Пересиливая боль, изловчившись, я выбил из рук нападавшего его оружие и тут же нанёс ему несколько стремительных ударов ножом: в бедренную артерию, в пах, в шею и последний смертельный удар, рассекающий его тело от ключицы до пояса. Хрипя и захлёбываясь собственной кровью, Юн Хи грузно рухнул наземь около моих ног.
Я выпустил из рук нож и упал на колени, тяжело дыша и зажимая рукой сочащуюся кровью рану. В это время из ворот выбежали трое вооружённых людей. Их недоумевающие лица были черны от пороховой гари. Завидев мёртвые тела Мизу и Юн Хи, один из наёмников вскинул свой автомат, целясь мне в голову.
— Нет! — Я быстро поднял руку, пытаясь остановить его. — Не убивай меня! Я Камал, предводитель землян! Крода ждёт меня! Если ты приведёшь меня к нему живым, он щедро вознаградит тебя. Поверь, это правда. Я сдаюсь в ваши руки... сам!
Я смотрел на бородатого громилу, тяжело дыша и морщась от боли. На лице у того появилось сомнение. Он неуверенно опустил автомат и обратился к одному из своих подельников:
— Вот что, Чэн! Похоже, он говорит правду... Я пойду, доложу Кроде, что его братья мертвы и что мы взяли в плен самого Камала!
— Ага! Это ты здорово придумал, Акампа! — насупился наёмник по имени Чэн. — Значит, награда одному тебе достанется? А мы?
— Болван! — беззлобно усмехнулся Акампа. — Вы поведёте его следом за мной, а награду мы поделим на троих! Понятно? Я друзей не обижаю!
— Ладно, так и быть! — согласился Чэн.
Акампа поспешил в город, а оставшиеся наёмники грубо подхватили меня подмышки.
— Давай, вставай, землянин! Что, без своего оружия ты ничего не стоишь? Так-то!
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ИНФЕРНО
Я поднял голову, всматриваясь в огненное зарево. От вздымавшихся вверх клубов дыма почернело всё небо. Куда бы ни падал мой взгляд, повсюду плясали бешеные языки пламени. Пожар пожирал город. Меня вели среди пылающих домов по мощённой жёлтым камнем улице, поднимавшейся круто в гору. На вершине неё среди густой зелени высился тот самый дворец, до которого ещё не добрался всё пожирающий огонь.
Фасад дворца пожелтел и истрескался от солнца и солёного морского ветра, но всё же местами не потерял ещё былого великолепия белоснежного мрамора, украшенного резными гирляндами каменных лотосов. Массивное прямоугольное основание дворца, украшенное по углам сводчатыми башенками, несло на себе верхние этажи, поднимавшиеся семью уступами к мрачному синему небу. Этажи венчались длинными, выдававшимися вперёд балконами и открытыми террасами. В проёмах высоких арочных окон виднелось золотое литьё и серебряная ковка, а за витражными стёклами таились дворцовые покои. Стены дворца почти вплотную подходили к краю отвесной скалы, где бурлил тот самый водяной великан. Его поток был окружён десятками живописных струй, которые оттачивали огромные валуны, поросшие изумрудным мхом. Тучи водных брызг взлетали в небо, окрашиваясь багровым заревом пожара, и казалось, что это потоки крови обрушиваются вниз, питая ею океан.
Я перетянул раненную руку ремнём, но кровь всё ещё сочилась из раны на моём плече, капала с пальцев на каменные уличные плиты, и за мной тащился приметный тёмный след. Я брёл, не обращая на это внимания, подгоняемый бородатыми вооружёнными людьми, и думал лишь об одном: "Где-то здесь, в этом дворце Крода скрывает мою Юли. Только бы она была жива!". Надежда на её спасение не угасала в моём сердце ни на минуту. Меня провели по широкой каменной лестнице между притаившихся каменных драконов и через высокие двери с резьбой завели во дворец. Широкий коридор венчался высоким расписным потолком, поддерживавшимся чёрными колонами с навершиями в виде позолоченных голов мифических гадов, и терялся где-то в глубине здания. По бокам в него выходили узкие аркады, ведшие в просторные залы, устланные мрамором, на котором валялись сотни обожжённых и истекающих кровью раненных бойцов из "армии" Кроды, оглашавших своды дворца стонами и криками о помощи. Вид этих людей заставил содрогнуться моё сердце. Послушные воле Кроды, они пошли за него на бой, не ведая последствий своего опрометчивого поступка. Мои конвоиры остановились у входа в самый дальний зал, откуда слышались громкие голоса: мужчины и женщины.
