— Захочу — перестану, кому какое дело!
— Я даже в затруднении! Не могу определиться — от кого из родителей ты унаследовал свое ослиное упрямство! А, нет, пожалуй, я знаю: когда они тебя заделали, звезды повлияли так, чтобы помножить их упертость на два и результат воплотить в одном тебе!
— Блэк, оставь его. Расскажи мне про состояние брата и давай список, что вам с ним нужно по зельям. У нас с Гэбриелом не очень много времени.
— Да им бы и в этот срок не подраться, — насмешливо ввернул доселе молчавший Регулус. Голос у него был высоким и с задоринкой, совсем не похожим на Сириусов. И психически нездоровым Блэк-младший не казался — по крайней мере, в данный момент.
— Про Рега рассказать успеется, тем более у него свой язык есть — пусть сам за себя говорит. Как твоя нога, Гэб... кха-кх!.. Гарри?
Первая встреча была скомканной, они нащупывали края беседы, за которые лучше не забираться, чтобы Сириус не схлопотал последствия Дислексии, а потому говорили поверхностно — то о том, то о сем. Блэк настаивал помогать им в тренировках, но Снейп красноречиво поглядывал на больную ногу сына, давая понять обоим, что заговаривать об этом еще слишком рано. Гарри был на стороне крестного: он давно уже чувствовал себя вполне здоровым и рвался в бой, но, похоже, его надолго списали со счетов. Как будто он стеклянный!
Регулус смотрел-смотрел на них, да вдруг и выдал непонятно к чему:
— Однажды Две Шестерки сказал мне, что самая коварная ловушка для людей — это думать, что ты всегда можешь вернуться назад. А ты не можешь. Потому что прошлое прошло, оно не с тобой, оно никогда не было твоим. А ты дурак, потому что не успел.
— Что не успел, Рег? — горько спросил Сириус.
— Ничего не успел. Ты просто думал, что успеешь как-нибудь потом. Вернешься к началу и успеешь. Но ты не успеешь, потому что не вернешься туда. Прошлое съедено. Дай мне палочку, Сири!
— Не нужна тебе палочка. Ты до сих пор советуешься с цифрами, мало ли что они тебе прикажут сделать. Вот как на прошлой неделе...
Гарри перевел взгляд на отца. Снейп молча отщипывал заусенец и делал вид, будто только это и поглощает всё его внимание.
* * *
Вечером 31 октября Дамблдор велел студентам разойтись по факультетским гостиным и там дожидаться старост и ассистентов преподавателей. Объявления по внутришкольной связи были слышны в каждом закоулке Хогвартса и прилежащих территорий. Гарри с Акэ-Атлем, Луной и несколькими когтевранцами-второкурсниками, отправленные помогать Хагриду, вернулись из хижины лесника позже всех, когда старосты уже давали распоряжения переодеться в парадные мантии и не забыть головные уборы факультета. Мантия с синим шелковым подбоем смотрелась на старинном черном платьице Луны как-то необычно и одновременно привлекательно, и даже конфедератка сидела на ее распущенных светлых волосах с Лавгудовской непосредственностью. Надень такое кто-то другой, это выглядело бы, скорее всего, по-дурацки. Мертвяк изошел на комплименты, мол, впервые пожалел о том, что не родился хомо сапиенсом. А вот Куатемок с трудом подогнал свою шапочку под нужный размер: оказывается, Корнер и Бут ради розыгрыша бросили на нее необратимые чары антирастяжимости, а за то время, как студентам в последний раз пришлось одеться по форме, голова Шамана несколько увеличилась в размерах, так что прежняя конфедератка стала ему мала, и о новой он просто не позаботился. Тогда Акэ-Атль просто слегка надрезал основание шапки перочинным ножиком и показал кулак хихикающим однокашникам: "У, два придурка! Мало нам тупых братцев Рона"...
