Чувствуя себя дураком, Шеклболт через силу рассказал то, что сызмальства было известно любому волшебнику: точное местоположение тюрьмы неизвестно, она находится на острове посреди какого-то сурового северного моря, возле нее расположен маяк, и множество дементоров, созданных колдуном Экриздисом, стерегут обреченных на гниение в треугольном колодце черной башни.
— Если я скажу вам, что всё совсем не так, — вы мне, разумеется, не поверите? — в шепоте Малфоя снова прозвучала насмешка.
— С какой стати я должен вам в чем-то верить? — теперь что-то подсказывало Шеклболту, что за словами приспешника Волдеморта кроется или подвох, или какое-то невероятное откровение; и стоит, пожалуй, перейти на более сдержанный тон, чтобы дождаться, к чему тот клонит.
Тут заключенный через две камеры от них пронзительно заорал из-за привидевшегося кошмара, и Люциус торопливо улегся на свое место, успев напоследок подать рукой знак — потом, всё потом. Появился дежурный надзиратель, запустил отслеживающие чары, убедился, что это был не мятеж, и гаркнул через Сонорус, чтобы продолжали отбой. Разбудив тем самым и тех, кого не подняли вопли впечатлительного арестанта. Поговорить в ту ночь соседям по камерам больше не удалось, а под утро сон совсем сморил Кингсли, и он проспал до команды "Подъем", как убитый.
— Если я скажу вам, что Азкабан и дементоры созданы вашим собственным воображением ради того, чтобы держать в неволе ваш дух, тогда как тело свободно, но обездвижено, словно у погруженного в сон от Напитка живой смерти?.. — скороговоркой выдал Малфой при первом же подвернувшемся случае на прогулке.
На них прикрикнули, и заключенные поспешно разбрелись в разные стороны. Сначала Шеклболт решил, что это какой-то бред и подстава. Конечно, Малфой ведет свою игру. Разгадать бы, какую и зачем — и как он хочет использовать при этом его, Кингсли. Надо же такое выдумать... Хотя, если прикинуть, у красных авроров-исполнителей всегда было много разных тайн, запечатанных на их устах строгими обетами по неразглашению. Содержать где-то огромную тюрьму с бесконтрольными, в сущности, дементорами — это как-то рискованно даже для не дружащих с логикой магов. И дело не только в дементорах. Шеклболт и прежде не раз задавался вопросом, как обстояли дела с той же кормежкой заключенных Азкабана и что за добровольный Харон таскался туда-сюда по бурным волнам, перевозя то партии арестантов, то провиант для них. И почему этого "Харона" не знает ни одна живая или мертвая душа? Это чересчур законспирировано, но мало кому добровольно хотелось подолгу размышлять о таких вещах, поэтому магическая тюрьма всегда оставалась своего рода Терра Инкогнита. А если Малфой раздобыл где-то верную информацию и делится с ним в надежде найти сообщника для побега? Ну уж дудки, не на того напал! В отличие от него Шеклболт чист и скоро выйдет на свободу вполне легальным способом!
То, что случилось потом, было возмутительно. Люциусу объявили, что проверка палочки доказала его невиновность и он может считать себя свободным. Вместо ликования Малфой бросился к решетке, разделяющей их с Кингсли, и взмахнул у него перед глазами носовым платком. Так близко, что на нем отчетливо просматривалась эмблема — силуэт феникса в языках алого пламени. Герб рода Дамблдоров. Характерная форма, завитки огня, поза птицы... Мерлин великий! Шеклболт хорошо знал этот символ.
— Запоминайте, запоминайте скорее! — хрипловатым шепотом затараторил Люциус, обеими руками вцепляясь в прутья решетки и втискивая лицо между ними, чтобы быть как можно ближе к собеседнику. — Когда окажетесь в Азкабане, повсюду ищите буквы. Это могут быть руны, это может быть что угодно... и где угодно — на камнях стен, на плитах пола или потолка, просто в воздухе... Всё, что угодно вашему воображению, я не могу этого знать наверняка. Но ищите их. И когда соберете из них слово пароля, на стене появится вот этот знак. Ваш ларец, — он постучал пальцем себе повыше лба, — сможет открыться, и вы свободны.
— Какое слово?! — Кингсли и верил, и не верил... но феникс!..
— "PANDORA".
— Малфой! На выход! — крикнули издалека.
