Даже после того, как Лили стала его женой, Сев ни разу не сунулся к ней ни с какими сантиментами. Ко всему прочему, он так и не смог преодолеть тот барьер, который воздвиг после их незадавшегося "первого раза". В остальном всё, за что брался С.Т. Принц, он делал четко и прагматично. Перестав быть студентом, он вдруг оказался каким-то неожиданно самостоятельным и взрослым, чего Лили вообще не ожидала от того "неудачника", которого относительно недавно в школе обзывали Нюнчиком и уродцем. Она-то знала о его способностях, но даже ей было невдомек, насколько он, реальный, отличался от ее представлений.
Если официальный статус и фамилия у них сменились, то отношения остались прежними. Лили это злило: она дала согласие на брак, надеясь, что это изменит положение вещей, да и Северус, по его собственным словам, произнесенным много позже, тоже рассчитывал, что после такого стимула у него в голове что-то перещелкнет и всё наладится. Но нет — теперь чего-то не хватало ему. Позднее Сев даже не раз предлагал ей свободу, чтобы не тратила юность с таким ненормальным сухарем, как он. Но тут уже в самой Лили взыграл гриффиндорский кураж. Сдаться? Вот просто так, не разобравшись, взять и сдаться? Не на ту напали!
Когда-то в детстве, читая о войнах в исторических книжках — сначала о войнах магловских, потом, с поступлением в Хогвартс, о магических — Лили представляла себе такой мир обязательно в черно-белой стилистике. Там, в ее воображении, все люди были мрачными, всё время говорили и думали только о боях, а по улицам передвигались исключительно в военной форме или каких-то ужасных грязных одеждах. Иногда по-пластунски или по баррикадам. Если на улицах возникали дети, они никогда не играли и появлялись только для того, чтобы какой-нибудь бравый солдат мог выскочить из проезжающего мимо танка и спасти их от выскочивших перед этим из подворотни бандитов. Чумазые дети вручались перепуганной и до смерти благодарной чумазой мамаше с назидательным похлопыванием по плечу, а солдат под звуки фанфар возвращался в свой танк и уезжал.
Она еще не знала, как незаметно подступают войны к городам. Как стекают краски с полотна бытия, но остаются чувства, остаются играющие в грязных лужах сорванцы, остается бегающая на свидания молодежь и, встречаясь, редко обсуждает она политику — скорее, какие-то свои, заурядные и глупые, чаяния. Даже если горожанам приходится перемещаться по улицам короткими опасливыми перебежками, жизнь не уходит никуда. Она просто сжимает лепестки в бутон, чтобы переждать мрак ночи.
Так же было и в новой семье Лили: не столь часто ей доводилось думать об антимагловских терактах, если сравнивать эти ее мысли с размышлениями о личных отношениях. Второй год совместной жизни четы Принц мало чем отличался от первого: кажется, Сев привык воспринимать Лили скорее в качестве своей сестры, а не жены. Если не считать редких и ни к чему не обязывающих нежностей — объятий с поцелуями, как бывало в школе, — они оставались просто добрыми друзьями, знающими друг друга с детства. А вот она начала кое-что понимать... Может быть, потому, что до нее дошел тот подтекст, который вложила в свои слова Петунья, узнав о дурацком и теперь уже таком ничтожном по своей сути конфликте у Черного озера между сестрой, Северусом и Мародерами.
Да, только теперь, задним числом, Лили нашла объяснение и странному поведению Туни, и ее тоскливым взглядам им вслед, когда они с Севом, увлеченные друг другом, хватались за руки и куда-нибудь убегали из дома. У девчонки-Лили это не вызывало никаких подозрений — мало ли о чем там печется взрослая и нудноватая сестрица? В подростке-Лили эти воспоминания пробудили еще не сердце, но смутную ревность и недоуменный вопрос: "За какие заслуги кто-то смотрит на моего Снейпа такими глазами? Это ведь просто Сев, эй! Это мой ручной Сев!" Пресловутая собака на сене приоткрыла глаз, чихнула и решила всё-таки пожевать сено, на котором валялась. Чисто из любопытства — чтобы разгадать, какой искус в нем для кобылки из соседнего стойла. И вот девушка-Лили наконец осознала, за что Петунья смотрела на него такими же диковинно сияющими глазами, какими он сам смотрит на нее, на Лили.
