Из-за света, слепившего глаза, Вирта не сразу поняла, кто стоит за алтарем. И снова почувствовала смущение, узнав Кира Калансиса. В старину молодоженов соединял староста деревни, военный вождь дружины или городской голова, и даже в нынешние времена мэры городов порой проводили свадебные церемонии, венчая сразу по несколько пар. Согласно всем обычаям, президент страны имел полное право объявить их с Равелем мужем и женой, этому были даже прецеденты, но Вирта ощущала только нарастающую неловкость. Она не заслужила такой чести, которая обязывала ее к слишком многому, она не хотела менять свою жизнь...
Но отступать было нельзя, и Вирта двинулась вперед. В это время открылась другая дверь, напротив, и в зале появилась еще одна процессия.
Равеля Мэнсинга везли в большом кресле, где он полусидел-полулежал, по-прежнему привязанный капельницами и проводами к каким-то медицинским установкам. Мэнсинг казался еще более высохшим, больным и совершенно бесплотным, но глаза его жили и неотрывно смотрели на Вирту, медленно идущую к алтарю с другой стороны. За Мэнсингом в точно таком же кресле везли Дана Мергайдинга. В его темно-коричневых шелушащихся руках горел крохотный огонек, другой огонек бережно держал на вытянутых ладонях главный врач госпиталя, который позавчера показывал Вирте палату Мэнсинга.
Согласно еще одной старинной чинетской традиции, на свадебной церемонии должен был обязательно присутствовать живой огонь, который несли специально выделенные для этого люди из свиты жениха и невесты, как минимум, по двое с каждой стороны. Раньше это было знаком немалой ответственности — открытый огонь в ветреной степи всегда опасен, — но и теперь, когда факелы заменили крохотные фиалы с ароматическим маслом, огненосцами выбирали самых близких и надежных друзей. У Вирты живой огонь несли Тэй Хейзерис и Линн Валькантис.
По обе стороны от кресла Мэнсинга шли его родители — высокая и очень прямая худощавая женщина и словно сгорбившийся грузный мужчина, на котором костюм висел мешком. Выглядели они уставшими и очень постаревшими, хотя на самом деле им не было и пятидесяти. Вирта снова почувствовала страх. Она почти не знала этих людей и совсем забыла о них. Теперь же они должны были стать ее семьей. Как они отнесутся к ней? Как она примет их? Смирятся ли они с тем, что у нее будет собственная жизнь, в которой их Равелю будет уготовано лишь место светлого воспоминания?
Вирте хотелось, чтобы Равель Мэнсинг никогда не произносил своих слов, загнавших ее в ловушку. В конце концов, ей было не обязательно заходить к нему в палату. Но время нельзя повернуть вспять, и Вирта знала, что выполнит все до конца.
Жених и невеста предстали перед алтарем. Церемония началась. Кир Калансис произносил нужные слова негромким, чуть глуховатым голосом, и они отвечали ему — звонко и уверенно Вирта и шепотом, едва слышно, Равель Мэнсинг.
— ...Объявляю вас мужем и женой! — произнес заключительную фразу Калансис, и Вирте показалось, что ее сердце рухнуло куда-то вниз. Она не знала, что ей делать дальше.
Ей помогла музыка, вдруг ворвавшаяся в зал, как горный поток. Обычно на свадьбах играли народную "Песнь радости" или интернациональный свадебный марш баргандского композитора Вилама Корта, но в этот раз из спрятанных за декорациями динамиков полилась светлая и печальная мелодия "Прощания с идущими в бой". Кир Калансис по-военному отдал честь. Кажется, то же самое сделал за спиной Вирты Дарин Кедерис.
— Вирта, я не сплю? — услышала она вдруг слабый голос Мэнсинга. — Ты действительно вышла за меня?
— Да, — ответила Вирта и, наклонившись, поцеловала его в тонкие пергаментно-сухие губы.
— Теперь ты моя. Моя, — прошептал Дэсс Урган и, под приветственные крики толпы, снова поцеловал Лику Ранси.
