— Твой папа прав, сердце мое. Тебе нужно привыкать находиться в обществе посторонних людей, ведь я не смогу быть рядом с тобой всю жизнь.
Конечно, "Снейпова сынка" невзлюбили с порога школы все до едина — от учителей до одноклассников. Началось это с провожавшей его матери, которая выглядела и вела себя так, что дети тут же прозвали ее чертовой ведьмой и неприязнь свою перенесли на Северуса, кое-как одетого, не привыкшего следить за собой и диковатого. А он делал всё для того, чтобы только закрепить такое отношение: держался отстраненно, даже заносчиво, в ответ на справедливые и, тем более, несправедливые замечания едко дерзил и не гнушался подстраивать всякие пакости самым рьяным своим обидчикам. И это были отнюдь не кнопки на стуле! Потомок темного рода волшебников был дьявольски изобретателен в каверзах. Однако он никогда не переходил границ, за нарушение которых можно было поплатиться всерьез, и уже не со стороны школьных преподавателей, а кое-кого покруче, о ком намекала, но не умела объяснить прямым текстом его странная, странная мать. Обидчик всегда знал, откуда ему прилетел ответ, но ничего не мог доказать, поскольку в противном случае над ним самим стали бы смеяться как над дурачком, который верит в "колдунство". Снейп пользовался скепсисом и суеверием маглов и всячески поддерживал слухи о том, что у него дурной глаз — а внешность мальчишки вполне к таким слухам располагала, и взгляд его даже в моменты редких улыбок (скорее усмешек) трудно было назвать ласковым. Но все-таки даже в самые отчаянные минуты, когда его травили и колотили, он сдерживал всплески ярости, чтобы не выдать себя и Эйлин и не дать лишнего повода отцу бросаться на нее с кулаками. Лишь однажды, когда ему слишком сильно прилетело от школьного громилы и это совпало с воспоминанием об отце, Северус не стерпел, и в ближайшем окне школьного коридора по стеклу прошла диагональная трещина. К счастью, никто не успел отследить причинно-следственной цепочки, а позже всё списали на просадку старого здания, стекло заменили и забыли.
Одинокий с самого раннего детства, мальчик привык на чердаке своего дома или в палисаднике часами наблюдать за растениями, всякими букашками, птицами и прочей живностью. Став постарше, он много читал об их повадках и всерьез полагал, что лучший учитель во всем — это сама природа. Именно поэтому, не раз наблюдая хитрые уловки жучков-паучков притворяться мертвыми во время угрозы их жизни, Северус начал пользоваться их примером, аккуратно при этом применяя к врагам внушение забыть о его присутствии. Когда мальчишку оставляли в покое, он просто отряхивался от неприятного воспоминания и шел заниматься своими делами. Хилым и болезненным он был только с виду. Ему приятно было понимать, что на самом деле такие, как они с мамой, куда могущественнее всех этих идиотов, которым и знать не стоит о реальном положении вещей, так ничтожны их умы.
— Скорей бы тебе пришло письмо из этого вашего гребанного вертепа, и ты уже съебался бы отсюда навсегда, — часто приговаривал отец, больше не скрывая отвращения и мрачно провожая взглядом Северуса, который все сильнее мечтал о том же — очутиться наконец среди своих и больше никогда не слышать вульгарного сквернословия этого ничтожного простака.
Его уверенность в превосходстве над маглами раз и навсегда пошатнулась после той случайной, но, наверное, неизбежной встречи у коуквортской булочной. Рано или поздно она должна была произойти и произошла.
Северус выходил из лавочки, укладывая купленный по заказу матери батон в школьную сумку, как вдруг на асфальте под ногами что-то сверкнуло. Нечто круглое, подпрыгнув, шлепнулось на носок его старого ботинка. Недолго думая, мальчик подкинул ногой предмет, как футбольный мяч, и легко переловил его в ладонь. Это была круглая женская пудреница с зеркальцем.
— Отдай, эй ты! — послышался вслед за этим требовательный и возмущенный выкрик.
Он перевел взгляд на подбежавшую к нему девчонку. Она была в белом платье, приталенном, с подолом-колокольчиком, и прической, как у взрослых, подражавшей американской кинодиве, такой же белокурой, но куда более привлекательной, чем эта модница. У отца были журналы с ее совсем не пуританскими фотографиями из разных фильмов. Девчонка была старше и выше Снейпа, с вытянутым лицом и длинной шеей. Северус не понял, почему, но она чем-то напомнила ему его мать — не то сварливой мимикой, не то расхождением между словами и действиями. На словах она была недовольна тем, что какой-то чумазый малолетка посмел прикоснуться к ее вещи. На деле ее голубые глаза разглядывали его с потаенным любопытством, ведь прежде они не встречались, хоть и жили в одном городке. Он был готов, что, как все они, эта тоже сейчас окинет цепким взором его нелепую одежду, покривится, а то и скажет какую-нибудь гадость и, отобрав пудреницу, тут же о нем забудет. Однако эта высокая, уже начавшая формироваться как девушка и телом, и замашками, незнакомка протянула к нему руку и повторила: "Отдай!" Северус подал ей пудреницу, попутно убрав невербальным бытовым заклинанием трещину на зеркальце. Магла ничего не заметила, просто сдержанно поблагодарила.