На лестницах стало пестро от красных оторочек гриффиндорских шляп, зеленого плюмажа беретов и подбоев плащей слизеринцев, желтых кантов пальто, курток и шлемов пуффендуйцев и шелковых синих кисточек на квадратных когтевранских шапочках. После привычной черноты повседневных одежд в школе стало по-праздничному весело, как будто в канун Рождества — разве только не пахло хвоей и сдобой. Но вся торжественность была испорчена промозглым ветром на улице, от которого не спасали даже согревающие заклинания — их попросту сдувало сразу после наложения. К тому же гости, ради которых был устроен этот смотр, сильно запаздывали. Гарри шмыгал носом и старательно шевелил пальцами ног в ботинках, чтобы не заработать чего доброго обморожение конечностей. И почему он поленился натянуть на себя все имеющиеся у него свитера, включая подаренный тетей Молли, а заодно шарфы, варежки и шерстяные носки? Так всегда...
— Погодка прям шепчет! — пробурчал ворон с его плеча, дыша по очереди то на правую, то на левую лапу и хохлясь. — Босс, я, пожалуй, слетаю, разведаю, а то щас тут околею, как недосиженный птенец.
— Валяй, — стараясь не стучать зубами, ответил Гарри.
Девчонкам было веселее, но в свою теплую обнимающуюся компанию они не пустили ни Рона, ни Шамана, ни кого-либо другого из мальчишек. Гарри не стал и пытаться. К приезду гостей он закоченел так, что по возвращении в теплый пиршественный зал в голове всё шумело и плыло.
— Эй, босс, спишь, что ли? Очнись! Спать в кроватке будешь.
— Чего тебе?
— "Чего-чего"! Паганини не повторяет! Посмотри на этих брутальных плохишей! Предсказываю: к концу Турнира они отобьют всех ваших девчонок! — Мертвяк восхищенно разглядывал подтянутых дурмстранжцев. — И, между прочим, тех, кого не сумеют отбить их парни, доотобьют их девицы! Посмотри на этих крупастых кобылок! Какие ляжки, какие буфера! Вон той бы в жопу три пера, она была б у нас Жар-Птица! Ах! Ах! Ах! Где моя молодость на Пикадилли?!
Тогда как парни из Шармбатона и Дурмстранга откровенно поглядывали на местных студенток, местные студенты, особенно старшекурсники, вздыхали по шармбатонским красоткам. А одна из них, блондинка-француженка с удивленными голубыми глазами и наивно-соблазнительным личиком, просто дырку просверлила в Роне, рассматривая его так, будто он вовсе не был на несколько курсов младше нее. Да он и не казался намного младше. Как тогда, когда еще на первом курсе близнецы "состарили" братца ради хохмы и подглядели, каким он сделается в будущем, Уизли действительно становился похожим на какого-то голливудского киноидола. Будучи помешанным на квиддиче, он срывал еще "сто баллов к харизме". Как позже иронизировала Гермиона, своей неосторожностью эта куколка-Делакур словит полный комплект порчи и сглаза от альфа-самочек Хогвартса. Гарри не знал, кто эти альфа-самочки, и никогда ими не интересовался, но по всем законам логики француженка действительно рисковала. Рисковала и флиртующая с Хагридом шармбатонская директриса, чей заразительный, с характерным грудным присвистом, смех привлекал ревнивое внимание профессора Умбрасумус — маленькой, но опасной, как любой представитель пепельников. И плевать, что Прозерпина не доставала и до пояса мадам Максим: мрачные чары с размерами мишени не считаются.
Но стоило хлыщу из Шармбатона и дурмстранжцу Виктору Краму после установки Кубка сунуться со знаками внимания к Луне, Гарри почувствовал, как внутри вскипела холодная ярость. Она же... она же еще совсем маленькая! Или... нет? Гарри посмотрел на нее так, будто только что проснулся. Луна — ровесница Джинни Уизли, даже на несколько месяцев старше, а за той уже вовсю ухлестывает Корнер, но почему-то пока безуспешно. И другие парни из разных факультетов оказывали смазливой рыженькой Джиневре явные знаки внимания. Так почему же ухаживания других ребят за Джинни оставляли его равнодушным, а один только намек на приставания к Луне выбил из колеи? Гарри объяснил это себе как то, что она ему как сестренка, а эти двое горе-кавалеров были чужаками. Вот если бы это был кто-то из Хогвартса... Однако и тут парень понял, что кривит душой, и ярость не пропадает, даже когда на месте приезжих он рисует в воображении "своих". В конце концов он решил отложить эти мысли в долгий ящик: они были неприятны сами по себе и сильно беспокоили, их нужно было исследовать позже, в покое и с ясной головой.