Немного цинично усмехнувшись про себя, он подумал, что раньше ему не приходилось жениться в такой торжественной обстановке. В небольшой часовне в пригороде Нейсе собралось больше сотни людей, и в двадцать раз больше ждали их снаружи, радостные и возбужденные. Урган уже чувствовал, что начинает уставать от такого скопления народа.
"Ты хотел праздник, так получи его", — подумал он.
На выходе из часовни их осыпали бумажными конфетти, хлебными зернами и цветами. Один небольшой светло-голубой цветок зацепился за какой-то элемент сложной прически Лики, и Урган помог ему удержаться у нее на волосах. Вокруг было множество людей, но они в этот раз не пытались рассказать ему о своих проблемах и не искали у него решения каких-то вопросов, а просто наперебой поздравляли его и Лику, желая им счастья, детей и долгой совместной жизни.
Последнее пожелание казалось Ургану насмешкой.
Но сейчас было не время предаваться мрачным думам о неизбежной гибели, и Урган счастливо целовал жену, отвечал на приветствия, хлопал ладонью по протянутым ладоням и принимал подарки. Им с Ликой дарили теплые вещи, разнообразные предметы домашнего обихода, картины и вышивки, кадушки с медом и кольца пахучей домашней колбасы, а один совершенно незнакомый мужчина растрогал Ургана до глубины души, протянув ему две бутылки его любимого вина "Черный бархат".
Казалось, каждый из двух с лишним тысяч гостей и жителей окрестных поселков и лагерей для беженцев хочет лично поздравить их, и Урган терпеливо принимал все эти знаки внимания, любуясь Ликой, сегодня необычайно красивой и женственной. Она выглядела такой же свежей и приветливой, как в самом начале церемонии, и не уставала целовать протягиваемых ей детей.
Им понадобилось больше получаса, чтобы добраться от часовни до установленного за ночь помоста со столами наверху. Поднявшись по нескольким ступенькам, Урган повернулся лицом к собравшимся и поднял руку. Непрерывный гул, стоящий над толпой как над пчелиным ульем, понемногу стих.
— Я благодарю всех вас, — громко сказал Урган. — Спасибо вам за то, что пришли на мой праздник, и за подарки, каждый из которых дороже для меня всего золота на свете. Я могу дать вам взамен только один подарок, но это будет земля, на которой вы сможете работать, это будет чистое небо, с которого больше не придет страх, и это будет родина, которая останется свободной! Долгие два месяца мы казались себе оторванными от внешнего мира жителями острова, на который постоянно накатываются штормовые волны. Но вчера мы перестали быть одинокими! У нас снова есть связь с правительством свободной Граниды в Лешеке, которое полно решимости снова сплотить и возродить нашу страну! Я предоставляю слово старшему лейтенанту Альдо Моностиу, ветерану Тороканских Ворот и специальному представителю временного правительства!
В толпе снова послышался шум. Новость о прибытии посланца из Лешека еще не успела распространиться.
— Дорогие сограждане! — Альдо Моностиу вышел вперед из-за спины Ургана. — Я прибыл сюда по поручению маршала Моностиу, главы временного правительства свободной Граниды...
Молодой старший лейтенант хорошо справился со своими обязанностями. Говоря о свободной зоне вокруг Лешека, он не пожалел ярких красок, но не обмолвился ни словом о продолжении бомбежек, скором прибытии чужих колонистов, взаимоотношениях с пришельцами или организации переселения. Все это были дела завтрашнего дня, а сегодня людям надо было получить радостную весть, которая должна была окончательно развеять отчаяние и безысходность.
Слыша приветственные крики, которыми завершилась короткая речь Альдо Моностиу, Урган понял, что и этой цели он добился. Праздник удавался на славу. Оркестры играли веселую музыку, над многочисленными жаровнями вился дымок и текли вкусные запахи, к раздаточным пунктам потянулись длинные очереди. Раньше Ургану хотелось приберечь неприкосновенный запас продуктов до праздника Открытых Дверей, но до него оставалось еще больше месяца, а настроение надо было поднимать сейчас.