— Ты где живешь? — строго, будто учительница, спросила она, чуть поджимая после фразы закусанные — ну в точности как у Эйлин! — обидчивые губы.
— Там, — он неопределенно махнул рукой в направлении своего дома, на фабричную трубу вдалеке.
— Там — это где?
С таким интересом к своей персоне, тем более со стороны девочки, он еще не сталкивался.
— У реки.
— В Паучьем тупике, что ли?
— Ну да.
Именно перед ней ему вдруг стало стыдно за родные трущобы.
— Так ты из этих?..
— Из кого?
— Ну... из ткачей...
— Мой отец работает на фабрике. Если ты об этом.
Она вдруг засмеялась (наверное, над его неловкостью), но не злобно, разве только совсем чуточку ехидно:
— Да, я об этом. А о чем еще? В твоем районе почти все работают на этой фабрике. А как тебя зовут? — и в ответ на его слова представилась сама: — А меня Петунья Эванс. И я живу во-о-он там! — повторяя его недавний жест, она махнула в противоположном направлении от Паучьего тупика — в сторону района обеспеченных жителей Коукворта. — Ну ладно. Я пошла.
— Давай, — он посторонился, уступая ей дорогу, и еще некоторое время провожал взглядом, пока она не скрылась за дверью магазинчика.
Безусловно, по своему обыкновению Северус затаился невдалеке, присев на скамейку за живой изгородью скверика с раскрытым учебником на коленях, дождался, когда Петунья выйдет обратно, и аккуратно проследил за нею до конца пути. Просто для него было непривычно то, что девочка, да еще и постарше, такая модная и ухоженная, не подняла его на смех за дурацкую одежду — позже она сама призналась, что решила тогда, будто он из семьи хиппи, и ей показалось это хоть и глупым, но забавным.
В палисаднике коттеджа Эвансов рос лилейник. Не лилии, не эти огромные белые звезды с леопардовым узором на нежных, фарфорово-сахарных лепестках, а самые неприхотливые, как сорняк, цветочки. Маленькие, лисьей окраски, без запросов на садовую ценность — из тех, что можно встретить в общественных парках и даже цветущими вдоль обочин. Гемерокаллис — каждый распустившийся бутон живет всего день, словно бабочка.
— Лили, я тебе тысячу раз говорила, чтобы ты не лазила туда! Ты издеваешься?! — открывая калитку и запрокидывая голову, вдруг крикнула Петунья куда-то вверх.
Приглядевшись, Северус различил на рыжей черепичной крыше дома, между вентиляционной и отопительной трубами и над слуховым окном маленькую фигурку в перепачканном ржавчиной комбинезончике и такими же рыжими, как черепица и цветы лилейника, волосами. Замаскировавшись на покровительственных оттенках фона, она была видна только тому, кто ожидал ее увидеть именно там. Судя по возмущению старшей девочки, эта Лили вытворяла такой фокус не впервые.
— Да ничего не будет! — пискляво отозвалась она, оглядываясь через плечо.
Однако было видно, что не цепляйся девочка так крепко за конек, то и соскользнула бы с крутого спуска крыши до самого водосточного желоба, а там, скорее всего, не удержалась и полетела бы с высоты третьего этажа на землю.
— Я всё маме расскажу! — ворчливо пообещала Петунья. — Мне из-за тебя с той поры кошмары снятся! Что тебя вечно туда несет?!
— Туни, ну отсюда красивый очень вид! Залезай тоже — сама посмотришь!
— Еще чего не хватало! Что я там забыла? Давай, быстро спускайся! Слышала, что я сказала? Лили! Живо!
Лили тайком, опять же через плечо, показала ей язык — блондинка уже не могла увидеть ее снизу, потому что поднималась на крыльцо — и задним ходом, на карачках, отползла к слуховому окошку. Опасливо оглядев дорогу, проходившую мимо дома, она приободрилась: ни людей, ни машин в округе не было, а Северуса, который к тому времени и подавно мог считать себя мастером мимикрии, рыжая не заметила. Откинув за плечи жесткие непокорные кудри, она вместо того чтобы медленно и враскорячку забираться в окно, вдруг встала на ноги и, как пловец с трамплина, солдатиком прыгнула в заросли палисадника. Северус еле сдержал вскрик, испугавшись, что она разобьется, однако, пролетев камнем, на высоте трех-четырех футов от земли рыжая Лили плавно задержалась в воздухе и изящно, как балерина, встала на ноги — сначала на кончики пальцев, потом на всю стопу. "Да она же тоже ведьма!" — чуть не закричал он, теперь уже от радостного изумления, и обеими ладонями прихлопнул рот, а для верности даже прикусил палец, чтобы не выдать своего присутствия.
