Кентавр отстал от нас так же незаметно, как и присоединился. Не прощаясь и без всяких напутствий, просто проводив почти до избушки Хагрида, дорога от которой к замку уже не представляла никакой опасности.
— Он всегда такой не от мира сего? — спросила я подругу, ужасно благодарная ей за помощь — настолько, что мне хотелось затискать ее и расцеловать в обе щеки, а потом извиниться, что не доверяла из-за этой дурацкой "приманки".
— Угу. А иногда его пробивает на откровения. Мало кто с ним разговаривает...
— А что произошло, почему его изгнали из табуна и пытаются убить?
— Он не хочет говорить об этих вещах. Однажды он рассказал мне одну историю, и мне показалось, что это как-то связано с его ссорой с другими кентаврами. К нему обратился бывший друг, с которым они знались с детства, и попросил помощи. Друг был из человеческого племени и за много лет до этого предал их дружбу. Фиренц сказал, что если бы не он, в его жизни не было бы столько несчастий. Человек пытался обмануть его своей слизеринской лестью, но ему не удалось. Фиренц сделал вид, будто поддался ему и готов сослужить службу. Человек сказал, что ему предстоит самая важная дуэль в его жизни и что ему хотелось бы подстраховаться на случай непредвиденных обстоятельств. Для увеличения сил и обретения неуязвимости ему нужна была кровь единорога, и он попросил Фиренца раздобыть ее для него. Кентавр не стал выдавать своих настоящих намерений и пообещал помочь. Вместо этого он достал ихор фестрала, который смешал с собственной кровью. Кровь кентавра — это яд для мага, она ослабляет его волшебство настолько, что он становится почти как сквиб... Но их кровь бурого цвета, а у единорога серебристая, как ртуть. При смешении с ихором она стала именно такой, как было надо, чтобы обмануть человека, который имел слабое представление об истинном виде единорожьей крови. Мало кто из людей видел настоящую кровь единорога. Бывший друг тоже не заметил подмены и пропитал свою одежду ложным составом. Чем окончился поединок, Фиренц не знает — с тех пор он никогда не видел своего вероломного приятеля...
— И ты не спросила, о ком он говорил? — удивилась я. — Это же точно не о Хагриде: Хагрид никогда бы не предал друга, да и учился он не в Слизерине, а, кажется, в Гриффиндоре. Но с кем же еще, кроме Хагрида, мог дружить Фиренц?
— Я попыталась спросить, но он ушел от ответа. Вспоминать об этом ему тяжело, и поэтому бередить его раны я не стала.
* * *
В понедельник, за два дня до Рождества, в Хогвартс нагрянула инспекция из нескольких представителей Попечительского совета и департамента образования. Возглавлял их сам регент Верховного, и с собой чиновники натащили вездесущих корреспондентов из "Ежедневного пророка" и других проминистерстких изданий, которые мы, студенты, уже давно не покупали. "Пророк" мы тоже уже почти не читали, потому что читать бред, да еще и с утра, когда совы разносят корреспонденцию, вредно для нервной системы. Особенно для чувствительной нервной системы магов.
Как выяснилось, причем совсем недавно, предписания покойной Амбридж никто не отменял: сделать это не смогла даже профессор МакГонагалл, вступив в должность директора. Поэтому инспекторы, уцепившись за этот предлог, явились в школу, чтобы выяснить, насколько соблюдается закон. Ну, то есть, не просочилась ли какая магловская скверна в волшебный мир. Жвачки всякие, упаси Мерлин. Преподаватели, которых профессор МакГонагалл оповестила еще вчера вечером, быстро поставили в известность нас. Половину ночи с воскресенья на понедельник школьные эльфы радостно носились по спальням, собирая на хранение всю запрещенку, что у нас была. Мы хихикали и перекидывались остротами с помощниками преподавателей, да и сами преподаватели не оставались в стороне. Впервые в жизни мы увидели полное душевное единение профессора БаБаха и Пивза — кажется, эти двое о чем-то сговаривались и одинаково паскудненько ухмылялись, а декан снимал свои очки и что-то объяснял полтергейсту. Единственным, от кого скрывали все приготовления, был наш старый профессор ЗОТИ, но он всегда ложился очень рано — и его попросту не учли. Как, в общем-то, и Филча, но завхозом целенаправленно занялся профессор Снейп — послал их с миссис Норрис проверять подземелья на тот случай, если гостям вздумается сходить на экскурсию в "комнаты наказаний". Это по секрету сказал мне Драко на первом же уроке в понедельник.