Притом, еще неизвестно, доживут ли все эти люди до праздника Открытых Дверей. Урган веселился изо всех сил, но где-то в глубине у него прочно засел холодный мерзкий крючок. Впереди у него — только новый виток войны, бомбы, страдания и, наверняка, смерть. Здесь, рядом со счастливой Ликой, она казалась особенно несправедливой.
Однако показывать это нельзя было ни в коем случае. Урган отвечал на множество тостов, чуть пригубливая свой бокал; пел вместе со всеми веселые песни, а когда на многочисленных площадках между импровизированными столиками начались танцы, сам вместе с Ликой спустился с помоста и сделал несколько кругов, стараясь не наступить на подол ее длинного платья.
К вечеру праздник начал понемногу расползаться в стороны. Хотя пришельцы обычно не бомбили в это время, Урган не решился зажигать огни. Люди расходились по окрестным поселкам, унося с собой музыку и веселье, а на лужайке перед часовней солдаты гасили костры и уносили жаровни и походные кухни. Похолодало, и Урган вместе с Ликой отправились обратно в штабной подвал, где их ждало еще одно пиршество, на этот раз в более узком кругу. Только когда время подошло к полуночи, они тихонько встали из-за стола, оставив шумную и веселую компанию, и отправились в свою комнату.
Поставив подсвечник на столик у кровати, Урган запер дверь и, улыбаясь, обнял Лику Ранси. Впервые за этот долгий день они наконец-то остались одни.
— Спасибо, — прошептал Равель Мэнсинг, не сводя глаз с Вирты.
— За что? — наклонившись, Вирта поправила ему подушку. — Я не сделала ничего особенного.
— Спасибо за то, что ты согласилась, — Мэнсинг коснулся ее руки. — Скажи, ты вышла за меня из жалости?
— Нет, — Вирта решительно помотала головой. — Не из жалости. Ты счастлив со мною, верно? И ты заслужил это счастье. Я — твоя награда.
— Но ты не оставишь меня? — Мэнсинг продолжал тревожно смотреть на нее. — Ты такая красивая, а я... Знаешь, мне не говорят, но мне кажется, я никогда не выздоровею и останусь жалким инвалидом. Ты будешь со мной? Все время? Я люблю тебя, но так боюсь потерять...
— Я буду с тобой всегда. Пока смерть не разлучит нас, — мягко сказала Вирта и тут же пожалела о сказанном. Последняя фраза прозвучала слишком двусмысленно или, наоборот, чересчур определенно.
Но Мэнсинг этого, кажется, не заметил.
— Спасибо, Вирта. Но я понимаю, как тебе будет тяжело со мной. Я ведь теперь ни на что не пригоден. Ты можешь делать все... что хочешь. Я хочу, чтобы ты тоже была счастлива, понимаешь?
— Понимаю, — с трудом кивнула Вирта.
В горле у нее засел комок. В смятении она пробежалась взглядом по неподвижным шкалам приборов. Ее научили понимать их сигналы, и в случае необходимости она могла оказать первую помощь сама. Но этого пока не требовалось.
— Вирта, — Мэнсинг снова коснулся ее руки. — Я могу попросить тебя об одной вещи? Ты не обидишься?
— Нет. А какой?
— Понимаешь... — Мэнсинг смущенно запнулся. — У меня еще никого не было...
"И у меня тоже", — хотелось сказать Вирте, но она промолчала. Не стоит напоминать Мэнсингу, что он так и не станет ее первым возлюбленным.
— ...И я даже никогда не видел... никого... обнаженной ... И ты не могла бы... для меня?... Я сейчас... могу только смотреть...
Мэнсинг, совсем смутившись, умолк. Вирта почувствовала, что краснеет. Она была шокирована. Многие ее однокурсницы уже давно встречались с парнями, но ее эта сторона жизни пока не затрагивала.
Мэнсинг понял ее молчание.
— Прости, — прошептал он. — Пожалуйста... Я оскорбил тебя...