Быт разъединяет и ссорит многих. В их случае получилось наоборот. А потом — вот чего уж юная миссис Принц совсем не ожидала — она заметила, что всё больше очаровывается не только характером Северуса, но и внешностью, и повадками. Особенно на фоне шебутного красавчика-Блэка и других друзей мужского пола, время от времени появлявшихся у них в гостях. Поступками Сев казался взрослее них всех и надежнее любого знакомого ей парня. Да, иногда Лили дивилась самой себе. Только теперь она поняла Пандору Уолсингем и Нарциссу Малфой. А самое главное — она поняла Петунью. И, черт возьми, именно это понимание спустя еще два года привело к тому брошенному в момент пароксизма гнева и отчаяния обвинению. Она поверила магическому мороку и достроила общую картину на основе нелепых подозрений. Смертельно оскорбив ими родную сестру и потеряв ее навсегда... на отпущенный ей, Лили, последний час земной жизни...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Словно заново раскрыв глаза, девушка стала засматриваться на действия Северуса. На то, как движутся его худые, но сильные руки с нервными пальцами пианиста, продолговатыми ногтями и выступающими косточками запястий, когда он крошит ингредиенты для работы с зельями; или когда что-то пишет, рисует, чертит ручкой, карандашом или пером; когда, колдуя, держит волшебную палочку; в конце концов — когда просто перелистывает страницы книг. Фантастическим, потусторонним всполохом нет-нет да мигнет на безымянном пальце левой руки крупный камень старинного перстня, надетого поверх обручального кольца — переливами из кроваво-красного в изумрудный. Перстня его матери, переданного Северусу перед их с Лили отъездом из Коукворта — в тот день он, прощаясь, пытался уговорить Эйлин бросить алкоголика-мужа и поехать с ними.
Или на то, как по утрам, обнаженный по пояс, он на ходу подпрыгивает до притолоки, уцепившись за наличник двери, без труда подтягивается несколько раз, чтобы окончательно проснуться, а потом стремительно идет дальше, не меняя ритма шагов. Телесная хрупкость Сева всегда была мнимой. Как трудно представить себе изящную ивовую ветвь в роли опорного бруса, призванного десятки лет поддерживать тяжелую конструкцию, так же нельзя было вообразить себе эту ветвь отломленной от ствола единым рывком. А иногда он был не просто ивой, а типичным Гремучником, и в него словно вселялся бес. Как в ту прогулку, еще в детстве, когда они с друзьями зазевались и забрели на "чужую" территорию Коукворта, где на их небольшую компанию накинулась толпа с мальчишками покрепче... Но это было так давно!
С возрастом "новое" тело его обрело завершенную форму. Жуткие шрамы и рубцы никуда не исчезли, однако Лили перестала их замечать. Пропала подростковая неуверенность и угловатость. Плечи развернулись, грудь стала гораздо шире, "стиральная доска" немного утопла под связкой жил, которые у него заменяли жировую и мускульную прослойку, свойственную фигурам нормально сложенных мужчин. Просто взрослел он телесно гораздо медленнее сверстников — в силу обстоятельств и заложенного природой. Его длинная гибкая шея с четко очерченным бугорком адамова яблока, глубокой яремной впадиной и заметной асимметрией сухожилий не казалась теперь тощей и иссиня-бледной, как у дохлого цыпленка. Лили любила целовать ее и даже слегка прикусывать кожу повыше ключиц, когда ради баловства изображала из себя вампирессу. Ей нравилось наблюдать, как он при этом щурится, словно кот в руках любимой хозяйки, запрокидывая голову и с полным доверием подставляя горло.
