Огрызок яблока коротко вспыхнул и растаял от Эванеско, на мгновение ярко осветив сосредоточенные и очень серьезные лица глядевших друг на друга алхимика и аврора. Вот теперь Северусу стали понятны все меры секретности, примененные Макмилланом к их встрече. Эта история пахла очень дурно. Как, в общем-то, все истории, в которые на протяжении всей жизни доводилось вляпываться Снейпу. Он перевел взгляд на старинные колдографии из досье.
Чопорный седой волшебник, отдаленно схожий с Дамблдором, тоже бородатый, с пышными баками, только без очков и с суровым взглядом темных глаз, был означен как Донатус Кассиус Принц; черноволосый, довольно приятной внешности — как Густавус Донатус Принц. Женщин семейства не получилось бы назвать салонными красотками, коллекционирующими страстные взоры кавалеров. При этом они были именно прекрасны — той ледяной, ведьминской, зловещей красотой зимней природы на полюсах планеты. Даже Эйлин. Северус едва узнал в совсем еще молоденькой девчонке свою мать. Эйлин была изящна, одета по старинной моде и сидела, вероятно, возле окна или веранды в своей комнате родительского дома. Он даже не представлял, где это, просто помнил еще той, детской, памятью метаморфозу маминого лица, когда оно внезапно начинало светиться от каких-то счастливых мыслей — Северусу хотелось бы думать, что при взгляде на него. Но обыватель, даже маг, никогда не распознал бы этой перемены. Любой мужчина-прохожий неизбежно поставил бы клеймо дурнушки на каждую из женщин рода Принц, как и любая нормальная женщина старалась бы держаться подальше от мрачных и немногословных мужчин этого семейства.
Рассматривая своих предков, Северус вдруг передернулся от мысли, что из всех представителей древней фамилии он остался теперь один — как среди вырубки остается покореженное полувысохшее дерево, которым побрезговали даже дровосеки. Прежде он никогда не задумывался об этом, а сейчас ему стало не по себе.
Глуховато, как из другой реальности, до него доносился мягкий и совсем молодой голос Джоффри:
— На судебном слушании она говорила, будто ее вырубили Синкопой, а в себя она пришла уже арестованной мракоборцами. Справедливости ради надо заметить, что это совпадает с донесениями. По документам, ее действительно взяли бессознательной на магловском складе — в порту, где произошла схватка между группировками. С ее собственной, зажатой в кулаке, палочкой. Но свою вину она упорно отрицала...
Северус взглянул на колдографию вещественной улики: на полуразвернутой белой тряпице лежала темная, почти черная, очень большая для женской руки палочка. Вид она имела довольно грозный, словно длинный палец какого-то существа с шишкообразными наростами в местах сочленения суставов — прежде Снейп не видел ничего подобного и в жизни не поверил бы, скажи ему кто-нибудь, что у его затравленной матери, похожей на полустертый ластиком скетч, могло быть оружие столь удивительной модификации.
— Черный эльдер, сердцевина из пера феникса. Ее переломили потом, когда Эйлин осудили на изгнание...
— Так она лгала насчет своей непричастности?
— Похоже, не лгала. И министерский легилимент подтвердил ее показания: по ее воспоминаниям, в момент убийства она находилась в обмороке. Но сама защита была выстроена, как назло, из рук вон плохо, и одними лишь ее воспоминаниями суд не удовлетворился...
Снейп потер веки большими пальцами, с силой, до появления мерцающих точек, надавливая на глазное яблоко:
— Что показало Приори Инкантатем?
Расплывшийся перед глазами образ Макмиллана покивал:
— Последним заклинанием на ее палочке в самом деле была Авада.
Северус не стал уточнять, та ли самая Авада, которая уложила пострадавшего. Не достигшие цели Непростительные вызывают тревогу в Аврорате, но при этом во время проверки считываются еле-еле, иногда и вовсе нечитаемы — словом, спутать с осуществленным проклятием такое невозможно. Четкость и яркость сработавшего заметит даже дилетант или новичок.
