Наока, конечно, будет не один, но на этот раз обязательно придёт сам. Не случайно я выбрал местом встречи именно проспект Свободы — людное место, особенно в вечерние часы. Здесь у Наоки и его людей не будет места для полноценного манёвра. Но особо обольщаться мне не стоило: взять его там так же не просто, как и ему обнаружить меня. Стоило всё обдумать досконально, но я решил сделать это на месте, исходя из обстановки.
Ночь нахлынула, как всегда, стремительно и неожиданно — без обычных на Земле сумерек, без переходов света и тени, без полутонов, совсем, как в южных широтах нашей планеты. Тёмные, переплетённые, подобно ходам лабиринта, улицы северной столицы Гивеи действовали на меня угнетающе. Усталые, сгорбленные люди в промасленных робах брели по тротуарам к мрачным, похожим на жерла вулканов, входам в подземные фабрики и заводы. Там они, вымотанные за день бесконечными очередями и митингами до хрипоты, бездумно выполняли каждый свою работу — бесконечно, сотни, тысячи раз, до отупения. Этот, внешне казавшийся слаженным, механизм превращал людей в биологические машины, работающие на износ. Всё это так не походило на радость творческого труда, знакомого мне с детства, на сопричастность к общему делу преобразования планеты для удобной и комфортной жизни каждого её жителя.
Я смотрел на тяжёлые спины в зелёных рабочих комбинезонах, испуганно шарахавшиеся к стенам домов в лучах осветителей моего магнитора, и в душе рождалось смутное чувство горечи. Земной труженик преображал свою планету свободным трудом, делая мир вокруг ещё прекраснее, покорял вселенную, неся в её глубины добро. Он не нуждался в награде и не просил ничего взамен. Здесь же всё было по-иному — людям приходилось буквально выживать, борясь за кусок хлеба и место под солнцем, влачя бремя своего безрадостного, бесполезного труда.
Мне хотелось понять, почему так происходит на Гивее? Почему революция не изменила этот мир к лучшему, хотя должна была сделать это? Почему всё осталось по-прежнему? Почему пустые слова заменяют здесь реальные дела и помыслы? Но ответов на эти вопросы у меня не было.
Наконец, впереди показалась узкая расплывчатая полоса света, затем стала шире и ярче. Я выехал на кольцевую эстакаду, к подножью белых пирамид, опутанных строительными лесами, словно паутиной. Громадные белые блоки, по решению Народного Совета, уже начали вынимать и распиливать на памятники народным вождям. Свернув с эстакады на боковую улочку, я сделал крутую петлю в объезд по тёмному пустынному бульвару, и въехал во двор громадного, похожего на серую скалу, здания. Несколько бездомных собак шарахнулись в дальний угол двора, напуганные светом осветителей моего магнитора.
Выключив магнитный активатор, пару минут я внимательно всматривался в темноту вокруг. Красные огоньки контрольных приборов горели настороженными глазами загадочного животного, едва освещая салон. Я вышел из машины. На всякий случай осмотрел верхние этажи дома, но тёмные глазницы окон казались нежилыми, и только редкие звёзды, отражавшиеся в мутных стёклах, оживляли их. Скользнув рукой по левому боку, я медленно направился под треугольную арку, выходившую со двора на проспект Свободы.
Ряды частных заведений, когда-то богатые световой рекламой, сейчас выглядели мрачно: разбитые витрины, наглухо заколоченные окна и двери, на стенах домов рытвины и вмятины от пуль и осколков. Только в конце проспекта оранжевым светом горела вывеска народного театра "Судзу", где в эти дни шли агитационно-массовые представления труппы артистов Народного Фронта. В противоположной стороне от него болезненно мигала реклама ресторана "Волшебный Гарем". Замысловатая иероглифическая надпись вспыхивала и гасла на фоне ночного неба голубыми гребешками. Прямо напротив меня высилось здание Народного Совета. Взглянув на часы, я не спеша, двинулся в сторону "Волшебного Гарема" в пёстром потоке людей, не занятых в этот час работой на заводах и фабриках: кто-то из них толпился около разбитых витрин, кто-то праздно шатался в поисках хоть каких-нибудь развлечений по неровным тротуарам.