А уж если Сев облачался в полюбившиеся ему с первых дней в школе средневековые платья, то выглядел так, будто рожден был носить именно их. Лили не знала ни одного парня, на ком такое одеяние смотрелось бы уместнее. Современное магловское, подогнанное по размеру и фасону, тоже шло ему. Но все же ничего из одежды по моде семидесятых не могло соперничать с костюмами, в которых художники изображали далеких пра-пра из древних магических родов. Да, нельзя было не согласиться с его словами: родись он веков на пять-семь раньше, то и чувствовал бы себя там как рыба в воде. Будь Лили художником, она писала бы с него картины.
О, да, она хорошо помнила, как поразилась его преображению во время первой поездки на "Хогвартс-экспресс", когда оборвыш надел школьную мантию взамен своим бесформенным магловским шмоткам и превратился в ладного студента-неофита. "Вау! Как тебе идет! — честно призналась тогда девочка и, чтобы не смущать его, придралась к неповязанному галстуку, еще просто черному, без факультетских отличий, переброшенному через шею на манер шарфа: — Ты что, не умеешь завязывать?" — "Негде было учиться", — "Показываю один раз! Учись, пока я жива!" Какими смешными были они в те времена, и сколько всего случилось потом...
Неожиданно ей начала нравиться даже безумная татуировка у него на предплечье — подобие знака розенкрейцеров. Всё-таки это тату действительно подходило к характеру Северуса. А ведь раньше наколотый магическими черными чернилами череп, крест и плеть розы раздражали девушку своей грубой агрессией. А еще этот рисунок двигался, вот ужас! "Это ты Стивенсона в детстве перечитал, что ли?" — морща нос, отворачивалась юная Эванс, и белокурая красавица Пандора спешила ее в том поддержать.
Лили всё вглядывалась и вглядывалась, стягивая с него маску за маской, словно лепестки магического иссопа, чей запах горше полыни, а добираться к сердцевине нужно многие часы, и стоит лишь хотя бы на миг ослабить внимание, как средоточие бутона вновь покроется броней тончайших, но непроницаемых покровов.
К другим его, уже сомнительным, достоинствам, с которыми нехотя смирилась Лили, относилось то, что Сев вообще терпеть не мог позировать для снимков — поскольку тогда, видите ли, приходилось быть ненатуральным и чувствовать себя придурком. Как бы она ни упрашивала его сделать ей на память фотографию или колдографию, где можно было бы разглядеть его лицо и где они были бы вместе, Северус категорически отказывался.
— Зачем тебе еще и на память, когда я вот он, каждый день мозолю тебе глаза? Ты так на мою рожу до сих пор не насмотрелась, что ли? — скептически фыркал он. При этом сам ее, Лили, школьные и новые колдографии хранил в своих блокнотах за милую душу, а одну, на фоне Хогвартса, и подавно всюду таскал с собой в кармане, как ладанку.
— Боишься, что порчу наведу? — поддразнивала она.
Сев начинал смеяться. Его всегда жутко веселили магловские суеверия: про порчу по фотографии, про встреченную сороку, про рассыпанную соль и семь лет неудач из-за разбитого зеркала. Ах да, а еще эти кроличьи лапки и магловское Таро! "Эта наша новая преподавательница прорицаний, Трелони, может не беспокоиться: среди шарлатанов она не самая безнадежная лгунья! Маглы и тут обставили магов".
Когда они тренировались в отработке заклинаний, то каждое действие Сева становилось по-звериному плавным, стелющимся. Жаль, что он не видел себя со стороны, ведь это было по-настоящему прекрасно. Северус совершенно по-детски радовался, когда у него правильно выходили мрачные заклинания, которыми Лили с ним щедро делилась — так же, как радовался и в детстве, если разученные или выдуманные им заклинания получались у нее.
— Что?! — досадовал он и неуютно передергивал плечами под задумчивым взглядом жены.
— Ничего, просто.