Люциус инстинктивно отпрянул, стремясь на волю, но опомнился, оглянулся на Шеклболта и повторил, уже беззвучно двигая губами: "Пандора!"
Примечание
[*] ..."прикуривая о звезды" — образ, нагло сплагиаченный у Сергея Есенина (из его поэмы "Страна негодяев"): http://lit-classic.ru/index.php?fid=1&sid=9&tid=595. Там эту фразу употребляет один из главных героев — бандит Номах (Махно):
Ты думаешь, меня это страшит?
Я знаю мою игру.
Мне здесь на всё наплевать.
Я теперь вконец отказался от многого,
И в особенности от государства,
Как от мысли праздной,
Оттого что постиг я,
Что всё это договор,
Договор зверей окраски разной.
Люди обычаи чтут как науку,
Да только какой же в том смысл и прок,
Если многие громко сморкаются в руку,
А другие обязательно в носовой платок?
Мне до дьявола противны
И те, и эти.
Я потерял равновесие...
И знаю сам -
Конечно, меня подвесят
Когда-нибудь к небесам.
Ну так что ж! Это еще лучше!
Там можно прикуривать о звезды...
73. Черт возьми, уже три дня я в любовной роли! Если дождик не пойдет, пролюблю и доле
Странное это было лето — хлопотное, но какое-то легкое, как глоток горного воздуха, и даже почти счастливое. И Петунья не понимала, почему это так. Как будто до этого что-то держало — и вдруг разом отпустило.
Они с Дадли переехали в Лондон, в район Илинг. Петунья арендовала квартиру-студию минутах в пятнадцати-двадцати ходьбы от парка Уолпол и, несмотря на провинциальную тягу к простору, ущемленной себя здесь, к своему удивлению, не почувствовала. Она была с головой поглощена "гнездованием" на новом месте и прочими приятными заботами.
А обеспечил ей это умиротворение всего-навсего один флакончик, который, еще наполненный эликсиром, она бросила тогда в сумочку со словами "Вот и проверим". И проверила той же ночью, опустошив перед сном. Странный флакон. Красивый, как будто из-под дорогого парфюма, на старинный лад, только пахло из него не духами, а землей после осеннего дождя, и свежеопавшей листвой, и хвоей. Думая о подробностях вечера в Паучьем тупике, Петунья не переживала их заново с прежней силой. Это было так, точно детали тщательно притуманили, но не пытались стереть из памяти. Пригасили яркость ровно до того ощущения, когда помнить помнишь, но тебе это безразлично.
Загадочный флакон дал ей зять, Северус, в их последнюю встречу, на которой расспрашивал ее о Лили. Они сидели в его коуквортской квартире и говорили до глубокой ночи. А потом... Словно сквозь тонкую кисею, Петунья вспоминала, что она делала тогда. Сейчас это приходило без эмоций, как если бы случилось с кем-то другим: сначала они делились с ним историями о былом, потом Северус дал ей флакон, а она засомневалась, будет ли нужный эффект в ее случае, и зять предложил подумать, а затем принять собственное решение на остывшую голову... О чем подумать? Какое решение? Да уже и неважно. Разглядывая изящную бутылочку теперь, она испытывала какое-то приятное равнодушие ко всему, что было связано и с тем вечером, и с их редкими встречами со Снейпом — хотя, кажется, раньше волновало. А почему? Да какая разница, наверняка какой-то вздор. Наверное, поговорили с ним после стольких лет холодной войны, помирились, вот камень с души и упал. Она ведь чувствовала свою вину и перед сестрой, и перед ее мужем, и перед их сыном. Теперь ее беспокоила только судьба племянника: у них в Хогвартсе творится черт знает что.
В ясный сентябрьский денек, отправив Дадли в школу после летнего отдыха и приготовившись тосковать без него в одиночестве до самых рождественских каникул, Петунья быстро поняла, что с ее собственной занятостью впасть в уныние не удастся. С непривычки в первый день своей учебы и дежурства в госпитале она приехала домой уже в сумерки — и, что называется, без рук, без ног. Долго отсиживалась на кушетке в прихожей, бездумно держа снятую туфлю в одной руке, а другой растирая ноющую от усталости лодыжку разутой ноги. За долгие часы отсутствия хозяев в квартире стало душновато, и перед тем, как отправиться в ванную, Петунье пришлось открыть все фрамуги. Ничего, если внутрь налетят ночные бабочки — можно же потерпеть и их, если еще рассчитываешь встретить принца на белом коне. Принцы, как известно, не поймут избранницу с зеленым от духоты лицом, мешками под глазами, морщинами и прочими следами недосыпа.