Я без труда догадался, что говорившими были Крода и, вероятно, одна из его жён. Голос женщины звучал осуждением и обидой. Она громко восклицала:
— О, гора свирепости и злобы! Пока твои враги сжигают наш город и рушат его стены, ты восседаешь здесь, как последний трус, восхваляя сам себя и свою неуязвимость! Как ты можешь после этого садиться на свой излюбленный трон, который достоин только бесстрашных царей? Ты думаешь, что твои сторонники не предадут тебя, видя всё это? Да, они разбегутся, когда стены Чанчжен падут под напором землян! Раз уж твой родной брат перешёл на сторону твоего врага, как ты можешь надеяться на верность своих подручных, думать, что они не предадут и не свергнут тебя? Где твоя мудрость, которая когда-то прельстила меня? Ты растерял её от жажды признания и славы! Ты потерял даже чувство стыда, возжелав чужую жену, приведя её сюда, в свой дом и поселив рядом со своими законными жёнами!
— Замолчи, Падма! — ответил ей раздражённый мужской голос. — Не заставляй меня потерять к тебе уважение! Ты глупая женщина и не знаешь о причинах моего поступка!
— Любые причины не способны оправдать твоего недостойного деяния! — горячо возразила жена Кроды. — Людская молва подобна ветру, разносящему опавшие листья. Вести о твоём гнусном поступке уже гуляют по материку. Когда они разрастутся до гигантских размеров, то нанесут тебе непоправимый вред! Ты с пренебрежением относился к своему врагу и напрасно! Даже огнём, или болезнью, или змеёй на земле нельзя пренебрегать! Земляне взяли столицу, и пришли сюда. Что теперь остаётся тебе?.. А ты по-прежнему сомневаешься и медлишь, и в этом твоё грядущее поражение!
— Поражение? — грозно воскликнул Крода. — Мои враги повержены под стенами города! Даже мой брат сложил там голову за своё предательство! И ты говоришь о моём поражении?
— Битва ещё не закончилась, — возразила ему Падма. — И снаружи ещё слышны её раскаты, ещё полыхает огонь. Твой дворец переполнен раненными и умирающими солдатами! А, сколько полегло там, на берегу океана? И кто остался у тебя? Горстка твоих телохранителей?
— А, брось! — отмахнулся от жены Крода. — Судьба землян всё равно предрешена и погибших среди них не меньше. Теперь я уничтожу их всех и покажу всей Гивее свою силу! Мои люди захватили их лидера — Камала. Он теперь в моих руках, как и его жена. Что они могут после этого сделать мне? Сейчас его приведут ко мне, и ты увидишь, как он жалок и беспомощен. Вы все увидите!
— Я не собираюсь смотреть на это! — отрезала Падма. — Он пришёл сюда за своей женой, и справедливость на его стороне... Ах, как бы я хотела, чтобы он победил тебя — твою гордыню, твои безмерные амбиции и твою алчную спесь! — добавила она, и голос её наполнился нервным весельем.
— Ты смеешь желать мне смерти, Падма? — крикнул, вскипая, Крода. — Мне, кто заботился о тебе все эти годы, кто привёл тебя в свой дом — в этот дворец, достойный богинь? Это твоя благодарность? Прочь! Убирайся прочь с моих глаз! Я не желаю больше видеть тебя! Вон из моего дома! Иди туда, где ещё бушует битва, и пускай Всевышний решает твою судьбу!
Я услышал женский плач и лёгкое позвякивание браслетов от быстрых удаляющихся шагов. Затем раздался грозный окрик Кроды:
— Эй, вы! Кто там есть? Приведите же ко мне этого Камала!
На его зов один из конвоиров сильно толкнул меня в спину. Я вошёл в зал, сводчатый потолок которого ещё не потерял своего великолепия. Арочное окно занимало одну из стен зала, выходя на балкон и плоскую площадку на вершине скалы, и заглушало мерный шум падающей со склона воды. Справа на стене располагалось огромное мозаичное панно, изображавшее сцены какой-то древней битвы. Под ним на возвышении стояло глубокое деревянное кресло с золочёными подлокотниками в виде оскалившихся львиных голов. Оно и в самом деле походило на царский или княжеский трон.