"Тебе можно на меня пялиться, а мне нельзя?" Он, кажется, всерьез считал, что нельзя — парню с детства вдолбили в голову аксиому о его неказистости, и если во всем остальном ему хватило упорства противостоять наветам, то здесь он склонил голову и согласился, потому что, дескать, глаза у него водятся и он сам себя в зеркале оценить способен. Ценитель какой! Может, Лили тоже сама себе в зеркале не нравится... ну или не всегда нравится. Это же не мешает ему считать ее красавицей и таращиться, когда только вздумается!
Что еще? Ах да, вот! У Северуса воистину колдовской голос. Будто созданный самой природой ради того, чтобы читать им напевные мантры мрачных заклятий пепельников. С чужими и с теми, кого считал врагами, он разговаривал в лучшем случае холодно и сухо, в худшем — резко, с хлестким коуквортским произношением, и тон его делался таким въедливым, что даже представить этот голос приятным было задачей не из простых. Лишь немногочисленные друзья и Лили могли бы свидетельствовать об ином, да только хвалить Сева никогда и никому не приходило в голову. Так уж повелось, причем с его собственной подачи. Он принял бы комплимент в единственном случае — если бы изобрел как минимум панацею от всех болезней. Но Лили ни в чьих разрешениях не нуждалась и молча млела от вдохновенных монологов своего чокнутого алхимика, на которые его иногда пробивало из-за переизбытка эмоций. "Лили, во имя Мерлина, смотри, оно кипит уже на семь минут дольше возможного! Если сейчас не окрасится в бурый..." — "Сев, оно сейчас окрасится!" — "Ты не поняла! Вот смотри, здесь, на третьей минуте семнадцати секундах, уже получилась устойчивая связь. Я не добавлял туда реактив напрямую и в чистом виде. Пудра из драконьей чешуи, понимаешь? Она срабатывает как стабилизатор для каждого из компонентов, но только если всыпаешь ее в абсолютно прозрачный раствор!" И дальше шло подробное объяснение всех этапов проделанной ими трех-, а то и четырехнедельной работы. Иногда оно и в самом деле не окрашивалось и не было затем вылито в резервуар для уничтожения особо опасных веществ.
Теперь Лили поняла, насколько крепка сейчас стена между ними. Она сама потеряла шанс к сближению, когда вела себя в духе тщеславной эгоистки, воспринимая его как преданный и безропотный фамильяр, который не так уж интересует как личность или спутник жизни, но зато полезен в качестве источника знаний и вечно маячащего за плечом рыцаря-телохранителя. И чем дальше, тем чаще вспоминала она старую магловскую сказку о короле Дроздобороде и высокомерной принцессе. Сев ни на что не претендовал и не надеялся, умудряясь довольствоваться тем, что имел, и быть счастливым просто оттого, что Лили с ним рядом. Он вообще обладал редким умением обходиться самым малым. И еще, кажется, он не верил, что кто-то может его просто любить. Решение жены остаться (несмотря ни на что) с ним он расценил как проявление ее доброго сердца, а выгнать ее "во спасение" у него не хватало силы воли, за что он казнил себя того пуще. Лили не знала, как доказать ему обратное — он просто не слушал.
От лирики их отвлекали тревожные события. Судя по заголовкам передовиц "Ежедневного пророка", в магическом обществе назревал глобальный конфликт между действующей властью и оппозицией, представленной несколькими группировками влиятельных магов и сочувствующих им. Сев нередко появлялся дома какой-то взъерошенный, а иногда и подраненный, но предпочитал отмалчиваться. Ей самой он категорически не рекомендовал лишний раз прогуливаться в местах особой скученности людей как в волшебном мире, так и в привычном ей. И вообще прогуливаться лишний раз, без необходимости, он не советовал ни ей, ни Петунье, ни их подругам. Лили исцеляла его травмы, ругалась, плакала, но что поделать — политика просачивалась в каждую семью, хотели того ее члены или нет. Это было неизбежно.