Малфой заметно изменился. Иногда мы еще собирались небольшой командой в Выручайке и продолжали брошенные с июня тренировки, но без Гарри было уже не то. Драко продолжал играть на публику и, когда мы находились в местах общего пользования, изображал из себя крутого вельможу, к которому на хромом фестрале не подъедешь. Но без лишних наблюдателей он становился вполне сносным и бесил меня даже реже, чем Гарри и МакГроул. До поры до времени. Пока на горизонте не появлялась его ненаглядная Джинджер, с которой они сразу же начинали широкомасштабные военные действия. Ну, может, лет через семьдесят они до чего-нибудь договорятся. Надо верить в хэппи-энд, я считаю.
И вот инспекция прибыла в Хогвартс. Я думала, одним из "попечителей" будет папаша Драко, но тот, скорее всего, не решился показаться в Хогвартсе после всего, что о нем писали летом в газетах, даром что ему удалось отвертеться. Вместо него вокруг регента подобострастно извивался какой-то жилистый мужичонка с тонкими губами, узковатыми — или просто вечно сощуренными — маленькими глазками и куцей растительностью на голове того же цвета, что у и.о. Верховного чародея.
— Это знаешь кто? — потыкав меня в бок локтем, шепнул, пригнувшись, высоченный Рон. — Это Брайан Драйан.
— Кто-о-о?!
— Да, да, он собственной персоной, не сомневайся! — он сморщил нос и озорно мне подмигнул. — Спорим, ты представляла себе что-то другое?
(Запись на полях, поперек основного текста: "Да уж. До недавних времен я действительно представляла его себе по-другому — воображение рисовало мне человека, похожего на аврора Джоффри Макмиллана внешне и характером. Но реальность оказалась жестокой".)
Я смотрела и не могла поверить, что это в самом деле тот самый писатель, автор искрометной, остроумнейшей лингвистической монографии "Почему волшебники пользуются обсценной лексикой маглов?" Ответ был достаточно очевиден, но до Драйана никому и в голову не приходило это исследовать. И главную идею — если маги будут пользоваться ругательствами волшебного мира, а не безобидными магловскими, то проклянут всех вокруг, это услышавших, до седьмого колена — он сумел растянуть аж на восемьдесят страниц. Не просто растянуть, а написать текст так, что я хохотала почти над каждым абзацем, а для Мертвяка Брайан Драйан и подавно стал кумиром. Всё потому, что благодаря его работе Гаррин ворон пополнил свои запасы сквернословия примерно на четверть. Ну, еще бы! Автор приводил в пример не только английские, но и ругательства на иностранных языках. Чего стоила разнообразнейшая матерщина восточных и западных славян! Язык у них и без того веселый, я даже выучила слово "babushka" и иногда обзываюсь им на Лаванду, но Мертвяк сумел запомнить и самые заковыристые выражения, которые мне не давались. Когда на четвертом курсе у нас были гости из Дурмстранга, он умудрился каркнуть при их директоре "pizda s ushami", за что едва не отхватил смертельное проклятие. Потом он долго жаловался своему владельцу на подпаленный болгарином хвост: "Ebu i plachu, босс, этот дикарь едва не размазал несчастного Мертвустика по blyadskim квиддичным кубкам!" и оскорблялся на то, как Гарри скручивало от смеха. А всё спасибо Брайану Драйану!
