— Стой на месте и не шевелись, а то башку враз снесу! — раздался за моей спиной тихий уверенный голос.
Я улыбнулся, узнав его. Поднял для убедительности руки и стал медленно поворачиваться к говорившему.
— Эй-эй! Ты глухой что ли? Стой, не шевелись! — прикрикнул человек за моей спиной и ткнул мне в шею чем-то твёрдым и холодным, наверное, стволом оружия.
— Ну, если тебе станет от этого легче, тогда стою, — пожал плечами я, окончательно разворачиваясь.
— Погоди-ка! — взволнованно воскликнул человек с тёмным лицом. — Неужто... Максим?.. Ой! Прости. Камал!
Обрадованный и обескураженный неожиданной встречей, Хрящ раскинул в стороны жилистые руки, крепко, по-дружески обнимая меня.
— Рад, что ты не снёс мне голову по ошибке! — весело рассмеялся я и серьёзно добавил: — Но за бдительность хвалю! Сейчас она очень даже кстати!
— Чего уж там! — насупился Хрящ. — Мы с ребятами службу свою знаем!
Из ближайших кустов вышли ещё три человека. Я плохо видел их лица в темноте, и лишь оружие в их руках грозно поблёскивало в свете звёзд.
— Доброй ночи, Камал! — в один голос приветствовали они меня.
— И вам доброй!.. А она добрая?
Я снова взглянул на Хряща, который, видимо, был старшим в этом карауле.
— Да, у нас, вроде, всё спокойно пока, — пожал плечами тот. — Чужих мы за версту чуем, а своих завсегда пропускаем.
— Это хорошо... Ладно, возвращайтесь на свой пост, а я пойду дальше, в город.
— К жене? — понимающе кивнул Хрящ.
— Ага.
Я ободряюще легонько стукнул его кулаком в грудь.
— Смотрите в оба!
— Не беспокойся! — заверил Хрящ и по-хозяйски посоветовал: — Ты края опушки держись. Скоро луна взойдёт. Тебе сподручнее идти будет.
— Хорошо.
Я махнул им на прощание рукой и уверенно зашагал дальше.
Скоро деревья стали заметно редеть и впереди уже забрезжили одинокие огоньки окон домов с окраины города. Тут и луна показалась из-за облаков, залив всё вокруг мертвенным серым светом и превратив окружающее в подобие театральной декорации. Одноэтажные домики с выгнутыми к небу черепичными крышами и узкими высокими окнами, как в большинстве провинциальных городов Гивеи, льнули друг к другу, выстраиваясь в короткие пыльные улицы, которые сходились к главной городской площади. Там, как обычно, располагалось несколько административных зданий, а так же неизменный рынок с его дневной толчеёй и гамом. Но в ночные часы маленькие городки Гивеи, словно вымирали. Даже бродячих собак на их улицах было не встретить. Лишь изредка окрестности оглашались их заунывным лаем, будто бы псы о чём-то переговаривались между собой в ночи.
Я легко отыскал нужный мне дом. Под деревом у входа, в обнимку с карабином, дремал, утомлённый дневной жарой, Стоян. Бесшумно приблизившись к нему почти вплотную, я осторожно взялся за ствол его оружия и легонько потянул карабин на себя. Стоян тут же встрепенулся, вскочил на ноги, ошарашено моргая глазами и передёргивая затвор.
— Кто здесь?
Старатель вскинул оружие, уже готовый выстрелить, но я оказался быстрее и зажал его пальцы на спуске.
— Тише! Тише! Весь город разбудишь!
— Максим? — Стоян слепо щурясь, всматривался в моё затенённое листвой лицо.
— Максим! — обрадовался он, наконец, очухавшись ото сна, и шумно выдохнул воздух. — Максим! Как я рад тебя видеть, дружище!
— А ты спишь на посту! — укоризненно покачал я головой. — А ведь я доверил вам самое дорогое, что у меня есть!
— Ты думаешь, я... Да что ты такое говоришь! Чтобы я проглядел твою Юли? Да никогда! — Стоян обиженно сдвинул брови.
— Стоян! Что там за шум? — послышался за дверью женский голос, знакомый мне каждой своей ноткой. — Что происходит?
