(В моеё голове возникла идея обтягивающей оболочки, натягиваемой на мою кожу и улавливающей всю эту излучаемую энергию, словно мобильная сфера Дайсона для души... но я немедленно понял, что понадобятся годы на поиски редких ингредиентов и бюджет нации среднего размера, даже если оставить в стороне тот факт, что у меня мало времени, прежде чем все знания выдохнутся).
Я не думал, что смогу создать шрамирование с нуля, но я мог исправить шрамы, репозиционировать их, чтобы они улавливали энергию правильно. Я был не столь уязвим к трансу души, как прежде, но всё ещё чувствовал, что погружаюсь в работу. Переместить шрамы, исправить почти невоспринимаемые искажения и несовпадения узоров, вызванные нормальными процессами роста и износа. Я исправил всё это, ориентируясь на то, что уже имелось. Это было словно мастер-плотник наткнулся на дом, оставленный гнить, оседать и разваливаться на двадцать лет, и приложил все усилия на то, чтобы осторожно заменить каждую доску, отшлифовать каждую поверхность, покрасить — и всё это, имея лишь зыбкое представление о том, что такое дом.
Закончив, я открыл глаза, оставил руку на Фенн, и сжёг кости, чтобы исцелить её. Изменение позиционирования её шрамов было столь крошечным, что я вероятно не заметил бы, что что-то происходит — однако у меня был Взгляд души, и окутывающее её красное сияние заметно потускнело.
— Сработало? — спросила Фенн. Она протянула руку прикоснуться к моей. — Или ты не знаешь?
— Можешь попробовать прыгнуть так высоко, как сможешь? — спросил я.
— Будет сделано, босс — сказала Фенн, отдав мне максимально ленивый салют. Она присела, а затем швырнула себя вверх, завизжав от восторга, когда поднялась на тридцать футов в воздух. Я бросился ловить её, готовясь к удару, однако она отбросила меня и приземлилась на одну ногу с грацией и позой балерины.
— О, да.
Она прыгнула ко мне и сжала в сокрушительном объятье.
— Рёбра — прохрипел я.
— Извини — ответила Фенн. Отступила и взглянула на меня. Её глаза сияли. — Как долго это продержится?
— Неделю — сказал я. — Как и в прошлый раз.
Её лицо вытянулось.
— Может, больше, поскольку ты, вероятно, сейчас растёшь меньше, чем когда шрамы были нанесены. Извини, клетки отмирают, другие клетки вырастают им на замену, ничего из этого не возвращается точно таким же, каким было прежде, ты это знаешь. — её лицо всё больше вытягивалось. — Но есть вариант решения, который я хочу попробовать.
Я подошёл к банке душ — массовое производство, из эмбрионов — и достал одну. Войти в неё — вопрос мгновения, как было с Фаллатером, и я взглянул на тело внутри, маленькое и несформированное. Это было некомфортабельно и неприятно, видеть душу так, жизнь, вырезанную в интересах питания машин и поездов. Без этого спроса душа не была бы создана, но всё же — было в этом нечто печальное, душа, что останется пуста.
Я скопировал в неё тело Фенн, тот же процесс, что я проводил, когда копировал рёбра, и который Фаллатер использовал, чтобы создать имитацию Амариллис. Образ тела в душе зависел от тела; шрамы на руках Фенн присутствовали в душе, потому что у них была возможность закрепиться, и любая травма может быть записана в душе, по мере того как душа адаптируется к реальности жизни с этой раной. У этой души никогда не было тела, и записанный мной образ тела Фенн никогда не изменится.
Я вернул душу обратно в её контейнер.
— Не знаю, когда я смогу снова войти в эту душу, но когда смогу, я должен бы быть в состоянии вернуть тебе силы шрамов. В сущности, это заморозит твоё состояние в текущем виде, если тебя это устраивает...
— Всё нормально — сказала Фенн. Она поцеловала меня и снова обняла. — Вообще всё нормально.
Я сделал предложение и остальным, но потребовалась толика объяснений, и порядочно убеждения.
— Это будете не вы — сказал я. — Просто способ сохранить все ваши части, которые я могу достать. Душа в бутылке протянет несколько лет, так что это не постоянно, но кто знает, что может произойти даже в следующие несколько месяцев.
— Какие части? — спросил Грак. Он сидел рядом с Амариллис, возле остатков ритуала, сложив руки на груди.
— В основном тело и воспоминания — ответил я. — Навыки переместить нельзя, поскольку это под карантином, ценности можно, но не вижу особого смысла, то же с социальными моделями, наследие перемещать или изменять нельзя, как и истинные имена, атрибуты не копируются, уникальные магии часть души, но не переносятся, хотя в нашем случае это вроде как всё равно неважно... очевидно, я спрошу вашего разрешения прежде чем действительно применять изменения, так же как сейчас спрашиваю.
— Меня это тревожит — сказал Грак.
— Меня тоже — сказала Амариллис. — Хотя я полагаю маловероятным, что мы наткнёмся на ещё одного мага души.