Потом началась вся эта свистопляска с жеребьевкой. Гарри не мог понять, зачем Драко выпендривается на всю школу, ведь можно же сделать всё тихонько, и, если затея не выгорит — вернее, если как раз выгорит, то есть дотла, — то никто о твоей неудаче и не узнает. Поэтому сам он сделал так, как решил сделать давно, еще в лазарете: написал свое имя, свернул пергамент, как шпаргалку для экзамена, и, улучив момент, когда никто не отирался в Большом Зале, кинул бумажку в Кубок. Повезет — значит, повезет. Будет шанс проверить, не зря ли его учили все эти годы и не терял ли свое время понапрасну отец, муштруя его на полигоне Сокровенного острова. Труднее всего было делать отсутствующий вид: на самом деле он сильно волновался, поскольку хоть и невелика была надежда, но она была.
— Виктор Крам!..
Дурмстранжец под аплодисменты удалился в специальную комнатку, куда вела дверь в стене за преподавательскими столами.
— Флер Делакур!
За Крамом поспешила запавшая на Рона красотка — до сих пор, как ни странно, целая и невредимая. Наверное, разошедшиеся по школе слухи не врали: она была частично вейлой, а у них по описанию в кратких справочниках резист на многие человеческие чары. Особенно на проклятья, связанные с ревностью. Они же этим пробавляются всю жизнь!
Когда директор разворачивал третий пергамент, Гарри не поверил глазам. Может быть, просто еще кто-то точно так же закручивает бумажку в тонюсенькую трубочку? Прочитав имя, Дамблдор усмехнулся, поправил очки и огласил его уже вслух:
— Гарри Поттер!
Толпа сначала охнула, а затем погрузилась в глухую и зловещую тишину. Только гости переглядывались, с любопытством высматривая того, кого Кубок выбрал третьим. Легендарное имя говорило им многое, а вот разглядеть его носителя до сих пор не позволял сам носитель. Но теперь придется порвать с неузнаваемостью. Ничего не поделаешь, отныне его будут еще больше ненавидеть слизеринцы, тыкать в него пальцем и завистливо шептать в спину всякие гадости те, кому не повезло, студенты остальных факультетов, даже когтевранцы... Но он знал, на что идет, когда черкал два слова на пергаментном обрывке.
И Гарри, кивнув директору, легко проскользнул в комнату вслед за старшими чемпионами. Правда, смотреть при этом в сторону своего папаши он побоялся. Да и в противовес показной легкости ноги на самом деле были ватными, а в голове стоял звон, и не отпускало ощущение, что всё это не взаправду.
47. Он может показаться чем угодно — жилищем Мерлина или скалой бесплодной
— Фкажи-ка, дядя, а фто это на том пригорке? — ледащий тип увязался за мистером Брайсом от самой церквушки. Сдается, он и на службе присутствовал. С какой-то минуты старому садовнику вообще начало казаться, что этот проходимец был ему смутно знаком: то ли жил когда-то в их городке, то ли заезжал не раз. — Видишь там фево? Или нет?
Фрэнк прищурился. Были времена, стоял на одном из тех двух холмов близ дорожной развязки самый богатый дом из литтл-хэнглтонских построек. А потом во время грозы в крышу его шарахнула молния, здание вспыхнуло, как свечка, и ветер лишь довершил дело, начатое огнем. Приехавшие пожарные и врачи помочь домочадцам — семейству Реддлов — не смогли уже ничем. Поговаривали, только труп Томаса, единственного сына пожилой четы, сумели найти, опознать и похоронить на местном кладбище. Затем произошло и подавно невероятное для здешних краев событие: Литтл-Хэнглтон тряхнуло от подземного толчка так, что обгорелые руины дома попросту сложились и стали кучей сырого щебня. С тех пор за этим местом прочно закрепилась дурная репутация.
