится на мерно вздымающихся и опускающихся упругих буграх, обтянутых тонкой футболкой. Не подавая виду, что проснулся, Колька сонно почмокал мгновенно пересохшими губами и поднял руку, чтобы просунуть её под лицо, как это часто делают спящие.

— А в рыло? — негромко спросила Цыпа. — Подними башку и пристегни ремень, как тебе только что по громкой связи велели.

— Ну, и сука же ты, Люська! — невольно вырвалось у подскочившего Беды, на что Эллада-Лютеция томно потянулась, демонстративно поправляя бывшую Колькину подушку, и промурлыкала.

— А вот за 'суку' Вы, Николай Петрович, будете всю командировку спать один. Хотела, грешным делом, порадовать непосредственного начальника, да оказался он невоспитанным хамом! — насмешливо покосилась она на майора, кусающего от досады губы.

Посыльные из Белого Дома появились в гостинице всего через пять минут после того, как 'телекорреспондент' (среди переданных Цыпой документов оказалось и удостоверение, выданное ОРТ на его имя) успел разобрать вещи. А ещё через двадцать минут Колька уже устанавливал свою камеру в Овальном кабинете.

Его беглое знание разговорного английского позволяло поболтать о погоде, объясниться в супермаркете или сделать заказ в ресторане, но для общения о высоких политических материях с президентом явно не годилось, поэтому роль переводчика исполняла Цыпа. Где-то на тяжёлых портьерах заныкался ПэХа, с разрешения Беды принявший виртуальный образ мухи.

О`БАМ пожал руку Беде, галантно коснулся носом ладошки 'переводчицы' и уселся на заранее приготовленный стул.

Николай старательно зачитывал с листка заранее напечатанные и согласованные с президентом тексты вопросов, Люська переводила, а о`БАМ с лёгкостью сыпал цифрами и фактами, отвечая на них. Всё выглядело чинно и благородно, пока Колька не заметил краем глаза какое-то движение. И невооружённым взглядом, и в камеру он рассмотрел, как вокруг президента стала кружиться муха. Очень знакомая мультяшная муха, недавно вылетевшая из экрана Колькиного ноутбука. Каково же было удивление начальника отдела МЯУ, когда хозяин Белого Дома принялся отмахиваться от неё, но 'муха' настойчиво пыталось сесть на костюм президента. 'Убью паршивца!' — молча вспылил Беда.

— Эй, лети отсюда! — раздражённо проворчал о`БАМ, но 'муха' проигнорировала его просьбу. Тогда президент подождал, когда ПэХа сядет, и резким ударом отправил зарвавшегося чертёнка в нокаут.

— Ловко я ее прихлопнул? Вон она валяется! — остался доволен собой интервьюируемый, после чего невозмутимо продолжил. — Так на чем мы остановились?

Закончив дело, о котором 'друга Бардака' очень просил 'друг Виктор', президент снова ткнулся в руку Цыпы и протянул ладошку Беде, но тот остановил его, вынимая из кармана записку Пердюкова.

— Извините, господин президент, но у меня к Вам ещё одно дело: я должен передать Вам привет от Вашего старого знакомого.

О`БАМ удивлённо прочитал послание до конца и счастливо засмеялся.

— Друг моего друга — мой друг! — радостно воскликнул он по-русски и, подхватив Кольку под руку, потащил его вглубь дворца, отдав по пути распоряжение охране помочь леди отвезти вещи в отель.

Беда был просто счастлив от того, как лихо он утёр нос этой стерве!

Посиделка в жилой части президентских апартаментов затянулись далеко за полночь. Соблюдая правила приличия, Колька несколько раз намекал на то что у господина президента могут быть как государственные, так и семейные дела, на что о`БАМ совершенно по-русски заявил, что ради столь дорогого гостя он готов забыть всё на свете, отлучившись лишь на пару минут, чтобы поцеловать отправившихся спать детей. В конце концов, они перемыли кости и Пердюкову, и Хомячкову, и ещё доброму десятку российских и американских политиков, пока Беда не хлопнул ладонью по столу и не заявил:

— Всё, Боря! Давай — по домам! У тебя завтра работа, и у меня работа. У тебя — испытания принимать, а у меня — следить, чтобы никто этим испытаниям не помешал!

— Ты прав, Коля! По домам, так по домам! Я сейчас вызову машину, и лично провожу тебя до дома! — заявил президент и захихикал. — Слушай, а это правда, что моего друга Виктора в России называют 'Твиттер Айфонович'? Когда директор ЦРУ мне это рассказал, я чуть ноги не опИсал!

— Правда, Борис! — заржал Беда, вспоминая, каким образом коллега о`БАМа получил эту кличку. — Только ты никому не говори, что я тебе про это рассказывал! А машину не вызывай. Я хочу пешочком прогуляться, на город чуть-чуть посмотреть. А то ведь нам с Люськой так рабочий график построили, что сразу после ваших испытаний придётся в аэропорт мчаться.

— Тем более, я тебя провожу! Вместе и погуляем!

Уже шагая вдоль ограды Белого Дома, о`БАМ решился задать вопрос, мучивший его много лет.

— Коля, а Пердюк тебе ничего про Монику не рассказывал? Что с ней было, когда я уехал?

— Почти ничего не рассказывал. Сказал, что она видела твой отъезд и плакала из-за того, что не может показаться тебе на глаза.

— Плакала... — грустно повторил президент, и после нескольких секунд молчания предложил. — А мы, Коля, давай споём! Песню, которую я выучил, сидя в тындинском КПЗ вместе с жуликами, ворами и пьяницами. Ты её должен знать.

Стояла глубокая ночь, и почти никто не видел, как по пустынной Пенсильвания-авеню, выписывая ногами кренделя, в обнимку шли коренастый шатен и высокий худой негр, подсвечиваемые мигалками следующих в отдалении полицейских машин и во всю глотку горланившие на русском языке песню :

По тундре, по железной дороге,

Где мчится поезд Воркута-Ленинград,

Мы бежали с тобою, опасаясь погони,

Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.

— Ты чего такой задумчивый? — наконец-то заговорила Цыпа. — Или после вчерашнего хреново?

— А тебе-то что? — огрызнулся Колька и потёр всё ещё побаливающую скулу.

Элка довольно ухмыльнулась.

— Не протягивай руки — не получишь по морде!

А как не протянуть руки, если ты открываешь глаза и видишь перед ними туго обтянутый лёгким свитерком шикарный бюст пятого размера? В такой ситуации даже идейный импотент Деринг не устоял бы от соблазна...

От воспоминаний пальцы Беды самопроизвольно приняли запомнившееся при утреннем пробуждении положение, и Эллада-Лютеция многозначительно нахмурилась:

— Что, мало показалось? Не хамил бы в самолёте, может, и перепало бы тебе сладенького...

— Специально издеваешься?

— Издеваюсь! — подтвердила Цыпа. — Ты на задании, вот и думай о задании.

— Так я и думал о задании, пока ты опять про свои... Тоже, небось, хочется, вот и напоминаешь!

— С тобой что ли? — скорчила презрительную мину шпионка, осмотрела Беду с ног до головы и совершенно неожиданно часто-часто заморгала. Потом зло дёрнула головой и зашипела:

— Ты аппаратуру свою проверил? Где опять твои черти прячутся?