Около кресла остановился хмурый человек, квадратное лицо которого выглядело грозным из-за сдвинутых низких бровей и хищного крючковатого носа. Лицо это обрамляла курчавая борода больше похожая на многодневную щетину. Человек был широк в плечах, но ниже меня ростом. Тяжёлая голова его с большими отвислыми ушами покоилась на короткой мускулистой шее, а в узких глазах таился дьявольский огонь. На нём была надета длинная рубаха армейского кроя с накладными карманами и оборванными погонами, подпоясанная кожаным ремнём с висевшей на нём кобурой и ножнами большого ножа. Сквозь распахнутый ворот просматривалась мускулистая волосатая грудь. Обут человек был в высокие ботинки со шнуровкой на толстой рифлёной подошве.
Я видел этого человека впервые, но мне казалось, что я знаю его давно, потому что его глаза остались в моей памяти навсегда. Так вот он какой, Крода на самом деле!
При моём появлении Крода раздражённо выкрикнул:
— Я сказал привести ко мне пленного Камала! А вы кого привели, ослы!
Крода порывисто подошёл к бородатому наёмнику, тому, что поспешил к нему с известием о моей поимке, и, выхватив из кобуры увесистый пистолет, приставил ствол к виску бородача.
— Акампа! Неужели так сложно исполнять мои приказы?
Крода взвёл курок, скалясь в ехидной усмешке.
— Что там у тебя, в голове? А? Давай взглянем вместе!
— Господин! Это и есть Камал! — испуганно пролепетал бородач, лоб которого от страха покрылся испариной.
— Что? Что ты несёшь!
Крода опустил пистолет и отступил на шаг, всматриваясь в моё лицо.
— Камал?.. А ведь и в правду, это ты! — обрадовался он, и грозное лицо его наполнилось искренним весельем.
— Ужасно выглядишь! — сообщил Крода, оглядывая меня с головы до ног. — Снимите с него защитный жилет! — приказал он. — Почему наш пленник до сих пор в нём? Вы бы ему ещё оружие оставили!
Охранники поспешно сорвали с меня защитную броню, швырнули её на каменный пол. Морщась от боли, я схватился за раненную руку.
— Ну вот, так значительно лучше, — удовлетворённо кивнул Крода. — Как видишь, ты полностью в моей власти! — сообщил он, усаживаясь на свой импровизированный "трон" и нежно оглаживая резные головы львов. Лицо его светилось самодовольной радостью.
— Где моя жена? — скрежеща зубами от боли, грозно спросил я, держась за раненное плечо.
— Жена? — Крода приподнял одну бровь. — Бхуми? Она здесь, рядом, в покоях, вместе с моими жёнами. Там и твой сын. За ним присматривает моя сестра, Вибха. Помнишь её?
Он пристально взглянул мне в глаза. Сообщил:
— У тебя родился славный мальчик, Камал! Настоящий красавец! Думаю, его ждёт большое будущее.
— О чём ты? — не понял я. — Разве ты не собирался убить их обоих?
— Убить? Ну, что ты!.. Хотя за жизни трёх моих братьев и оскорблённую гордость сестры это было бы неплохой ценой! А? Как ты считаешь?
Крода склонился всем телом вперёд, поигрывая перед собой пистолетом. Глаза его сузились ещё больше и стали холодными, как куски чёрного льда.
— Но нет, я не так дик, как, наверное, думаешь ты. Разве можно убивать такую красоту? Её и так мало в этом мире! Так мало! — повторил он с искренним сожалением. — Кругом одни ущербные уроды, генетические отбросы, копившиеся здесь многие века!
— Ошибаешься, — сквозь зубы процедил я. — И на этой планете, среди этих людей достаточно красоты. Нужно лишь суметь увидеть её.
— Брось, Камал! — презрительно отмахнулся Крода, вальяжно откидываясь на спинку своего "трона" и закидывая нога на ногу. — Подумай, откуда ей здесь взяться? Уродство способно плодить только уродство, а то в свою очередь рождает новое уродство. Это уродство размножается с невиданной быстротой. За последние сто лет людей на Гивее стало в семь раз больше, чем было раньше, и все они не стали лучше или красивее! Так протягивается бесконечная цепь постепенной и неуклонной деградации нашего народа. Эти уроды только жрут и гадят, желая для себя лёгкой жизни и развлечений. Каноны истинной красоты утрачивают в их глазах былую ценность. Любая красота или совершенство воспринимается ими как угроза для себя. Уродство корчится в гримасах отвращения и глотает слюни зависти, глядя на красивых людей — по-настоящему красивых. Они почему-то странным стечением обстоятельств ещё иногда появляются в этом мире. Но их с каждым днём становится здесь всё меньше и меньше!
