А в обширных заповедниках и лесах, в бескрайних степях и саваннах, на незаселенных человеком территориях нашей планеты спокойно паслись и резвились, не зная страха и забот, тысячи антилоп, оленей, зубров, бизонов, лошадей и, теперь уже полудиких, коров, овец и коз. Опытные егеря и смотрители из Дозорной службы Биологической защиты ежечасно оберегали и заботились о них, создавая все условия для их вольготного и беззаботного обитания. Земля была полна жизни и цветения, как первозданная планета.
Воспоминания о Земле вызвали в моей душе щемящую печаль. В это время зверь, наверное, почувствовав неладное, стремительно рванулся в сторону, в кусты. Я опустил оружие, провожая его взглядом. Нет, его мясо мы есть не станем. Я вспомнил, что поднимаясь сюда, видел у подножья большие плоды на похожих на дубы деревьях. Эти плоды напоминали плоды хлебного дерева. Здешние леса были когда-то выращены из саженцев, завезённых с Земли во времена тесного сотрудничества Трудового Братства и Сообщества. Впрочем, большинство местных животных, тоже были доставлены с Земли. Конечно, шесть веков под чужим солнцем в условиях чужой планеты не могли не сказаться на генетических мутациях. Это был искусственно вызванный эволюция скачок, но, тем не менее, природа Гивеи мало чем отличалась от земной природы. Так что те плоды должны были быть съедобными.
Когда я спустился к озеру, Юли только выходила на берег — освеженная и довольная. Крупные капли воды стекали по её гладкой коже, тянулись тонкими ручейками по груди, животу и бёдрам. Она остановилась у самой кромки воды, встряхивая мокрыми волосами, собрала их набок, отжимая. Я стоял невдалеке, любуясь совершенными линиями её тела, снова и снова рождавшими во мне непреодолимое, почти животное, желание близости с ней. С трудом пересилив себя, я показал ей свою добычу. Осторожно ступая по камням босыми ногами, она подошла ко мне, и присела на корточки, разглядывая продолговатые пупырчатые соплодия.
— Это съедобно? — Юли с интересом посмотрела на меня снизу вверх. — Похоже на хлебное дерево.
— Ага! — Я приподнял в вытянутой руке связку тяжёлых коричнево-желтых плодов.
Она выпрямилась.
— А они съедобные?
Я пожал плечами.
— Сейчас попробуем. Другого у нас всё равно ничего нет. Вот когда мы с тобой доберёмся до столицы, тогда и будем есть нормальную пищу, а пока придётся довольствоваться тем, что есть.
— Нужно их запечь, — предложила Юли. — Должно получиться вкусно. Как ты думаешь?
Она с лёгкой лукавицей посмотрела на меня и важно подбоченилась:
— Займись этим!
— Слушаюсь, моя царица! — в тон ей ответил я. — Только тебе придётся набрать хвороста, чтобы разжечь костёр.
Юли не стала возражать. Она обулась и, не одеваясь (бояться любопытных глаз здесь было нечего), направилась к ближайшим деревьям. Я проводил её взглядом, немного завидуя любимой: сейчас я тоже с удовольствием сбросил бы с себя всю одежду и побродил бы голым по лесу, подставляя тело свежему ветру и солнцу. Но на мне лежала обязанность, как на настоящем мужчине, позаботиться о своей женщине. Я расколол спелые плоды о камень. Пальцы покрылись липким млечным соком. Слегка лизнув кремовую мякоть, я убедился, что она сладкая на вкус. Прекрасно, значит, с голоду мы не умрём.
На берегу лесного озера мы провели весь день. Я хотел идти дальше, как только мы подкрепились и немного отдохнули, но Юли уговорила меня остаться здесь до утра. Ей очень понравилось это место, и я уступил просьбам любимой.