Мать никогда не говорила ему, а оказалось, что и в магловских семьях хоть и редко, но рождаются ведьмы и колдуны. И вот... из нескольких тысяч простаков Коукворта — одна... А вдруг ее, эту Лили, тоже травят в ее школе за то, что она не такая, как все? Всего лишь догадка — и та пронзила Северуса насквозь, заставив сжаться кулаки. За себя он уже давно не злился, держать оборону вошло в привычку, и другого мальчишка от окружающих не ждал. Но как только подумал, что тому же самому подвергается это рыжее, похожее на юркую лису, создание — ярость подступила к горлу.
Однако эти маглы были находчивее Эйлин Принц и ее сына. Они сразу поняли, что это надо скрывать, и внушили дочери притворяться обычной среди обычных. Иногда она бунтовала, но для того рядом с нею и была старшая сестра. Северус так не мог: ему было противно скрывать истинную сущность от этих убогих, уж проще гордо вытерпеть издевательства, чем прогибаться под толпу. Но он-то знал о магии с рождения, и проявилось у него это очень рано по волшебным меркам, а девочка столкнулась с нею совсем недавно, во время первых всплесков, до этого будучи самой заурядной. Ей не пришлось меняться и приспосабливаться, она просто немного недоговаривала — скрывала от других то новое, что в ней появилось, и всё.
— Почему мы вообще должны прятаться, как какие-нибудь воры? — отдавая матери тот батон, спросил Северус по возвращении домой. — Какое право они имеют донимать нас, мы же их не трогаем?!
Эйлин тоскливо взглянула на него исплаканными глазами. Губы ее шевельнулись, словно она хотела подобрать слова и не могла. Но потом она все же сказала:
— Министерство заботится о нашей же безопасности. Нас очень мало по сравнению с ними.
Северус криво усмехнулся:
— Если бы не запреты, мы были бы в безопасности, маглы нас боятся. Пара сильных заклинаний — и они боялись бы посмотреть в нашу сторону. Почему мы должны подстраиваться под них, а не наоборот?
Мать вздохнула и устало уперлась обеими руками в столешницу, нависнув над разделочной доской. Его всегда удивляло, как она выдавливает из себя слова. Каждое давалось ей с таким усилием, будто она перетаскивала мешки с углем, пот градом катился у нее со лба, лицо бледнело, а подбородок дрожал:
— Потому что это всё уже было в истории, мое сердце. Их пытались приструнить, и магов пытались призвать к порядку. Никому не хотелось жить в хаосе. Но это привело маглов к суевериям... Они сочинили свои сказки — ты читал их книги и знаешь эти сказки лучше меня, а они в них верят. И в этих историях мы исчадья ада. Нас надо истреблять, чем они и занялись в былые времена. Только истребляли они в основном не нас, а самих себя, и часто — самых лучших из них, способных думать, творить, лечить... Это был тупиковый путь. Я тоже однажды заблуж... — тут она резко осеклась, подавившись слюной, закашлялась до слез, замахала руками.
Северус похлопал ее по спине, но ничего не помогало. Кое-как напоив Эйлин водой, он понял, что она не хочет (он тогда еще не знал, что не может) говорить на эти темы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сон-воспоминание сменяется.
Минуло двадцать с лишним лет, и вот он стоит над гробом матери в зале для бальзамирования. За окном глубокая ночь, новолуние, и только благодаря тусклой электрической подсветке в комнате видно хоть что-то.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он закрыл здание похоронной конторы всеми известными и доступными ему щитами от магического слежения, прослушки, проникновения, атаки. Он позаботился о том, чтобы утечка волшебной силы отсюда исчислялась в минимальной дозировке. Не активнее слабенького бытового колдовства, на которое не обратит внимания даже самый параноидальный аврор вроде Аластора и сверхчувствительный торментометр всей мракоборческой лавочки. То, что сейчас будет происходить в этих стенах, шокирует даже бывалого боевого мага, а любую министерскую крысу приведет в ярое бешенство.
Отступив на несколько шагов назад, Северус дернул под горлом застежку "домино", и плащ черной медузой оплыл под ноги. Он был в своей обычной школьной одежде — к магловской нужно снова привыкать, времени на это нет, а сейчас ничто не должно быть помехой.
Мел, с виду обычный, как из магазина канцтоваров, на самом деле насквозь протравлен защитным составом. Движением волшебной палочки Снейп заставил его очертить треугольный барьер и заплясать после этого на полу, вырисовывая внутри него окружность и узоры некромантских символов, а сам с чуть светящимся флаконом в руке опять подошел к гробу. На стекле сосуда в два ряда были выгравированы рога тельца, полукруг, глаз без зрачка и вертикальная черта.
Эйлин, забальзамированная, переодетая для погребения и подгримированная, уже ничем не отличалась от других неодушевленных предметов в помещении. От нее исходил полностью искусственный запах, она была наряжена так, как никогда не наряжалась при жизни, она была накрашена так, как никогда не красилась. Но глаза-обманщики продолжали упиваться мороком, а мозг упрямо твердил: нет, это не пустая оболочка, это твоя мать — эта женщина когда-то носила тебя в себе, держала тебя на руках, когда ты родился, она кормила тебя, целовала тебя, думала о тебе, даже по-своему как-то тебя любила.