— Домыслы к делу не пришьешь, но лично я подозреваю, что ее адвокат не старался.
Сказав это, Макмиллан отбросил со лба длинную челку и кошачьим движением сместился в своем кресле, откинувшись назад и опершись локтем на дальнюю ручку. Снейп тоже невольно поменял положение тела, которое изрядно затекло от неподвижности во время манипуляций с копированием досье.
— Эйлин осталась без семейной поддержки, с дурной репутацией, к тому же замешанной в таком грязном деле. А убитый из ее палочки мальчишка был из крайне влиятельного рода, вдобавок родственником министерской шишки. Были подозрения, что вырубил ее кто-то из своих — возможно, в команде завелась крыса. Сам потом почитаешь подробности процесса. Не хочу тебя разочаровывать, но ничего нового сверх того, что я тебе сейчас выложил на словах, там ты не найдешь. В общем, оправдаться твоей матери не удалось.
— И?..
— Стандартная процедура: изъятие и переламывание палочки, попытка стереть из памяти период обучения, чтобы максимально лишить приговоренную возможности использовать магию. Когда выяснилось, что Обливиэйт против нее бессильно, приняли решение заменить заклинание на Дислексиа. Правда, долго совещались — на глобальную или частичную. Учитывая отягчающие обстоятельства, остановились на ДТ. А затем — изгнание, которым заменили Азкабан.
Северус смолчал, хотя с языка едва не сорвался вопрос: неужели ее преступление, даже если предположить, что его действительно совершила именно она, намного тяжелее предательства Блэка, повлекшего за собой смерти двоих лучших магов Британии, да еще и попутно — кучи каких-то случайно подвернувшихся маглов? И между тем Блэк схлопотал всего лишь ДС. Но и тут алхимик сдержался: пора бы привыкнуть, что ждать от этой жизни элементарной справедливости пристало лишь деткам под рождественской елочкой. Впрочем, кто знает, что лучше: анимаг остался частично способным к колдовству, однако провел лучшие годы в страшной тюрьме рядом с дементорами и изрядно поплатился рассудком. Хотя попадись он тогда Снейпу, еще неизвестно, кого из них отправили бы после этого в Азкабан, а кого — на кладбище...
— Первым соглядатаем-маглом, которого приставило к твоей маме Министерство, был Говард Кеннет. Это тоже обычная практика в таких случаях...
Слушая его, Северус понимал, что прежде находился почти в полном неведении не только относительно судьбы родной матери, но и принципов работы магических карательных органов. На роль соглядатая над магом-изгнанником привлекаются люди, у которых среди близких родственников проявились маги и поэтому скрывать от них подробности нецелесообразно, зато целесообразно как-то использовать их осведомленность. Упомянутый Макмилланом Говард Кеннет годился Эйлин в отцы и был неплохим, только очень одиноким человеком. Они привыкли друг к другу, но близких отношений между ними не было никогда. Они относились друг к другу скорее как отец и дочь. Подавленная, с искаженным сознанием, не способная на интеллектуальную работу, Эйлин, похоже, поставила на себе крест и как на личности, и как на женщине.
— Она вообще не обращала внимания на мужчин, — заметил Джофф, — хотя, судя по фотографиям, была интересной девушкой.
Самое плохое случилось восемь лет спустя: мистер Кеннет тяжело заболел и скончался практически у нее на руках. Можно только догадываться, что испытывала она, прекрасно зная, что будь у нее палочка и возможность использовать чары и варить зелья, никакие магловские хвори "опекуну" не были бы страшны. Сломленная несчастьем, она без сопротивления узнала о новом соглядатае.
— Им оказался Тобиас Снейп...
— И кто же был маглорожденным волшебником у Снейпов? — поинтересовался зельевар.
— Маленькая сестра Тобиаса проявилась как ведьма, но она погибла еще до поступления в Хогвартс. К тому времени он уже успел стать агентом Министерства для таких вот "особых" случаев, как у Эйлин...
Северус знал о странной, начавшейся еще в юношеские времена, слабости Макмиллана к женщинам-маглам. Также он где-то слышал теорию о том, что на самом деле ни один волшебник или ведьма не рождались в "чистокровных не-магических" семьях — обязательно среди их дальней родни, покопавшись, можно было отыскать какого-нибудь сквиба, который отчаялся найти себе место в волшебном мире и перебрался в магловский. Это наголову разбило бы расистскую концепцию о так называемых "грязнокровках", будь оно принято на официальном уровне. Но Снейп никогда не применял эту версию к своему папаше, которого ненавидел всем сердцем и который, становясь старше, всем сердцем возненавидел магов.
В молодости Тобиас был видным парнем и к моменту знакомства с Эйлин уже имел репутацию любимца женщин. Правда, до нее ведьм в списке его амурных побед еще не было. Из спортивного интереса или всерьез — теперь неизвестно, но он начал ухаживать за своей подопечной. На первых порах ему льстило внимание колдуньи, пусть даже низложенной и отрешенной. Что же творилось на душе у Эйлин? Определенно, она страдала от надуманного чувства вины перед покойным Говардом... и вообще страдала, как может страдать волшебник, утративший магию или право колдовать. Снейп-старший был не только обаятелен — он постоянно находился рядом с нею, выказывал сочувствие, говорил комплименты. Возможно, было и что-то еще, какая-то важная причина, заставившая изгнанницу поверить ему и привязаться. Как бы там ни было, в голове у нее перемкнуло. Эйлин почему-то решила, что у нее могут быть такие же теплые отношения с новым соглядатаем, как с прежним.
— В общем, она вышла за твоего отца, — подытожил историю Макмиллан и развел руками. — Ну а дальше ты уже всё знаешь.
Наверное, не всё, подумал Северус. Наверное, дело в нем самом, в их сыне, поскольку до его рождения, судя по документам, которые он видел еще подростком, они были женаты уже не один год и жили вполне созвучно. Раньше Снейп-младший считал, будто Тобиас надеялся, что в сыне не окажется магии, а когда надежды не оправдались, с первыми ее проявлениями начал впадать в ярость. Но сейчас, услышав о тетке-волшебнице, которая умерла в детстве, в этом — наиболее простом — объяснении Северус начал сомневаться. Скорее всего, неприязнь вызывал лично он — не как маг, а как человек. И не у одного Тобиаса, у всех остальных тоже. Если вспомнить слова Джеймса Поттера, просто по факту своего существования...
— Понятно, — проронил наконец алхимик, наблюдая, как последние спирали информации укладываются во вторую пробирку. — Что ж, спасибо, Друид...
Снейп не любил, когда к нему прикасались, но если инициатива принадлежала ему, то он мог позволить себе и магловскую форму общения. Вот и теперь в знак благодарности он протянул Макмиллану ладонь для рукопожатия.
— Это тебе спасибо, — ответил аврор, тоже вставая с места и с мягкой улыбкой охотно пожимая его руку.
Северус вскинул брови:
— Мне-то за что?
— За доверие. Уж мне ли не знать твою клиническую неспособность просить о помощи... Эх, как же я иногда тоскую по былым временам... По нашей четверке — по тебе, по девчонкам... По этой нескончаемой весне внутри... когда весь мир в твоем кармане, а до другой Галактики рукой подать, только захоти...
Скептическая улыбка поневоле перекривила губы Снейпа, но он не чувствовал раздражения и даже, кажется, был неожиданно для себя рад искреннему порыву Джоффри. А тот без всякой попытки легилименции, лишь по мимике понял его внутреннюю борьбу с самим собой:
— И не спорь. Я всё это время наблюдал за тобой. Внутри ты остался чистым, как живой родник, а остальное... Остальное — это наносное, братец. Просто мишура и блеф.