— Там давненько уже ничего нет, мил-человек, — стараясь проявлять вежливость, ответил Фрэнк шепелявому коротышке. — Я ведь у них садовничал в свое время. Свезло мне, что той ночью был в отлучке. В грозу обратно не поехал, решил дождаться утра. А утром уже и некуда стало ехать, вот так оно бывает. Хорошая была семья, жаль мне их.
— Ну-ну, — усмехнулся знакомый незнакомец, щеря желтоватые, плохо чищенные зубы, спереди выступавшие двумя резцами, как у грызуна.
Странно было смотреть на него Брайсу. Словно через полупрозрачную пленку, видел он коротышку то в обычной, человеческой, хоть и замызганной одежде, то ряженым — в черном плаще или сутане. И ощущения были какими-то скачущими, двойственными: то, подчиняясь очередному приливу симпатии к собеседнику, Фрэнк готов был последнюю монету отдать этому милейшему парню, то, захлебываясь в притоке отвращения, — бежать со всех ног подальше от опасного пройдохи.
Шепелявый больше расспрашивать не стал, только развернулся и зашагал в сторону холма, а Фрэнка Брайса даже не удивило, как растворились воспоминания об этом разговоре, как померк и улетучился из головы облик низкорослого неряхи.
Тем временем Петтигрю — а это вне всяких сомнений был он — приблизился к пустырю, который некогда был садом в усадьбе Реддлов. Не подходя ближе, он сунул руки в карманы своей неопрятной, будто с чужого плеча, мантии и уставился на развалины. Не иначе как подобным же образом видится Хогвартс заплутавшему в дебрях шотландских взгорий маглу: остатки невнятной постройки, от которых так и фонит опасностью. Но после того, как бывший садовник проявил для него местонахождение дома, Питер увидел за очертаниями руин что-то еще более мрачное и жуткое, лишь снаружи похожее на большой призрачный особняк. Маглам этой жути не увидеть и не почувствовать, дом защищен от проникновения существ, наделенных магией, а простаку он не грозит никакими проклятьями, даже если местным ребятишкам взбредет в голову поиграть в пиратов или разбойников на обугленных обломках стен. Дом Реддлов находится сразу на двух планах, и чтобы раскодировать, постройку нужно "вытащить" в это измерение из межпространственной зоны. Петтигрю вспомнилась Карта Мародеров и принцип, на котором она работала. Если бы Питер был уверен, что здесь действует что-то подобное, он попробовал бы разобраться, а рисковать просто так не очень-то и хотелось. Пусть Веселый Роджер рискует.
Маг сунул руку за шиворот и выковырял оттуда один из своих талисманов — его единственный он, перевоплощаясь в анимагический образ, всегда хватал в пасть, прежде чем унести ноги. Маленький, как крысиный глаз, камешек зачарованного граната на засаленной нитке. Вскрыв средний палец, Питер капнул кровью на поверхность темно-багрового пиропа и едва слышно шепнул:
— Purif omnia pura! [1]
___________________________________________
[1] Правильное написание, конечно же, "Puris omnia pura" ("Для чистых всё чисто"), но Петтигрю шепелявит и вместо "s" говорит "f".
Камень пыхнул в ответ сизой тучкой, соткавшейся в форму человеческого черепа, и пару секунд спустя неподалеку трансгрессировал Родерикус Лестрейндж. Тонкий и породистый, как у Дамблдора, типично британский нос, впалые щеки, высокомерно оттопыренная нижняя губа, блеклые, почти отсутствующие брови над круглыми серо-карими глазами, такие же бесцветные — но без признаков седины — и тонкие, как пух, волосы. Всего-навсего. Мимо пройдешь — вряд ли заметишь.
— Доброго дня, фэр! — поздоровался Питер.