В туже секунду дверь распахнулась и на пороге дома появилась Юли: босая и растрёпанная со сна. Луна ещё резче углубила черноту её волос, рассыпанных по плечам, пронизала лёгкую длинную рубашку, надетую на ней. Несколько вьющихся прядок упали ей на лоб, мешая смотреть. Она недовольно убрала их и тут рядом со Стояном заметила меня.
— Максим?
Юли бросилась мне на шею, вся сияя счастливой радостью. Жадно прильнула к моим губам, не обращая внимания на Стояна, смущённо потупившего взор.
— Вы бы это... шли в дом что ли, — растерянно пробурчал тот. — А то ещё дитя ненароком застудите!
Юли отстранилась от меня, несколько секунд всматривалась в моё лицо. А я не мог оторвать взгляда от её светящихся любовью глаз. Подхватив жену подмышки, я отнёс её в дом, бросив напоследок Стояну:
— Иди, отдыхай. Сегодня я подежурю.
Стоян нехотя закинул карабин за плечо, понуро опустил голову и побрёл прочь.
Я поставил Юли на пол посреди комнаты и плотно запер за нами дверь.
— А тебе идёт материнство! — осторожно погладив живот любимой, я снова поцеловал её.
— Как и любой другой женщине, — прищурилась Юли, убирая с лица волосы. — А вот какой из тебя отец получится, скоро увидим!
— Надеюсь, что хороший... Но я немного волнуюсь на этот счёт.
— Правда?
На лице Юли появилось умиление. Положив руки мне на плечи, она игриво наклонила голову на бок и промолвила вкрадчиво:
— Не бойся. Мы справимся.
Юли осторожно присела на край постели и посмотрела на меня снизу вверх.
— Завтра в городе большой весенний праздник. Будет много гостей из окрестных посёлков... Ты вовремя приехал. У тебя тонкое чутьё!
— Да. Только причина моего приезда не в празднике, про который я совсем забыл, а в тебе.
Я склонился к ней, окунул пальцы в волны её волос. Она притворно наморщила носик.
— Обманщик! Столько времени не вспоминал обо мне в этом своём Тяньгуне, а тут вдруг захотел меня увидеть?
Юли покачала головой.
— Разве такой Камал? Разве он может позволить себе слабость вот тут?
Она приложила ладонь к моему сердцу.
— Да, здесь у Камала почти ничего не осталось, — признался я и добавил: — Но у Максима тут ты и только ты!
На этот раз Юли долго, без улыбки всматривалась в моё лицо. Наконец, спросила:
— Что-то случилось, Максим? — Голос её зазвучал лёгкой тревогой.
— Случилось, — вздохнул я. — В Тяньгуне погибли люди... Несколько детей и женщин были убиты взрывом прямо в школе... На нас напали.
— Кто?
Глаза Юли наполнились болью.
— Какие-то наёмники. — Я присел рядом с ней на постель. — Говорят, что это были люди некого Кроды. Он, как и мы, борется здесь с властью Чой Чо Рена... Вот только представление о справедливости и счастье у него весьма своеобразное.
Я невесело усмехнулся.
— И что?.. Что дальше? — Юли судорожно сжала пальцы. — Вы остановили этих людей?
— Мы убили их... Я вместе с Девом.
Юли помрачнела.
— А иначе... иначе было нельзя? Я помню о воздаянии за зло, но... Разве ты рождён убивать, Максим?
Она порывисто взяла меня за руку. Я снова усмехнулся, не решаясь заглянуть ей в глаза. Сказал с наигранной беспечностью:
— Ты же знаешь, я родился жаркой июньской ночью на девятый день после новолуния, когда Рак только-только восходил на небе. Мать даже хотела назвать меня санскритским именем "Тьма", но отец решил, что не стоит искушать судьбу... Хотя что-то, видимо, всё же осталось во мне от этой материнской задумки. Какая-то зыбкая связь с темнотой... Может быть, она ещё тогда предугадала мою судьбу? Ведь эта "тьма", как оказалось, до сих пор сидит во мне!
Я посмотрел на Юли, словно она могла что-то знать об этом.