У заляпанной краской витрины одного из неработающих магазинов пристроилась шумная группа молодежи. Юноши: коротко стриженные в чёрных коротких куртках, как у меня, и плотно обтягивающих штанах. Девушки в таких же куртках и коротких, выше колен юбках, с прическами типа "собачий хвост" и с сильно накрашенными лицами.
Я приостановился, с интересом рассматривая их.
Здешняя молодежь резко различалась по своим взглядам на жизнь. Одни из молодых людей и девушек были фанатично преданы так называемому 'делу революции'. Они активно участвовали в различных митингах и манифестациях, помогая взрослым агитаторам внедрять в массы уверенность в непогрешимости народного вождя Чой Чо Рена. Другие, наоборот, всячески противились революционным переменам, но этот юношеский протест выражался иной крайностью — уходом в преступный мир, привлекавший молодых людей своей специфической свободой от всяческих обязательств и законов. Эти, без зазрения совести, занимались контрабандой, вымогательствами и грабежами. И, наконец, третьи, самые многочисленные — их интересы, казалось, сосредоточились в каком-то ином мире, оторванном от реальности.
Наверное, подобное деление являлось результатом своеобразной защитной реакции ещё не устоявшейся подростковой психики на все страшные события, случившиеся на планете за прошедшие три десятилетия. Ведь эти подростки родились и выросли на развалинах старого мира, будучи поколением, которое не затронул революционный запал их отцов и дедов. Молодёжь не понимала, ради чего взрослые лишили её нормальной мирной жизни.
Одна из девушек, стоявших у магазина, заметила меня, и что-то шепнула своей подруге. Та обернулась, окинула меня оценивающим взглядом и развязно подмигнула. Обе громко рассмеялись. Невысокого роста паренёк, их товарищ, не спеша подошёл ко мне и попросил прикурить. Я достал зажигалку, извлёк из неё пламя, и тут заметил в толпе Наоку. Тот шёл прямо на меня. Я сразу же отметил двух плечистых молодцов в синих костюмах, шагавших на несколько шагов впереди Наоки, и зорко осматривавших толпу. Ещё двое на небольшом отдалении шли сзади.
Я повернулся к парню в кожаном костюме, который никак не мог раскурить отсыревшую сигарету, и в это время Наока прошёл в двух шагах позади меня. Слегка скосив глаза, я посмотрел ему в спину, и тут же мимо меня прошли двое его телохранителей. Парень, наконец, прикурил и, поблагодарив меня кивком головы, вернулся к своим друзьям. А я медленно развернулся и не спеша направился вслед за Наокой и его людьми, мысленно прокручивая возможные варианты своих действий.
Наока шагал уверенной походкой, не оглядываясь, не спеша, как будто на обычной прогулке. Было видно, что он полностью доверяет своим телохранителям. И в самом деле, бояться ему здесь было не чего, ведь он пришёл на встречу с обычным вымогателем.
Я двигался метрах в десяти от них, глядя на широкие спины и мясистые загривки телохранителей Наоки. До треугольной арки, во дворе за которой я оставил свой магнитор, оставалось десятка два метров. Пора было действовать. На моё счастье, у самой арки теперь стоял одинокий агитатор и предлагал прохожим листовки Народного Фронта. Я ускорил шаг, обогнал Наоку и его людей. Телохранители оглядели меня подозрительными взглядами с ног до головы, но сочли не опасным для их хозяина.
Около агитатора я остановился. Молодой парень посмотрел на меня горящими, болезненно покрасневшими глазами и вежливо улыбаясь, протянул листок жёлтой грубой бумаги.
— Хотите вступить в молодёжный союз поддержки вождя Чой Чо Рена?