Но после душа ее ожидало кое-что похуже безобидного насекомого, примчавшегося на электрический свет. Забираясь в холодильник за апельсиновым соком, женщина краем глаза уловила легкое движение в простенке между окнами. Это был определенно человеческий силуэт — не то женский, не то мужской — но, чтобы так отобразиться на стене, сидеть обладатель тени должен был на посудном шкафу, под самым светильником. Сидеть, по-мефистофельски скрючившись и свесив вниз одну ногу, а вторую согнув и положив на колено острый и длинный, как клюв, подбородок... или это у него была борода? Разыгравшееся воображение дорисовало картинку всего за миг — ровно за то время, пока испуганная Петунья вздрагивала, вскрикивала и круто разворачивалась к шкафу.
— Полегче, магла, полегче! От этих ваших мелодрам у меня скоро вывалятся все перья, — Мертвяк взъерошился и небрежно столкнул лапой лежавший рядом с ним конверт. Петунья чуть не выронила бутылку с соком, но письмо изловила на лету.
— Эй! — возмущенно встряхнув мокрыми волосами, прикрикнула она.
— Босс кланяться велел... и передал весточку. Ну тебя и занесло! А я ведь всё лечу по старому адресу и думаю: с каких хренов меня магией направо да направо кренит? — он демонстративно огляделся. — Ну что, котов теперь тут заведешь или мужика?
— Как же ты меня напугал, черт тебя возьми, дурная птица!
— А кроме чертыханья меня тут соизволят чем-нибудь накормить? Я летел к тебе целый день, смертельные проклятья свистели над моей головой...
— Клюв тебе скотчем перемотать, что ли... — поморщилась Петунья, распечатывая послание от племянника, и ворон, не моргнув и глазом, тут же на ходу поправился:
— Я летел к тебе полдня, проклятья не были смертельными... но, клянусь диадемой Ровены, они над моей головой и правда свистели! Откуда мне было знать, что это цыпленок из курятника волшебников?! Я же думал — дичь беспризорная, скачущая по бескрайним просторам британских степей!
— Ах вот как! — отхлебнув сок прямо из бутылки, женщина уселась в кресло читать письмо. — Ну, значит, ты и без меня уже сыт невинно убиенным диким цыпленком прерий.
— Хорошо, что тебя не взяли в Хогвартс, глупая и жадная ты магла. Если бы ты попала в Слизерин...
— Если ты не прекратишь мне мешать, то сейчас я тебе самому помогу попасть к этому вашему Слизерину. Он же, надеюсь, уже помер?
Мертвяк подкаркнул и замолк.
Узнав о том, что тетя и дядя развелись, Гарри стал писать Петунье куда чаще прежнего — это было уже третье письмо от него за последние два месяца. Теперь у них появилось много общих тем: он с охотой рассказывал о своей учебе и практике в их волшебной лечебнице, Петунья рассказывала о своей — в обычной, магловской. Стиль письма, в отличие от корявого почерка, у него был легким и веселым, и женщина часто останавливалась и хохотала над какой-нибудь подробно разрисованной им сценкой. Так, например, в одном из прошлых посланий он описывал свое первое серьезное дежурство в Мунго, когда там случился многочисленный приток раненых и молодая заполошная целительница, выхватив Гарри в коридоре, впилась взглядом в нашивку на его груди, радостно забормотала: "Би-положительная! [*] То, что надо! Ты нам нужен и пойдешь со мной!" — и поволокла за собой в гематологическое отделение. А потом, уже в донорской палате, более опытные колдомедики разглядели его комплекцию и выгнали за дверь с вердиктом: "Кто прислал сюда этого доходягу?! Да потом его самого придется откачивать!"
__________________________________________
[*] "Би-положительная" — о группе крови, у него III+ (в международной классификации — B+).
"Не переживай, — ответила ему Петунья, — это у нас семейное. Гематологи и меня всегда бракуют по той же самой причине".