— Нет! — Вирту вдруг охватила волна жалости к этому умирающему мальчику. Неужели она стыдится его? И разве...
— Я сделаю то, что ты просишь, Равель, — ласково сказала она. — В конце концов, я твоя жена, так что все нормально.
Ей было немного неудобно чувствовать на себе его взгляд, но она справилась с этим ощущением. Обнаженная, она подошла вплотную к кровати Мэнсинга. Он медленно поднял руку и плавно провел по ее телу сверху вниз. Его ладонь была сухой и шершавой.
— Спасибо, — прошептал Мэнсинг. — Ты... такая красивая... Теперь мне не страшно уже ничего...
Его глаза закрылись. Вирта обеспокоенно посмотрела на шкалы приборов, но те не поднимали тревоги. Равель Мэнсинг просто заснул. Может быть, он еще проснется.
— Ты не спишь? — Лика Ранси приподнялась на локте, глядя в лицо Ургану.
— Нет.
— Что-то не в порядке? — в голосе Лики появились тревожные нотки. — Тебя весь день что-то гнетет. Что?
И тогда Урган сделал то, чего не должен был делать. Он рассказал Лике все. От начала до конца.
— У нас нет будущего, — сказал он с горечью. — Я счастлив с тобой, но сколько продлится это счастье? Пришельцы сильнее нас.
— Нет! — с жаром возразила Лика, и он почувствовал, как ее пальцы пробегают по его телу. — Мы с тобой будем счастливы! Ведь это мы сильнее пришельцев! Мы выдержим все! И раз мы вместе, мы непобедимы!
Она поцеловала его раз, потом еще раз, а потом Урган почувствовал, как холодный крючок, подцепивший его за сердце, куда-то исчезает, испаряется, пропадает навсегда.
И в самом деле, разве пришельцы могут их победить? Разве у них может быть такой праздник, такая свадьба, такая любовь, как у них?!...
Но что-то подсказывало ему: может.
Глава 64. Свадьба в благородном семействе
Ночью разразилась гроза. Спать не то, что не хотелось, а скорее, не моглось, и Кэноэ, перестав бороться с собой, встал и распахнул окно в парк, то и дело озаряющийся лиловыми вспышками молний. В лицо сразу пахнуло прохладной свежестью и он, не удержавшись, протянул руку, пытаясь достать струйку дождевой воды, скатывающейся с карниза. Пальцы, к его неудовольствию, сразу же уперлись в невидимую упругую пленку: в открытом оконном проеме автоматически создавалось защитное гравиполе, непроницаемое не только для ночных насекомых, но и для боевых ракет.
Ну что же, значит, остается только смотреть. В конце концов, гроза над парком Императорского Дворца — явление редкое и необычное: как правило, наполненные электричеством тучи разряжались еще на дальних подходах к Столице, в худшем случае, проливаясь над ней только легким ночным дождичком.
В том-то и дело, что сегодня действуют другие правила. Гроза перед свадьбой — к счастью. Говорят, в грохоте грома и вспышках молний в душе человека сгорают все его грехи и неприятности, а сам он очищается для новой жизни, словно пыльная листва деревьев под освежающими струями ливня...
Надо понимать, "Климатекс" опять постарался. Позвонить, что ли? Поинтересоваться, как им удалось подстроить такую роскошную грозу точно к нужной дате? Завтра же...
Увы, завтра на это не будет времени. Завтра — канун дня Праздника Спелых Ягод, день его свадьбы. Его и Кээрт.
Кэноэ почувствовал, как его охватывает неприятное томление. Он опять ощущал себя марионеткой, игрушкой в руках неких чужих сил, предписывающих, что и как ему делать. Даже гроза, и та была бутафорской, невзаправдашной. Ненастоящей...
Последние две дюжины дней он жил настоящей жизнью, целыми днями пропадая в доме Грауха в Старом Городе и вживаясь в совершенно новый для него мир. Теперь он добирался туда не на автобусе: в небольшом гараже рядом с тайным выходом из Дворца прятался его собственный гравикатер, которым он владел на правах почетного председателя Императорской страховой компании.