Я с заинтересованным видом взял у него прокламацию, и в этот момент Наока как раз поравнялся со мной. Дальше всё произошло в считанные секунды: резко схватив Наоку за ближнюю ко мне руку, я рванул его на себя, нанося ему короткий удар в шею. Наока пошатнулся на подкосившихся ногах, и я толкнул его плечом в темноту арки, тут же нанося несколько сокрушительных ударов телохранителям, оказавшимся прямо передо мной. В следующую минуту я уже нырнул в тёмный арочный провал. Шедшие впереди телохранители не успели отреагировать на это дерзкое нападение и опомнились слишком поздно.
Прижавшись к холодной стене, я увидел, как в освещённом огнями проспекта проёме тут же появились двое охранников. Ослеплённые ярким светом, в первое мгновение они растерялись в сумраке тёмного двора. Я не дал им опомниться. Оттолкнувшись от стены, в прыжке я нанёс удар коленом в грудь ближнего верзилы. Громко охнув, тот упал на спину, широко раскинув руки. Но второй телохранитель Наоки сразу кинулся на меня, намереваясь схватить в охапку. Пригнувшись, я остановил его коротким и резким ударом локтя в грудь. Мой противник отпрянул на полшага, но не упал, а снова бросился на меня, рассвирепев ещё больше. Отбив его руки, я нанёс ему удар в челюсть снизу, и тут же ударил ногой в колено. Нападавший споткнулся, осыпая меня грязными ругательствами и скрежеща зубами от боли. С разворота я врезал ему ступней в правое ухо, после чего здоровяк упал и остался лежать без движения.
Я подхватил подмышки бесчувственного Наоку и потащил его к магнитору. Втолкнув грузное тело на переднее сидение, включил магнитный активатор. В этот момент во двор вбежали двое других охранников, которые оправились от моих ударов. Их тёмные контуры остановились в проёме арки и резко вскинули руки с оружием. Выстрелы громыхнули в тишине двора один за другим. Я резко задал заднее ускорение магнитору — машина, качаясь из стороны в сторону, рванулась назад. Не отпуская управления, через открытое окно, я сделал несколько выстрелов по телохранителям Наоки, которые тут же прижались к стенам. С проспекта Свободы послышались испуганные крики разбегающихся людей и громкие звуки сирен военного патруля. Ответных выстрелов не последовало.
Мой магнитор выскочил на пустынный бульвар, завертелся на месте, разворачиваясь и, подчиняясь заданному ускорению, помчался в темноту, всё дальше и дальше удаляясь от проспекта Свободы. На заднем сидении без сознания лежал Наока. Я предусмотрительно надел на него наручники. Быстро ощупав его карманы, вытащил тяжёлый десятизарядный "Борсет" с вороненым стволом, торчавший справа, за ремнем брюк Наоки. Бросил оружие рядом на сидение. Кроме пистолета и бумажника в карманах у Наоки ничего не было.
Выехав на оживлённое шоссе и смешавшись с попутным транспортом, я сбросил скорость. Погони не было. На экране заднего обзора медленно уплывали вдаль цепочки тусклых огней, вскоре растаявшие в ночном сумраке. На часах была половина десятого. Если поднажать, то к утру можно добраться до Шэнь-Цян.
ГЛАВА ВТОРАЯ
СВИНЦОВЫЙ ДОЖДЬ
Здание, где располагался местный комитет ОЗАР, напоминало растревоженный улей. Разнородный гул голосов стоял в воздухе, смешиваясь с табачным дымом, запахом дешёвой парфюмерии и человеческого пота. Вентиляторы на потолке натужно гудели, широкие лопасти с трудом месили тяжёлый воздух.
Миновав шумный и тесный вестибюль первого этажа, и здороваясь на ходу со знакомыми оперативниками и следователями, я поднялся на второй этаж, где находился кабинет Ена Шао. В узком мрачном коридоре чуть было не столкнулся с двумя плечистыми парнями в форме службы безопасности, сопровождавшими какого-то человека с заложенными за спину руками и низко опущенной головой. Судя по всему, его только что вывели из кабинета Ена. Одет он был прилично, но выглядел сломленным: плечи опущены, на щеках трёхдневная щетина, в волосах, когда-то тёмных и курчавых, седина. Я остановился, пропуская их. В это мгновение арестованный поднял ко мне своё лицо, и я увидел его глаза: бесконечная печаль застыла в самой глубине их, как у человека осознавшего неизбежность собственной смерти и бесполезность борьбы за жизнь.