Действительно, величавое спокойствие леса, наполненного радостным гомоном птиц, шумом ветра и лёгким плеском воды о прибрежные камни, успокаивало и расслабляло, рождая в душе чистые и светлые чувства. Пожалуй, впервые за время нашего пребывания здесь, на Гивее мы, наконец, смогли остаться вдвоём на природе, забыть на время и о войне, и о царящей вокруг разрухе, и о голоде, и о страданиях людей на этой планете. Мысли, тяготившие меня тяжёлым каждодневным грузом с тех пор, как мы оказались здесь, на время ушли, и в мою душу пришёл долгожданный покой. Я знал, что Юли сейчас чувствует то же самое. Здесь, в первозданной лесной глуши, нас окружали лишь умиротворение и спокойствие, почти как в мечтах моей любимой.
Мы любили друг друга прямо на мягкой траве, под ветвями душистого кустарника, и над нами, в высоком ночном небе, плыли вечные и безучастные звёзды, завораживая и маня с собой в неведомые глубины пространства. Это было настоящее, ни с чем несравнимое блаженство. Никогда раньше Юли не была так необузданно ненасытна в любви, как в эту ночь. Её сладостные стоны и вздохи разносились над спокойной гладью озера, будоража ночную тишину. Лишь под утро, обессиленные и счастливые, мы уснули в объятьях друг друга, укрывшись густыми травами.
На второй день нашего пути плоское нагорье, поросшее редколесьем, сменилось густыми зарослями, почти джунглями, и идти стало значительно труднее. Душные испарения стелились над почвой, не в силах подняться выше, сквозь густые кроны деревьев. Лианы спускались с их ветвей, путались в колючем кустарнике. К полудню мы совершенно выбились из сил, изодрав одежду и исцарапав в кровь руки и ноги. Юли была на грани отчаяния. Сделав привал, мы присели отдохнуть на ствол поваленного дерева. Юли молчала, но её мысли без труда можно было прочитать по глазам: ничего себе приятная прогулка!
Я прекрасно понимал её, но что я мог поделать? Ведь другого пути не было.
Воздух здесь стал почему-то тяжелее и удушливей. Это насторожило меня. Оставив, Юли отдыхать на стволе дерева, я пошёл вперёд разведать дорогу. С трудом, продравшись сквозь густой кустарник, я увидел, что лес отступает вглубь, а прямо передо мной разворачивается пустое пространство, поросшее какой-то растительностью грязно-бурого цвета. Это очень напоминало обширную лесную поляну, уходившую вправо. Противоположная же кромка леса была от меня в шагах пятидесяти. Над поляной стелились душные испарения, поднимались в небо и колыхаясь на солнце зыбким миражом. Вдруг до меня дошёл очевидный факт: передо мной самое настоящее болото, а вовсе не поляна! Вряд ли нам с Юли не удастся пройти здесь без риска утонуть в топкой трясине. Это неожиданное открытие окончательно расстроило меня. Я вернулся к любимой. Она устало посмотрела на меня. Спросила:
— Ну что там?
— Там болото!
Я сел рядом с ней на дерево.
— Болото? Как же теперь быть?
В голосе Юли не было ни сожаления, ни отчаяния — только усталое безразличие.
— Попробуем перейти на другую сторону... Кажется, я видел там тропу...
— В болоте? — Юли с сомнением посмотрела на меня.
Действительно, она права и положение наше, прямо скажем, незавидное. И самое ужасное то, что сейчас я совершенно не знал, что делать дальше. Усталость охватила и меня. Я опустился прямо на траву подле ног Юли, положил голову ей на колени, и закрыл глаза. Помедлив, она нежно погладила меня по волосам. Несмотря ни на что, это её нежное прикосновение доставило мне несказанное удовольствие. Вдруг она тихо позвала меня:
— Максим!
Слабая тревога, прозвучавшая в её голосе, заставила меня сразу же открыть глаза.
Солнечные лучи падали сверху, затемняя лицо Юли, склонившейся надо мной. Не произнося больше ни слова, она указала взглядом куда-то в сторону и вправо. Я удивлённо поднял голову, посмотрел в указанном ею направлении, но сначала ничего не увидел там, ослеплённый ярким солнцем. Лишь приглядевшись, я различил в двадцати шагах от нас, со стороны болота, неподвижную фигуру человека, остановившегося в кустах среди низкорослых деревьев. Я быстро выпрямился, пристально вглядываясь в незнакомца.