— Не нужно, Максим! Не говори так! — Моя любимая приложила тёплые пальцы к моим губам. — Не только тебе одному тяжело. Нам всем тяжело здесь.
— Ты боишься? — удивился я.
— Нет. Я не боюсь, — мотнула она головой. — Теперь я уже не боюсь ничего... Но что проку от твоих сожалений? Прошлое не вернёшь и ничего в нём не исправишь.
— Вернуть нельзя. Но помнить-то надо! Чтобы исправить своё настоящее... Иначе, как я могу жить, как смогу идти дальше, забыв всё?.. Как ты можешь?
Я вопрошающе посмотрел на неё. Её янтарные глаза были широко раскрыты, чёрные зрачки расширились.
— Ты прав, — согласилась Юли. — Помнить надо, потому что сегодня у нас с тобой не лучшие дни...
— Хорошо, — глубоко вздохнув, сказала она, сложив на коленях руки. — Давай поговорим об этом!
Я немного удивился неожиданной перемене в ней, но видя её решимость, продолжал:
— С детства нам говорили: прежде, чем сделать шаг, подумай, не наступишь ли ты на кого-то другого. В школе нас учили, что каждый человек свободен, но свобода это не вседозволенность. Истинно свободный человек всегда соотносит каждое своё желание, каждый свой поступок или действие с их возможными последствиями для других людей. Свобода должна подпитываться стремлением обуздать своё собственное "Я" ради общего блага. Только так можно достичь гармонии и счастья в мире... А ведь это тяжёлая работа — обуздание своего эго! Но она совершенствует нас, очищает и возвышает нашу душу...
Я помолчал, глядя перед собой. Вспоминания о земном прошлом нахлынули на меня. Юли терпеливо ждала, глядя на меня с напряжённым вниманием.
— Мне всегда казалось, что я поступаю правильно, — снова заговорил я, — что мои мысли, мои действия и поступки верны, ведь я всей душой стремился к утверждению в мире Добра и полному уничтожению в нём Зла! Пока... пока я вдруг не понял, что слеп и не вижу вокруг других людей, а вижу только самого себя... Даже тебя я тогда не видел! А ведь это означало, что я вовсе не свободен, как другие, что я раб своих амбиций и эмоций, что я закован в свои иллюзии, как узник в кандалы! Понимаешь?..
Я посмотрел в тревожные глаза жены. Она кивнула и крепко сжала мою руку.
— Подобные мне люди всегда причиняли затруднения человечеству. По природе своей они обычно сильные и энергичные, но абсолютно безжалостные к чужим страданиям. Главная их цель — удовлетворение собственных потребностей. Поэтому-то всегда они провозглашают себя единственными, кто знает истину. Поэтому в различных обличьях они подавляют любые несогласные с ними мнения, стремятся искоренить отличные от них образы мышления и жизни. Такие люди не думают о будущем, потому что живут лишь настоящим моментом... И я должен был защищать от таких людей наше общество, а сам стал, как они! Понимаешь? Уверовав в свою высшую и единственную правоту, я переступил черту, за которой ошибка становится преступлением...
Я замолчал, собираясь с мыслями. Юли не перебивала меня, терпеливо слушая мою исповедь.
— Ты же знаешь, чего стоило мне моё искупление, — продолжал я.
— Знаю. Но почему ты теперь снова заговорил об этом? Тебя что-то мучает? — Юли вопрощающее заглянула мне в глаза.
— Да. Сегодня, здесь я вновь ощущаю себя в плену у майи! От того, что любая моя попытка соотносить свои действия с их последствиями для остальных людей — и близких мне, и совсем незнакомых — не может привести ни к торжеству добра, ни к гармонии, ни к всеобщему счастью... Даже к всеобщему взаимопониманию и взаимному уважению не приведёт! Потому что тут, на этой проклятой планете применим только один закон — "Аз воздам!". Незамедлительное противодействие всякому злу равной силой и в равной степени вот что здесь реально работает на благо, и ничего другого этому миру пока не дано... До тех пор, пока здесь не уничтожен главный источник Зла!