Но следом я вспомнила, что не так давно это же имя мелькало уже совершенно в другом контексте. И вот с этим контекстом то лебезящее перед Даркменом существо сочеталось вполне себе замечательно.
Это именно он неожиданно для всех выявил, что одна из разновидностей докси — джорджийские лярвы — из-за своей тяги к медленному поеданию мозга разумных существ также имеют право считаться разумной или хотя бы полуразумной расой. Я так и не смогла добиться ни у Луны, ни у ее отца, не является ли в их персональном бестиарии эта самая лярва мозгошмыгом или шлеппи. В конце концов, отталкивались же они от чего-то реального, изобретая их? В отличие от обычных докси, больше похожих по вредоносности на простую моль, эта порода паразитов куда опаснее и агрессивнее. Они проникают в голову мага или магла ночью, когда человек спит, через ушное отверстие. Заметить их сложно — лярвы, как и Пивз, могут по желанию обретать как физическую, так и призрачную форму, то есть становиться бесплотными и незримыми. В мозгу разумных они откладывают свои яйца, которые быстро превращаются в личинок, питающихся мозгом, или, скорее, энергией нервных клеток мозга. Развиваются они десятки лет, и люди, на которых они паразитируют, не умирают, а просто медленно съезжают с катушек. Объясняется всё просто: продукты переработки лярвы извергают из себя обратно в оккупированный ими мозг, и выливается это в совершенно безумные идеи, которые постепенно захватывают больного. Причем больной очень хорошо понимает другого больного, они склонны объединяться в кластеры и продвигать общую идею с упорством и агрессией тех самых маленьких тварей, которые сидят в их головах. Ну так вот, если до поры до времени избежать эпидемий позволяло экстренное вмешательство целителей, то теперь, в связи с проталкиваемыми Брайаном Драйаном предложениями, получалось, что избавляться от лярв, уже проникших в мозг, нельзя ни при каких обстоятельствах: это же живые разумные и полуразумные существа, они всё чувствуют! И уж тем более это будет нельзя проводить у маглов, чем обычно занимаются специально обученные люди в Министерстве. Они же затем удаляют у них сами воспоминания о делярвизации — разве что некоторым из них потом видится во снах, будто их похищали зеленые человечки, но это всего-навсего остаточные явления после тех событий. Если честно, сначала я приняла услышанное за анекдот. Но потом догадалась, что лет двадцать назад, наверное, какая-нибудь лярва прорвалась в мозг самого Драйана, и теперь ее личинки подсунули ему эту грандиозную идею. А другие зараженные в правительстве, кого почему-то тоже не успели делярвизировать, сейчас обсуждают возможность принять это в качестве очередного указа. Если этот указ будет принят, то, как написал в одном из писем Гилдерой, лет через двадцать-тридцать это аукнется по всему миру — настоящая мина замедленного действия. И, глядя на Даркмена и Драйана, шагавшим по коридору нашей школы, я уже почти не сомневалась, что так оно и будет.
Внезапно откуда-то донеслась песенка, и исполнял ее кто-то с чудовищно писклявым голосом и абсолютно отсутствующим слухом. Мы стали озираться по сторонам, чтобы понять, кто это вопит и что вообще происходит.
Если из колодца ты, дружок,
Провалившись, выбраться не смог,
То барахтаться не надо понапрасну!
Остановились и гости. Верховный спросил о чем-то Драйана, склонив голову к плечу просто чертовски знакомым движением.
(Запись на полях, поперек основного текста:
Но меня переклинило, и в тот день я никак не могла вспомнить, кто же так делает из моих знакомых. Кто-то очень и очень мне близкий.)