Он продолжал неподвижно стоять в тени низких широких крон, наполовину скрытый густым кустарником, и, казалось, столь же пристально изучал нас с Юли. Мне была видна только его голова и часть груди. Одет незнакомец был в сильно выгоревшую на солнце холщовую рубаху. Через правое его плечо был перекинут широкий кожаный ремень, скорее всего, от карабина или ружья. Голова человека была не покрыта. Упавший сквозь листву солнечный луч на мгновение осветил лицо незнакомца, и я сумел рассмотреть отдельные его черты: глубоко посаженные чёрные глаза под густыми нависающими бровями, выступающие скулы, густую седую бороду, скрывавшую нижнюю часть лица, и длинный рубец шрама, обезобразивший правую щеку. На вид этому человеку было лет шестьдесят, что по здешним меркам считалось уже почтенным возрастом.
Пока я раздумывал, как поступить, старик сделал какое-то неуловимое движение и неожиданно исчез среди листвы. Я порывисто вскочил на ноги. Юли тоже быстро поднялась, в нерешительности поглядывая на меня. Я решительно взял её за руку.
— Пошли!
— Куда? — удивилась Юли.
— За ним! Этот старик знает дорогу и сможет вывести нас из болота.
— А если он не захочет? — уже на ходу спросила Юли, спотыкаясь о торчавшие из земли корни.
— Тогда мы просто проследим за ним, и сами найдём путь.
Юли ничего не ответила, но сомнения, видимо, не оставили её. Я раздвинул ветви в том месте, где до этого стоял загадочный незнакомец, и сразу увидел его, не спеша удаляющегося по едва приметной тропе вглубь леса. Мне показалось странным, что он совсем не пытается скрыться от нас. Скорее даже наоборот. Мне показалось, что старик приглашает нас последовать за собой. Я хотел, было окликнуть его, но в последний момент передумал. Что-то остановило меня.
Мы с Юли прошли метров двести за нашим неведомым проводником, не произнеся при этом ни слова. Тропа огибала болото пологой дугой с запада, всё глубже уходя в лес. Наверное, где-то есть более безопасный путь через трясину, думал я. Мысли о возможной опасности или ловушке почему-то ни разу не пришли мне в голову, а вот Юли, в отличие от меня, с каждой минутой становилась всё более напряжённой и скованной. Её брови хмурились, а опасливые взгляды, которые она бросала по сторонам, становились всё более частыми.
Лес вокруг нас был на удивление красив и свеж. Деревья с невысокими кривыми стволами и густыми раскидистыми кронами уже не походили на непроходимую чащу. Разноголосый птичий гомон нёсся из листвы, словно там был скрыт весёлый многотысячный хор. Между стволов, в высоких травах, стояли, похожие на невесомые белые шары, неведомые мне цветы. Мелкие птахи порхали среди них, иногда задевая пышные соцветия, и тогда лёгкие облачка белой пыльцы повисали в воздухе, и до нас доносился дурманящий терпкий аромат — влекущий и будоражащий. Косые солнечные лучи падали сквозь листву, искрились и переливались в облачках пыльцы, придавая окружающему пейзажу сказочную таинственность.
Сутулая спина шедшего впереди старика мелькала среди высокой травы. Бутоны-шары, задетые им, мерно покачивались из стороны в сторону, и целый шлейф пыльцы стелился за ним, устилая тропу белёсым покрывалом. Вдруг спина старика, которую я цепко держал своим взглядом, исчезла из виду. Я резко остановился, обескуражено озираясь по сторонам. Куда он мог подеваться?
Чуть правее тропы деревья редели совсем. Широкие солнечные лучи там смело проникали под лиственный полог, и многоцветье трав представало во всём своём великолепии. Влекомый интуицией, я двинулся на свет, ободряюще улыбнувшись Юли. Красные солнечные лучи слепили глаза, успевшие привыкнуть к сумраку леса. Неожиданно до моих ушей долетел глухой стук, как будто рубили деревья, и отдалённые человеческие голоса. Что это? Похоже, там были люди? Но кто они и что здесь делают? Наученный горьким опытом, я на всякий случай расстегнул кобуру с пистолетом. Этот мой жест заставил Юли стать ещё более сосредоточенной и напряжённой.