Крода поморщился, словно его мучила застарелая рана.
— Единственное желание, рождающиеся в убогом мозгу этих отбросов рода человеческого при виде настоящей красоты — уничтожить, растоптать её, облить грязью, чтобы хоть как-то возвыситься над ней: через унижение, через боль и страдания, — продолжал он. — Красота им не нужна, потому что она требует сил и воли хоть как-то изменить самого себя. А это, самое страшное для них — осознать себя неполноценным и неспособным ни к каким переменам! Поэтому-то красота для них вредна, как заразная болезнь. Оттого-то среда уродов, борясь с красотой, пытаясь избавиться от чувства собственной ущербности, и создаёт себе новые извращённые каноны "прекрасного". Эти их каноны основаны на столь же ущербном принципе: красив тот, кто менее уродлив среди других уродов. Так на пьедестале славы со временем оказывается самое мерзкое уродство, которое у тебя, Камал, не вызвало бы ничего, кроме рвотных рефлексов и чувства омерзения... Разве ты не заметил этого сам в ваших школах, которые вы пооткрывали по всему Южному материку? Не заметил, глядя на людей, окружающих тебя, их физической ущербности и корявости их лика?
— Я вижу возможность исправить их, раскрыть им глаза, заставить задуматься и увидеть прекрасное: и в себе, и в ближнем. Это тяжелый и долгий путь, но это путь к свету! Нет ничего важнее, чем сделать человека лучше!
Крода брезгливо усмехнулся, но в его усмешке снова проскользнула печаль сожаления.
— Перестань пороть чушь, Камал! Этого не будет, никогда! — уверенно сказал он. — Увещеваниями и личным примером ничего и никого не изменишь! Ты не поверишь, но мне тошно жить в таком мире, — доверительно сообщил Крода, снова склоняясь вперёд. — Ведь Чой Чо Рен достал из людей всю мразь, всю ненависть, всю агрессию — самые поганые, самые низменные, самые чёрные черты человеческой натуры. И вместе с тем он свёл образованность этих людей почти до нуля, заставив их верить во всяких шарлатанов-знахарей и псевдопровидцев. Он превратил всех их в гнусных, злобных ублюдков, готовых загрызть друг друга. Вот почему теперь все они смотрят на него чуть ли не как на Бога, блаженно внимая любой его лжи, произносимой с трибун или экранов, принимая эту ложь за откровение с Небес, за истину в последней инстанции. И никакие ваши увещевания и рассказы о Добре не переубедят их в этом!
Губы Кроды скривились в брезгливой усмешке.
— Он говорит им, что еда, которую они ели последние десятилетия, вредна для их здоровья. Он говорит, что она вызывает смертельные болезни, и они верят ему! Они готовы смиренно поедать траву и коренья, или отправляться ловить рыбу и всякое зверьё, но верят всей этой лжи! Им даже невдомёк, что на самом деле правительству просто нечем кормить свой народ. Ведь всё продовольствие после революции производилось из сырья, поставляемого с Земли и по земным технологиям. А теперь, когда Чой Чо Рен твердит о том, что Земля хочет захватить эту проклятую планету, — планету, так и не ставшую искуплением за грехи наших предков, — твердит, что Земля и земляне стали для нас главными врагами, производить продовольствие стало не из чего, да и некому. А выращивать что-то самим, чтобы прокормить всё население, уже не получится: поля заросли травой, скот давно перебит и съеден. И кто будет этим заниматься теперь здесь? С самой революции все только и делали, что торговали завезёнными с Земли товарами и продовольствием. Их так называемый "освобождённый труд" отучил народ зарабатывать себе на хлеб честным трудом. Теперь же, когда торговать стало нечем, большая часть населения влачит нищенское существование или умирает с голоду... Но всё равно все эти людишки по-прежнему верят своему лживому вождю, продолжают упорствовать в своих примитивных мечтаниях и устремлениях, надеясь на сказочное возвращение былых времён.