Сердце у меня сжалось от боли при виде этих глаз. Кто этот человек? Почему он здесь? И почему такая безысходность сквозит в его взгляде? Я смотрел им вслед, пока они не скрылись за поворотом коридора, терзаясь этими вопросами.
Ен сидел за массивным столом, заваленным какими-то толстыми папками и ворохом бумаг. Солнечный свет падал сквозь распахнутое окно, и скуластое загорелое лицо начальника местного комитета ОЗАР казалось почти чёрным. Этот парень ещё с первой встречи понравился мне своей рассудительностью и спокойствием, хотя потом меня стала раздражать его фанатичная упёртость и нежелание слушать мнение других. Сейчас Ена Шао выглядел необычно возбуждённым. Рукава его рубашки были закатаны, ворот расстёгнут, обнажая мускулистую грудь, глаза были красными от бессонной ночи. В них сквозил какой-то жестокий холодок, что мне совсем не понравилось. Таким я его ещё никогда не видел. Впрочем, взгляд Ена снова стал доброжелательным и приветливым, едва он завидел на пороге меня.
— А, Максим! Проходи. Садись.
— Кого это вывели сейчас от тебя? — сходу спросил я, подходя к столу.
— А! — брезгливо отмахнулся Ен, пожимая мою руку. — Не стоит и говорить. Дерьмо! Такие вот и мешают нам покончить с прошлым раз и навсегда. Не нравиться им, видишь ли, наша новая жизнь. Справедливости они хотят. А мы тут из-за них под пули лезем, защищая революцию и вождя! — В глазах его снова мелькнула жестокость.
— Да? А мне он показался вполне порядочным человеком. Не знаю... Но глаза у него честного человека.
Ен уставился на меня так, словно впервые увидел. На его щеках сквозь загар проступили багровые пятна.
— Глаза честные? Да, я таких... — Он осёкся на полуслове, и вдруг заявил начальственным тоном, отчитывая меня, как будто провинившегося школьника: — И вообще, где ты болтаешься последнее время? Найти тебя нигде не могут. Пока ты работаешь на меня, ты обязан...
— Я не болтаюсь, как ты выразился. Это, во-первых, — оборвал я его излияния. Тон Ена и его слова задели меня. Так со мной ещё никто здесь не разговаривал. — А во-вторых, я работаю не на тебя, а на правительство народной власти Гивеи по договору сотрудничества с Землёй! И потом я не знал, что обязан докладывать тебе о каждом своём шаге здесь.
Это был удар ниже пояса. В самом деле, земляне, откликнувшиеся на призыв помочь революционной власти братского народа, находились на Гивее в качестве советников и консультантов, бескорыстно делясь своим опытом и знаниями. Это было добровольным сотрудничеством, и никто не мог приказывать нам здесь как поступать и что делать. Никто из нас никогда не кичился своей независимостью и особым положением, уважая местные правила профессиональной этики, но сейчас мне захотелось немного проучить Ена, сбить его спесь. И это подействовало.
— Ну, хорошо, не будем больше об этом, — примирительно сказал Ен. — Но всё же ты не забывай об ответственности, возложенной на меня народной властью. Я всё ещё отвечаю за твою безопасность. Чёрт возьми, я всё-таки переживаю за тебя! К тому же, твоя жена беспокоилась о тебе.
Я прекрасно знал, что Юли никогда не ослушается меня, и не станет звонить сюда сама, ведь я сообщил ей, что возвращаюсь. Но зачем Ен солгал? Пока я размышлял над этим вопросом, почувствовал на себе его пристальный взгляд. Он ждал объяснений.