Наконец, деревья расступились, и я к своему великому удивлению увидел обширную поляну, скорее даже вырубку, на которой расположилось нечто вроде небольшого посёлка — десяток рубленых домов с плоскими крышами, почему-то поставленных на сваи. Дома эти выстроились в один ряд по противоположной от нас кромке леса. Ещё два подобных жилища стояли поперёк общего ряда по обоим концам вырубки.
Посреди поляны два человека рубили толстый ствол дерева и строгали доски, мастеря какой-то продолговатый ящик. Юли удивлённо посмотрела на меня. Отвечая на её безмолвный вопрос, я решительно вышел из кустов, и направился к незнакомцам. Они не сразу заметили нас. Лишь, когда мы приблизились к ним на несколько шагов, один из них — невысокий, загорелый детина с широким добродушным лицом и маленькими голубыми глазками — изумлённо уставился на меня, словно не понимая, откуда я здесь взялся. Но когда он перевёл взгляд на Юли, его челюсть совсем отвисла от удивления. Не спуская с Юли жадного взгляда, голубоглазый протянул руку в сторону, нащупывая плечо своего товарища. Наконец, он дотянулся до спины второго, обтянутой просолённой от пота клетчатой рубахой, и легонько похлопал по ней ладонью. Его напарник неохотно повернулся, явно не довольный тем, что его отрывают от работы, но заметив нас, он сразу же опустил на землю увесистый вибротопор. Окинув меня скептическим взглядом, человек в клетчатой рубахе негромко присвистнул.
Теперь я мог хорошенько рассмотреть и его. Это был человек средних лет, худощавый и высокий, с суровым лицом, которое, несмотря на плотный медный загар, отдавало нездоровой бледностью. Тёмные глаза его болезненно блестели. Так мы стояли минут пять, молча, разглядывая друг друга. Потом откуда-то, словно вырастая из земли, стали появляться другие люди, обступая нас с Юли со всех сторон. И вскоре вокруг образовалось плотное кольцо из крепких мужчин, одетых кто во что, небритых, сильно загорелых и пахнущих потом. Все молчали, с нескрываемым любопытством разглядывая нас, как будто мы были какими-то диковинными животными. Под напором нескольких десятков горящих мужских глаз, Юли даже потупилась и зарделась до кончиков ушей. Взглянула на меня просительно и жалобно, как-будто говоря: ну, сделай же что-нибудь!
В эту самую минуту чей-то зычный и хрипловатый голос прорвался сквозь толпу:
— Это что же здесь ещё за собрание такое, мать вашу! Уже и оставить их нельзя без присмотра, а работа стоит! Я спрашиваю, чего столпились-то, как болваны? А ну, расступись!
Столь грубое обращение несколько обескуражило меня, но толпившиеся вокруг люди, видимо, привыкшие к подобным разговорам, поспешно стали расступаться, и вскоре говоривший предстал перед нами во всей своей красе: кряжистый, с опухшим мясистым лицом и давно небритой щетиной на щеках. Волосы на его круглой голове давно выцвели от солнца, и теперь было трудно угадать их первоначальный цвет. Чертыхаясь и отплевываясь, он пробрался сквозь толпу и остановился, как вкопанный. Зеленоватые глаза его округлились, едва он заметил Юли.
На нём была дырявая холщовая рубаха, давно лишившаяся цвета и формы, и чёрные промасленные штаны. Я заметил, что левая штанина подвернута — человек стоял на костыле. Из-за помятой внешности сразу и не понять, каков его возраст. Я бы, наверное, дал ему лет пятьдесят. Меня он, кажется, так и не заметил. Как и у остальных, сейчас всё его внимание было приковано к Юли. Завидев её, одноногий сразу же лишился своего красноречия. Потом он смутился, как мальчик и, сглотнув слюну, наконец-то обратил свой взгляд на меня. Заговорил, с трудом подбирая слова:
