Сдавший экзамены Поттер выпросил у директора дозволения провести каникулы включительно до 31 июля в Подлунной башне у Ксено и Луны и только потом на остаток лета перебраться в дом любящих родственников. Дамблдор подумал и разрешил, а на праздничном обеде попытался протолкнуть в лидеры года факультет Когтевран, чтобы выделить сокурсников Избранного, но после яростного отпора Минервы уступил пальму первенства активному Гриффиндору. Поймав со стороны когтевранского стола взгляд Поттера, удивленного, как ловко задвинули слизеринцев на третье место, Снейп и бровью не повел: за десять лет работы мелочная возня вокруг баллов и противостояния факультетов уже виделась ему идиотизмом, еще более вопиющим оттого, что даже взрослым людям, профессорам, приходилось постоянно поддерживать видимость боевого азарта.
И вот наконец наступили долгожданные каникулы.
Конец первой книги
Книга вторая. Of. Свадхиштхана. Re (D)
Non è vero... ma ci credo![1]
22. Меня, увы, не исцелят ни Эскулап, ни Гиппократ
Теперь Гарри совершенно не представлял, как ему относиться к профессору Снейпу. Всю дорогу до вокзала Кингс Кросс он почти не разговаривал с попутчиками и все больше смотрел в окно, чем на лица соседей по купе. И даже Мертвяк, поначалу хорохорившийся перед Гермионой, приуныл и задремал у него на плече.
Как удобно было до того матча по квиддичу! Декан Слизерина — открыто проявляющий свою паскудную сущность мерзавец, который что-то затеял под носом у директора. Профессор Квиррелл, конечно, тоже не подарок, и все же вроде бы ничего дурного не делает, с прибабахом, но безвредный, а Снейп его травит. Всё выглядело именно так, пока... Пока "безвредный" Квиррелл едва не проломил ему, Гарри, череп бладжером за то, что тот увидел его собственный череп и нечто, чего не должен был увидеть на этом черепе. Вот тогда расклад по ролям как-то внезапно поменялся. И что бы там ни говорили друзья, имевшие зуб на зельевара — ну а кто, спрашивается, из учащихся Хогвартса не имел на него зуба? — они тоже в глубине души уже не воспринимали Снейпа смертельным врагом Поттера. Больше зубоскалили, чем всерьез считали способным на какую-то гадость. Просто нелогично смертельному врагу спасать того, кому он хочет навредить. Можно, конечно, допустить, что он настолько ненавидит Гарри из-за былых разборок с его папашей и папашиными друзьями, чтобы теперь мечтать разделаться с ним самостоятельно, без помех со стороны какого-то Квиррелла. "Не тронь его, дон Квиринус, этот мальчишка — мой!" Но это уже смахивает на паранойю. Будь Поттер не Гарри, а Джеймсом — еще куда ни шло. Гарри на месте Снейпа и самому захотелось бы сделать очень больно тем, кто так измывался над ним в тех странных снах-воспоминаниях. Но мстить подростку, который даже не помнил своего горе-папашу и уж тем более не волен нести ответственность за его проступки? Убить врага, не умеющего и палочку в руках как следует держать?! Какое моральное удовлетворение может получить от этого мститель, будь ему даже десять-двенадцать лет, а не за тридцать? Нет, что-то здесь не срастается.
_______________________________________
[1] "Это ложь, но я поверю" (итал.)
Затем полгода вооруженного нейтралитета с алхимиком, как и со слизеринцами-однокурсниками. Холодная война, сопровождаемая развернутым курсом техномагии и завершившаяся этой стычкой в подвале Цербера, где Снейп снова пришел на помощь, а потом еще помог разрулить ситуацию с непростительным. Зачем? Довод Дамблдора, который во время посещения раненого мальчика в лазарете рассказал о "долге жизни" Снейпа Джеймсу Поттеру, прозвучал как-то неубедительно. Гарри в занудном когтевранском духе начал докапываться до истоков: что это был за долг жизни, при каких обстоятельствах он возник, почему задолжал именно Снейп, с которым они враждовали? Директор едва отделался от него общими фразами, а когда мальчик поделился сомнениями с Мертвяком, тот поддакнул. Пусть со скоморошьими ужимками, но поддакнул. Ворон тоже не поверил в этот предлог. Сам же алхимик говорить на эту тему отказался категорически, да еще и пригрозил снять пару десятков баллов с Когтеврана за чрезмерную навязчивость ученика.
Теперь Гарри нет-нет да поглядывал на свою волшебную палочку с легким страхом. Авроры считали с нее последние заклинания, в том числе Аваду, и теперь ему казалось, что печать самого страшного проклятья навсегда въелась в древесину остролиста, пропитала ее насквозь, как горячая олифа. Осквернила. Раньше он доверял палочке, а теперь побаивался ее, даже несмотря на то, что она не захотела идти против своего хозяина. Вот в точности те же противоречивые ощущения, что вызывал и Снейп своими поступками: вроде сделал благо, а все равно мороз по хребту! И ведь не объяснишь с точки зрения логики. Однажды, на полигоне Сокровенного острова, во время передышки между тренировками декан Флитвик случайно (или не случайно?) обронил, дескать, со временем палочка и волшебник так сживаются друг с другом, что если она ломается, ее хозяин испытывает ужасную физическую боль, словно это ему самому сломали хребет. Не могут ли тогда опасные заклинания, "привитые" на эту палочку, как плодоносная ветка к молодому стволу дерева, объединить энергии и исподволь влиять на того, кто постоянно ее использует?
Но все сомнения развеялись, как только Поттер увидел скучавших на платформе Лавгудов. Изумительно светлые волосы Полумны были уложены сегодня на средневековый лад — две пряди просто забраны от середины лба, заведены на правую и на левую сторону головы, перекручены и сколоты на затылке бутоном лилово-желтой аквилегии — так что Гарри запросто мог бы представить ее на какой-нибудь старинной картине. Например, времен короля Артура.
Что это была за встреча! Никого не стесняясь, Луна повисла у Гарри на шее, не менее радостно обняла Акэ-Атля, как будто могла его знать помимо упоминаний в письмах, а потом сделала настоящий книксен перед Мертвяком:
— Я очень рада видеть вас, сэр мимир!
Польщенный, ворон даже не нашелся, что ей ответить, хотя обычно за словом в карман не лез.
Остальных она поприветствовала тоже очень мило, но уже совсем не с таким воодушевлением. Гермиона внимательно обошла ее вокруг, словно принюхиваясь, и в конце концов все-таки протянула перепачканную чернилами руку, как протягивает лапу кошка, чтобы коснуться интересующего ее предмета. Подросшая с прошлого года Лавгуд удивленно поглядела на Грейнджер широко распахнутыми глазами. Прежде чем пожать руку гриффиндорки, она скользнула загадочным взором по ее чумазым пальцам.
Затем все как-то очень быстро разбежались, и на платформе у спускающего пар и лязгающего составами поезда остались только Ксено, Луна и Гарри.
— Здравствуй, — просто сказал мистер Лавгуд мальчику, слегка щуря усталые глаза.
Лето 1992 года было просто чудесным! Ничего похожего не происходило у Гарри за всю его почти двенадцатилетнюю жизнь! С утра до ночи они носились с Луной по окрестностям и изучили каждый местный закоулок. Множество раз заглядывали в "Нору" к семейке Уизли, вытаскивая на прогулки Рона, а иногда и его младшую сестру Джиневру, ровесницу Полумны. Рон учил Луну летать на метле, а когда выяснилось, что старая метла Ксенофилиуса основательно попорчена личинками нарглов (Гарри, правда, больше импонировала версия о жуках-древоедах), пересадил ее на свою, вернее, на передаренный ему Поттером "Нимбус-2000". Девочка забавлялась, пытаясь научиться сидеть на ней полубоком, как в былые времена сидели на лошадях в дамском седле, и от этого зрелища у Гарри на спине выступал ледяной пот. Уж лучше схлестнуться с драконом, чем видеть, как хрупкий ребенок болтается на высоте десятого этажа, едва примостившись на тоненькой жердочке, с одной стороны, будто в насмешку, оперенной пучком прутьев. И мимир, который всё время барражировал вблизи маленькой Лавгуд, успокаивал не слишком: метлам Гарри не доверял с первого дня занятий у мадам Хуч. Зато после таких прогулок Луна уставала настолько, что по ночам просто отключалась, как от самых мощных настоек профессора Снейпа, и на лунатизм у нее не оставалось никаких сил.
А однажды мистер Лавгуд потащил их троих ни свет ни заря на рыбалку к ближайшему озеру, местами похожему на болото и носящему характерное название — Бездонный Омут. По дороге он рассказывал о русалках и их дальних родственницах-вейлах, навеяв Гарри воспоминание об отработках у Квиррелла. Сонный Рон спотыкался на поросших мхом кочках, а Луна ловила что-то на ходу прямо из воздуха, складывая это в сумочку с перекинутой наискосок через туловище бисерной лямкой. Словом, рыбаки из них были те еще. Что не помешало юной Лавгуд выловить крупного мегалануса [2], похожего на жабью голову, увенчанную перьевым индейским капором. Ксенофилиус смотрел на танцующую с добычей дочку и печально улыбался своим мыслям, а переглянувшиеся друг с другом Рон и Гарри без слов обменялись догадкой, что по трансфигурации у мистера Лавгуда во времена учебы наверняка стояло не ниже "Превосходно". Во всяком случае, определить, что за зверь послужил волшебнику базой для преобразования, мальчишки так и не сумели.
_______________________________________
[2] Думаю, эта зверушка вполне может выглядеть как-то так: http://www.pichome.ru/images/2016/07/31/cDt9TV.jpg
— Я говорила! Папочка, а я ведь говорила, что они лучше всего ловятся на летающие плевки бундящей шицы! — ликовала Луна, пританцовывая босиком на прохладном песке.
— По-моему, это обычный шлёппи. Ну, заколдуненный, — чуть придвинувшись к Гарри, шепнул Рон.
— А по-моему, обычный карась. Только ей не говори.
— Да знаю я, чего ты! — Уизли забавно поморщил нос, но, увидев поплавки на зеленой поверхности озера, толкнул приятеля локтем. — Эй, у тебя клюет!
— У тебя тоже.
И каждый одновременно вытащил из-под ряски по чахленькому карасику. Увы, их улов не шел ни в какое сравнение с роскошным "индейцем"-мегаланусом Луны, существующим, по правде, только всецело в фантазии хозяев Подлунной башни. Но что-то подсказывало мальчишкам, что зажарить своего пернатого жабеныша девчонка не позволит.
А потом Гарри вдруг ни с того ни с сего вспомнил пинки древнеегипетского анимага, удушье от ядовитых пилюль, заклинание крысы, прерванное Квирреллом, чьи пронзительно-синие глаза несколько секунд спустя отразили зеленую вспышку, а потом помертвели, стекленея... И беспечное веселье мигом улетучилось. Реальность сделалась черной и глухой, даже затошнило.
— Всё хорошо? — извне, из-за прозрачной перегородки, отделившей его мир от внешнего, донесся голос Луны. Гарри еще никогда не видел ее настолько сосредоточенной. И когда только она успела заметить? Даже мегаланус брошен в траву и позабыт — вот-вот трансформируется обратно в карася, только уже дохлого.
— Ага, — ответил Поттер. — А ты что подумала?
— Что в тебя крючок впился, — пропела она своим непередаваемым тоном, будто прочла мантру, и, нисколько ему не поверив, натянуто улыбнулась. — Не хочу больше ловить рыбу, пускай она живет.
Тут Гарри показалось, что при этих словах дочери на лице Лавгуда, напряженно к ней прислушивавшегося, отобразилось облегчение. Как же ему, взрослому, но отчаявшемуся магу, сейчас хотелось стать фокусником: дунул на узел — и всё развязалось само собой! А так не бывает. Гарри уже знал: так не бывает.
И тем же вечером, неосторожно заглянув в кабинет Ксено, он увидел, что тот сидит в своем кресле, отвернувшись к портрету жены на стене, и что-то бормочет. До Поттера донесся лишь короткий обрывок фразы: "Прости меня! Пожалуйста, прости! Я не могу иначе"... Это был уже второй раз, когда Гарри вот так ненароком застукал Лавгуда за странной беседой. Он и теперь сделал несколько бесшумных шагов назад и убежал вниз по лестнице. И если всё это время мальчику казалось, что мужчина печалится из-за болезни дочери, то теперь он усомнился в этом. Луна выглядела счастливой, а ее вера в отцовские выдумки — очаровательным чудачеством, но никак не опасной хворью. Больным и загнанным здесь был только издатель "Придиры".
А в ночь полнолуния в комнате Гарри появился чужой домовик с печальной рожей, висячим носом и глазами философа, склонного по тихой грусти в одиночку закладывать за воротник. Глаза были почти прозрачными и выпуклыми, точно пузыри с огневиски. Плаксивым голосом он объявил, что Гарри Поттеру ни в коем случае нельзя появляться в Хогвартсе в новом учебном году, иначе там его ждет что-то страшное, а он, Добби, этого не хочет. Услыхав их спор, в спальню аппарировали и Воби с Юмой, но прежде чем они увидели таинственного посетителя, тот растворился в воздухе. Опознать его по описаниям Гарри эльфы так и не смогли, как не смог и Ксенофилиус, которому мальчик наутро поведал эту историю. Причем Лавгуд повел себя очень странно: не дослушав гостя и даже не узнав имя домовика-доброжелателя, которое Гарри запомнил очень и очень приблизительно — то ли Моби, то ли Бобби, то ли Робби, — он перебил его замечанием об отличной погоде, перевел разговор на другую тему и больше к тому не возвращался.
Накануне отъезда из Подлунной башни, то есть в день своего двенадцатилетия, Гарри получил письмо от Дурслей. Рукой тетки там было выведено натянутое поздравление, а внизу шла приписка с просьбой не устраивать из дома зоопарк и ограничиться одной, самой необходимой для его дурных деяний, птицей (в ответ на попытку племянника получить разрешение привезти с собой сразу и Хэдвиг, и Мертвяка).
— Что ж, — с фальшиво дрогнувшей горечью в голосе и скупой слезой в глазу выдал ворон на прощание, — придется мне коротать месяц в одиночестве, босс. Но ты не переживай за меня, я тут не пропаду. Я привык уж, таков мой удел.
И Гарри почти поверил в его высокопарный штиль. Да и поверил бы, если бы не успел заметить, как они переглянулись и подмигнули друг другу с Роном. Зато это был самый прекрасный день рождения в его жизни, потому что поздравить его приехали и однокурсники-когтевранцы во главе с Акэ-Атлем, и Гермиона с Невиллом Лонгботтомом, все пальцы которого были отчего-то заклеены пластырями, и Рон с Джинни. А к вечеру в дом Лавгудов заглянули Хагрид с профессорами Флитвиком и Вектор. Так странно и непривычно для парня, который все свои прошлые дни рождения встречал под лестницей в компании магловского боггарта по кличке Ормен! Не то чтобы его слишком уж напрягало общество паука и очередной книги, но стоило признать, что шумная компания для мальчика его возраста иногда тоже бывает крайне полезной штукой.
На другой день, первого августа, Гарри прибыл к родственникам. Непонятно, от каких щедрот им вздумалось вдруг предлагать ему нормальную комнату на втором этаже. Отказываться от нее он, безусловно, не стал — оттуда удобнее было отправлять сову друзьям. Но и каморку под лестницей не забросил, потому что очень уж хотелось ему иногда болтать с приятелем-боггартом. Первым делом он попросил паука показать, как тому удалось изображать перед Дурслями самого Гарри, и Ормен, недолго думая, принял его облик. Даже готовый к такому повороту, Поттер растерялся перед своим двойником, и долго разглядывал "себя" со стороны, замечая то, что не заметил бы в зеркале. Увы, но разговаривать Ормен не умел ни в паучьей, ни в антропоморфной форме.