Тем временем некто продолжал терзать наш слух скрипом колес несмазанной телеги. Обычно всякую такую ерунду у нас пела Распределяющая Шляпа, но голос у нее был совершенно другой, да и кто бы ее притащил из директорского кабинета в нарушение устоявшихся традиций? Даже привидения замка, собравшиеся вокруг поглазеть на сборище, кривились и чесали уши, а Кровавый Барон сурово хмурился и выискивал кого-то взглядом под потолком.
Просто через час (иль пару лет)
Там тебя найдут — сомнений нет...
И рюкзак найдут, и будет всё прекрасно!
И отныне будет в жизни всё прекрасно!
Даркмен кивнул, процессия двинулась дальше. На регенте был церемониальный наряд Верховного чародея, который я иногда видела на колдографиях с Дамблдором. Но, похоже, директор носил эту мантию и прочие атрибуты только на слушаниях Визенгамота и всегда выглядел во всем этом очень колоритно. А вот Даркмен просто стирался на фоне пламенеющих одежд, как медуза на солнцепеке. Единственным заметным пятном на его странном лице были круглые очки с затеняющимися линзами: на ярком свету стекла становились совсем черными, а в помещении немного блекли. Глаз его я не видела совсем.
(Запись на полях, поперек основного текста: "Я только теперь вспомнила, чей это жест. Гарри! Он всегда так же пригибает голову, когда ему что-то нашептывает сидящий у него на плече Мертвяк. И, кстати, когда он только поступил в Хогвартс, у него были очки в точности такой же формы, в такой же оправе, только с прозрачными стеклами. Что бы это могло значить?")
Если ты в рождественский мороз
Отморозил уши, мозг (и нос),
То тереть рукой их берегись соблазна!
Просто через несколько минут
Нос и уши сами отпадут...
Мозг — потом. И будет в жизни всё прекрасно!
И отныне будет в жизни всё прекрасно!
Я посмотрела на преподавателей. Все они переглядывались, и даже вечно что-то жующий тучный профессор Слагхорн замер с креманкой в одной руке, ложечкой — в другой, а все его подбородки дрожали, словно подтаявший студень, над парадной манишкой. Поискала глазами среди когтевранцев-шестикурсников, столкнулась взглядом с Шаманом, Гарри не нашла, вспомнила, что ему порекомендовали "задержаться" у Прозерпины как можно дольше, кивнула Акэ-Атлю, среди пятикурсников нашла Луну, кивнула и Луне, снова вернулась к процессии из Минмагии. Когда чиновники и директриса МакГонагалл прошли вперед достаточно далеко, мы медленно, небольшими звеньями, под команду факультетских старост последовали за ними в Большой зал.
Последний куплет песенки был самым дурацким, и шум двигающейся по коридору толпы почти заглушил его слова. Коротко говоря, в нем оголодавшему туристу, который оказался без воды и еды в пустыне, советовалось разевать рот на привидевшийся во сне пирог. И тогда, разумеется, будет в жизни всё прекрасно. Наш декан беззаботно дирижировал невидимому певцу зонтиком и пританцовывал на ходу, готовый сорваться в пляс. Гарри говорил, что его маму в клинике Мунго коллеги называли Митохондрией. Ха! Как бы не так! Вот митохондрия!
Уже почти при входе в зал услышала за спиной оживление: "О, Поттер!", "Здоров, доктор! Для чего это ты в очках, чувак?", "Это он чтобы умнее выглядеть!", "Ты где шляешься?" Группа нашего курса из Когтеврана шла прямо следом за нами. А Гарри-то что здесь забыл? Ему же сказали оставаться в Мунго, подальше от завидущих глаз из комиссии! Он был странным — ничего не говорил, только тыкал всех в ответ и беззвучно хихикал, когда тыкали в него. Еще и свои старые очки зачем-то напялил! Они ему в ширину уже маленькие, хоть и "велосипеды". Между тем меня снова отвлекли: Акэ-Атль просочился ко мне, раздвинув широкими плечами отделявших нас друг от друга однокурсников и, таинственно снизив голос почти до шепота, спросил, как успехи с зельем "отсушки".