— Я не участвую в этом разговоре — сказала Валенсия, и в её голосе звучала толика горечи. Она прислонилась к локусу; они обе вроде бы немного оправились, и, похоже, произошедшее между ними не испортило их отношений.
— Я согласна — сказала Амариллис. — Я просто сообщила, что меня это тревожит. Я изначально не могу сказать, что отношусь совершенно спокойно к наличию у тебя прямой линии в мою душу. Сделай это сейчас, пока не иссякла сила.
Грак кивнул вместе с ней.
Три души одна за другой отправились в свои собственные закупоренные стеклянные бутылки, и каждая получила подписанную мной этикетку: мэри.bak, грак.bak, и фенн.bak.
Последним я попытался взять часть души локуса и скопировать её... но его душа состояла из образов, многие из которых были абстрактными и спутанными меж собой, и, похоже, весь Эссенциализм в мире не помогал мне с тем, чтобы понять, как схватить и переместить что-то из этого. Несмотря на открытия Второй Империи, я на самом деле не был уверен, что у локуса есть душа; то, что у него там, казалось родственным, но слишком отличающимся, чтобы заявлять, что находится в одной категории. Я не мог найти способа сохранить даже маленькую часть этого, и, вероятно, не смогу понять, как копировать это обратно, если бы захотел. Тот факт, что это было невозможно с настолько высоким Эссенциализмом, походу, говорил о том, что Эссенциализм — неподходящий инструмент для этой работы.
Глава 81: Размышления о Старшем Боге.
Поскольку больше делать было толком нечего — процентов девяносто возможностей Эссенциализма блокировано различными карантинами — я попытался перевести часть моих очков из Эссенциализма обратно в другие навыки, однако оказалось, что система засчитала их очками, задействованными в поражении "Умелый обмен". Довольно базовый и прямолинейный античит; иначе можно было бы на пару минут получать больше сотни в любом навыке, заплатив всего одним очком.
Мы отступили к дереву в центре бутылки, место, которое было для нас домом больше, чем какое-либо другое на всём Аэрбе. Валенсия хотела остаться снаружи с Шестиглазой Ланью, но когда я сказал, что нам всем нужно кое-о чём поговорить, сошлись на компромиссе: локус просунет голову в окно, и Валенсия будет стоять рядом.
— Я оцениваю этот результат на четыре из десяти — сказал я, когда Фенн достала из перчатки прохладительные напитки и расставила их на столе. Внутри дерева было жарко, как и снаружи.
— Хуже — сказал Грак. — Мы не смогли достичь поставленных целей.
— Мы вернём Солэс — сказал я. — Не хочу считать провалом, если есть этот результат.
— Это повело нас по цепочке — сказал Грак. — Как ты и говорил.
— Верно — сказал я. — Но она ведёт в направлении, куда мы всё равно собирались отправиться, и мы получили-таки из этого кое-что, что уже больше, чем я ожидал. Когда я высказывал предупреждение, я думал скорее о том, что придётся взглянуть в глаз бездны и сразиться со Старшим Богом.
Я чуть кашлянул.
— Кстати, об этом...
— Ты без меня сражался со Старшим Богом? — спросила Фенн. — И, кстати, что значит "Старший Бог"?
— Я говорил с Данжн Мастером — сказал я.
Комната на миг умолкла; я заметил растерянные взгляды.
— Это твоё имя для сущности, которая, как ты считаешь, создала и контролирует всю реальность? — спросила Амариллис.
— Да — ответил я.
— И ты говорил с ней? — спросил Грак.
— Да — снова ответил я. — С ним. Ну, он просто принял человеческий облик, полагаю, но думаю, что это "он". У меня сложилось впечатление, что он есть то, что изображает.
Руки Амариллис сжались на столе.
— Пожалуйста, скажи мне, что ты был дипломатичен.
Я помедлил, пытаясь сообразить, как это выразить словами. У меня было два набора воспоминаний о том, как это прошло, и я мог выстроить их последовательность из-за того, как закончились одни из этих воспоминаний.
— Ну, мы не готовились ко встрече с всезнающей сущностью, которая контролирует этот мир — сказал я. — Началось так себе — слушайте, я думаю, в целом это был позитивный, продуктивный разговор, но... я спросил его о проблеме боли, и он был, типа, мудаком в этом плане, так что я избил его до смерти.
— Нет — сказала Амариллис. Она закрыла глаза и помотала головой. — Нет, Джунипер, ну зачем, я же сейчас беременна и даже напиться не могу.
— Ну, он на самом деле не мёртв — сказал я.
— О? — сказала Амариллис, открывая глаза. — Серьёзно? Всевидящая сущность, контролирующая реальность, не умерла от того, что ты избил её? Кто бы мог догадаться?
— Я был зол — сказал я, пожимая плечи и стараясь не показывать, что на самом деле чувствую (пытаюсь оправдаться, пожалуй). — Проблема боли для меня чувствительное место.