Снейп покачал головой.
— Ты, Друид, всё тот же сентиментальный болван, каким я тебя помню... — сказал он только, не без принудительного усилия закрывая все ментальные "порты" и отгораживаясь от эмоций бывшего однокурсника, к которым так нестерпимо хотелось сейчас приобщиться.
— И клянусь мерлиновой бородой, нисколько этого не стыжусь.
Из кабака они уходили в тех же образах, в которых и заявились: поддатая девица висела на лупоглазом коротышке и глуповато хихикала, а коротышка рассказывал что-то смешное и незаметно поглядывал по сторонам. За окнами уже темнело, и в "Жизнерадостного дварфа" как раз начали стягиваться постоянные посетители.
14. Туда, где мы, отринув плоти бремя, вплетем наш голос в звездный хор
— Она была щепетильна в этих вопросах, — невесело, с горчинкой в голосе улыбался Джоффри. Думал, стало быть, о ней. Не забывал...
И Лавгуд тоже улыбался. Тоже смотрел на портрет Пра-Пра в гостиной — так звали в их семействе достопочтенного сэра Френсиса. Тоже Пандору вспоминал. Мог ли не вспоминать? Не мог — не шла она из головы. Ни у него, ни у дочери.
Прислушивался Ксено — не донесется ли шум из комнаты Луны. Спит ли она. И страшно было признаваться себе самому: не сможет он отпустить ее от себя в следующем году. Такую — не сможет. А настойки профессора помогают ей постольку поскольку. День-другой, потом всё сначала. Дети злые, издеваться в школе будут. Розыгрыши устраивать. Не любят, когда кто-то на них не похож, высмеять стремятся. Унизить.
Строго глядит сэр Френсис из глубины своего портрета, и ни единой черточкой длинного лица не намекает на родство с Пандорой. Та нежная была, кожа жемчугом отливала, волосы будто у русалки лунной ночью... А Ее Величество Елизавета советника своего за смуглую масть Мавром величала. Выделяла перед остальными, ценила, и было за что. Мрачный взгляд темнее ночи был у лучшего королевского шпиона, взгляд пронзительный, умный, тяжелый. Ничто не ускользнет от такого — находка для любого правителя. А кабы не седина в висках и бороде, то и с вороновым крылом по черноте могли бы состязаться волосы Френсиса Уолсингема.
— Как ни смотрю на него, всегда удивляюсь генетическим причудам, — словно поймав мысли Лавгуда, высказался Макмиллан. Отсалютовал бокалом: — За Рождество, экселлент!
Вино проглотили молча. Повел бровью сэр Френсис. Отвернулся, склонился над пергаментом, заскрипел пером.
— Я не удивился бы, будь он предком кого-нибудь из Блэков или Принцев... Но Пандоры... Всегда считал, что склонность к шпионажу и прочим подковерным делишкам — слизеринская черта...
Качает головой Ксенофилиус. Не слизеринская — исконно когтевранская. Слизеринцы эгоцентрики, только на себя работают, политики и денег магловских чураются, как и самих маглов. Ни один змей не стал бы королеве простаков прислуживать. Даже по тем временам, до Статута.
Успешно скрывал сэр Френсис, когтевранец, свое происхождение, никто из придворных не сумел заподозрить печать иного мира в личности ревностного пуританина. Лишь Ее Величество знала, не могла не знать, кому доверила свою жизнь. И вместо Хогвартса в графе об образовании Уолсингема с ее соизволения значился Кембридж. Остальное же — учеба и практика в Венеции, Флоренции, Париже — было истинным фактом его внушительной биографии. Как и знаменитое "Нет платы слишком высокой за нужные и ценные сведения" — высказывание, которое так и напрашивалось девизом факультета "Когтевран" стать.