Второе его послание прилетело с Мертвяком почти следом за первым, когда она и Дадли еще не уехали из Литтл-Уингинга. Письмо было очень тревожным: Гарри сообщал о гибели директора в стычке с самым главным пожирательским колдуном. Насколько она знала со слов зятя, покинуть страну племянник не сможет до тех пор, пока ему не исполнится семнадцать и по волшебному законодательству он не станет юридически самостоятельным. Что же теперь будет? Если верить в истинную подоплеку всей этой истории, на замену Дамблдору в школе может прийти любой из давно работающих профессоров, а вот в их правительственной организации, Министерстве Магии, — только тот, кого избрала эта самая магия. Но Гарри до следующего 31 июля будет считаться ребенком. Дайте-ка подумать... Так вот почему Волдеморт называл себя регентом! Он давно, еще в начале восьмидесятых, планировал этот переворот и захват власти под видом опекуна Преемника, прикрываясь ребенком, как щитом, и дрессируя его на свой лад. Значит, поэтому он и похитил Гарри руками своих пешек, а Лили и Северуса хотел убить, но что-то пошло не так? Петунья ничего не смыслила в их правилах и могла лишь догадываться. Волдеморт потерпел фиаско, на эту историю наложилось какое-то замысловатое колдовство, отбившее у всех память о настоящих событиях... Хотелось бы думать, что это только страшная сказка и всё как-нибудь решится само собой. Но кому, как не ей, Петунье, знать, что если что-то не показывают по телевизору, то это совсем не означает отсутствия угрозы. И наоборот. Знаменитая "теория мирового заговора" небеспочвенна, да только с общепринятым представлением о ней связана ничтожно мало. Везет тем маглам, у кого нет сестер или братьев с волшебными способностями — им и спится спокойнее...
Но даже после таких перипетий Гарри не терял надежды на лучшее. Рассказывал о своем начальстве, о коллегах: "Профессор Умбрасумус однажды вспоминала, что между собой в Мунго они прозвали маму Митохондрией". Петунья не выдержала и прыснула: ну да, митохондрия и есть, вполне в духе Лили. С шилом в одном месте. И еще каким!
О своей магической утрате племянник тоже говорил с юмором, пусть немного черным, но не заупокойным. Если ты иронизируешь над собой, то имеешь право на поражение. Полусерьезно просил на всякий случай подыскать ему в клинике местечко по знакомству — в качестве стартовой базы, чтобы в будущем они с нею имели возможность стать магловскими медицинскими светилами. Сколотим, дескать, настоящую династию сродни клану Медичи и завоюем весь мир за каких-нибудь пару столетий. Нет, он точно не похож на своих родителей: их обоих не устроило бы признание своего "нестыдного фиаско". Петунья знала наверняка, что в его возрасте Лили раздула бы из этого целую трагедию и все бы ее жалели, а зять ушел в глухую депрессию, байронически замкнулся и долго катал бы свое горе в себе, пока не привык — и категорически запретил бы это обсуждать отныне и впредь. Может, мальчишка пошел в деда по Снейповой линии... ну, до того, как мистер Снейп спился — был же он когда-то нормальным? Петунья совсем не знала папашу Северуса ни "до", ни "после" и могла лишь предположить. Или вообще удался в себя самого? А еще Гарри писал ей, что стал часто беседовать с какой-то знакомой женщиной — возможно, учительницей или целительницей, он не уточнял, — которая раньше была самым настоящим сквибом, но из-за сильного душевного потрясения научилась колдовать. "Понимаешь, маги, полумаги и не-маги отличаются друг от друга только устройством нервной системы и пробужденностью определенных зон мозга. У тех, кто совсем неспособен к волшбе, эта зона называется Мертвой, у сквибов-полумагов — Слепой, а у колдунов — Живой. У меня эта зона пострадала из-за неконтролируемого перенапряжения, и сейчас она в том состоянии, которое у человека называли бы комой. Стать полностью маглом я не смогу, поэтому теперь я вроде сквиба. Оказывается, таких немало, и не все рождаются сквибами, многие пережигают себя или в раннем детстве, или рискованными экспериментами до наступления двадцати одного года. Вот я как раз из вторых. И всё бы ничего, но оказалось, что я действительно почти отучился делать простые вещи руками. Например, гладить свою одежду утюгом, если рядом нет домового эльфа, который сделал бы это за меня и без всякого утюга. Ты была права, нас сильно избаловывает палочка и доступность магии".