— Но ведь здесь есть и добро! — не согласилась со мной Юли, прикрывая руками живот, словно защищаясь от моих слов. — Как ты можешь этого не видеть, Максим? Оглянись вокруг! Его не так уж мало. Вспомни о наших друзьях. Ведь все они и есть те искры любви, гуманности, знания, которые хоть и изредка, но загораются в этой тьме! Пусть слабо, пусть по чуть-чуть, но эти искры освещают этот мир. Когда-нибудь они разожгут здесь пламя, которое очистит души и всех остальных. Разве не должны мы множить их, бережно взращивать новые побеги добра, а не размахивать карающим мечом направо и налево?
Глаза Юли были переполнены горького сожаления и негодования.
— Хищники — люди со звериными качествами — выигрывают только в короткой перспективе, — взволнованно и горячо продолжала она, неотрывно глядя на меня. — Они легко занимают вершину общественной пирамиды, но это вовсе не означает проигрыш Добра на глобальном уровне! Выжирая всё вокруг, элита всегда обрушивает общественную систему и погибает вместе с ней... А затем приходит новая жизнь, наступает рассвет! И если в этой новой жизни не будет таких людей, как мы с тобой или как наши друзья-гивейцы, то эта заря никогда не разгорится здесь счастливым днём. Наступит снова ночь. Уже навсегда!
Юли болезненно поморщилась, как-будто произнесённые ею слова причинили ей физическую боль.
— Разве не ради будущего рассвета мы собрали вокруг себя всех этих людей? Не для этого создали здесь наши школы? Для чего тогда нужны все наши усилия и труды? Выходит, мы остались с тобой на этой планете напрасно? Зачем мы сгораем в огне чужой для нас войны, зачем наши жертвы? А, Максим? Ответь мне, иначе я буду думать, что ошиблась в своём выборе и сожалеть о нём всю оставшуюся жизнь. Скажи мне, что это не так.
Юли требовательно и тревожно смотрела мне в глаза, напрягшись всем телом.
— Не ведая границ своему воздаянию, ты можешь, уничтожить то хрупкое добро, что есть здесь. Я всё больше пугаюсь за тебя, Максим! С каждым днём ты становишься другим. Ты снова можешь ступить на неверный путь. Ты взял себе чужое имя, будто спрятал за него свою совесть. Нет?.. Ты снова стал одержим своими идеями и беспощаден в их достижении. Разве не так?.. Твоя неумолимость с каждым днём растёт и всё больше страшит меня! Разве этого ты хотел пять лет назад?.. Мы с тобой хотели!
Она так сильно стиснула пальцы, что суставы хрустнули и побелели.
— Глупенькая! Ну что ты напугалась? Я такой же, как и прежде. Поверь!
— Нет! — твёрдо и уверенно произнесла Юли. — Человек не может не меняться, оставаясь всю жизнь одним и тем же. И это зависит не только от обстоятельств, но и от его воли. Прежде всего, от неё. Сейчас ты другой и...
— И? — невольно я напрягся от её слов. — Ты больше не любишь меня? Таким?
Сожаление и разочарование отразились в её глазах.
— Максим! О чём ты вообще говоришь! Если бы я не любила тебя, мне было бы всё равно. Разве меня интересовала бы твоя судьба? Разве стала бы я носить в себе твоего ребёнка?
Помолчав, она с грустью добавила:
— Я тоже меняюсь. Этого трудно избежать... Особенно в таком мире, как этот... Особенно сейчас, в моём положении... Все здесь зовут меня Бхуми, — мечтательная улыбка появилась на губах Юли. — Я рада этому, потому что это имя заставляет меня чувствовать себя настоящей дочерью Земли. А если я потеряю это чувство, то я потеряю сама себя...
Она снова взяла меня за руку и с надеждой заглянула мне в глаза.
— Максим! Пожалуйста, не теряй себя! Вспомни, кто мы такие и почему пришли сюда. Иначе... иначе я не смогу оставаться с тобой до конца! — тихо, но твёрдо добавила она.
Я окунулся в её огромные молящие глаза и прижал жену к своей груди.
— Обещаю! Я убью в себе этого зверя! Он никогда не сможет нас разлучить. Поверь!