— И тем не менее разговор был... продуктивен? — спросил Грак.
— Я не понимаю, что за проблема боли — сказала Валенсия.
— Не думаю, что сейчас подходящий момент, чтобы вдаваться в теодайсию — сказал я.
— Возможно, именно подходящий, если это объяснит, какого х*я ты решил, что избиение всемогущего сверхбога — хорошая идея — сказала Амариллис. — "Тео" означает "бог", "дайсию" означает... что, вообще?
— Я понятия не имею о происхождении этого слова — сказал я. — Но это в общем изучение проблемы боли, вопрос о том, можно ли считать бога праведным или всеблагим, учитывая, что в мире есть страдание.
— Демонов и дьяволов недостаточно в качестве ответа? — спросила Валенсия. Она казалась растерянной.
— Богам решительно не хватает праведности — сказала Амариллис, скрестив руки.
Я вздохнул.
— Ладно, хорошо, дам очень краткую выжимку в интересах уменьшения культурного разрыва. На Земле... ну, вернее, в конкретной части Земли, где я вырос, нас воспитывают верить в существование единого бога, создавшего всё во всём мире, написавшего все законы физики, установившего правила, по которым работает мир, всемогущего и всеведущего, и наконец, всеблагого, то бишь настолько хорошего, насколько это возможно.
— На мой взгляд, звучит очень неплохо — сказала Фенн, чуть нахмурившись. — Я бы предпочла жить в таком мире.
— Я бы тоже — сказал я. Пока оставим вопрос свободной воли. — Проблема в том, что я жил на Земле, и на мой взгляд такой бог не имеет смысла в контексте всего, что творится на Земле.
Я ощущал, как нарастает мой гнев.
— Так что, когда мне было десять лет, я лежал в постели, и тут у меня произошёл... вероятно, эта концепция здесь отсутствует, но кризис веры.
— Она существует — сказал Грак.
— Она существует — согласно кивнула Амариллис. — Просто не в контексте богов.
— О — сказал я. — Верно. Дерьмо, извините.
Грак отмахнулся.
— В моём случае кризис веры был в том, что я просто сидел, думал, и так злился на бога за то, что он ничего не делает, ну, знаете, с тем, как умирают от голода, или тем, что в лесу нашли тело ребёнка, или... на Земле было очень просто получать информацию, обо всём и в любое время суток, так что даже пусть в целом тренды были позитивны, но можно было прочитать как парень лет двадцати умирает от рака, или женщина плачет из-за ребёнка, родившегося с анацефалией, или... да что угодно, что лично на тебя может оказать эффект, и продолжаешь об этом читать, и оно не заканчивается, потому что всегда найдётся что-то новое.
Я возвращался к старым чувствам, и понимал, что смешиваю в кучу, но я просто хотел выговориться, и уставился в центр стола, продолжая говорить.
— И во всём этом, в окружении всего этого, где был бог?
Когда мама с папой орали друг на друга за дверью моей спальни, слов не разобрать, только чистая враждебность, когда я молился богу, почему в ответ было лишь молчание?
Я глубоко, дрожаще вздохнул.
— Это про Артура — сказал Грак.
— Нет — ответил я, помотав головой. — Нет, это было задолго до его... до того, как он умер. Я был маленьким, и вся эта боль, в основном доносимая телевизором и интернетом, и ответы, которые я получил, когда пытался поговорить с пастором, были просто ответами, которые я ненавижу. "У бога есть план". "Пути господни неисповедимы". Если ты всеведущ, насколько дерьмов ты должен быть в планировании, если любой из твоих планов связан с убийствами миллионов детей каждый год?
— Джунипер, со всем уважением, — сказала Амариллис — но впечатление такое, что это про Артура.
— Нет — сказал я, на этот раз надавив. — Это про всё дерьмо, что происходило когда-либо с кем-либо. Артур многое значит... значил для меня, но когда он... умер умер, это было не ново.
Это слово оставляло отвратительное послевкусие.
— Это просто вернуло все застарелые ненависть и гнев, которые уже были во мне, поскольку там, откуда я родом, когда люди умирают, особенно молодые, появляются все эти идиоты, которые говорят, что у бога есть какой-то глупый *баный план, требующий того, что по сути убийство, или что пути господни неисповедимы, или, ну, — я остановился и усмехнулся — что он в другом, лучшем месте.
— Что так и есть? — спросила Амариллис, подняв бровь. Я видел, что всё это до неё не доходит.
— Нет — сказал я. — Я бы не сказал, что на Аэрбе во времена власти Тёмного Короля было лучше. Насчёт другого места, впрочем, спорить не буду.
— Погоди — сказала Фенн, нахмурив брови. — Я запуталась, с чего бы тебе злиться? С чего вообще считать, что этот бог всевидящий? Может, плохие вещи происходят, потому что они вне его контроля? Нельзя же просто злиться на кого-то, кого не знаешь за то, что у него недостаточно могущества, чтобы тебя защитить.
— Вообще-то можно — возразила Амариллис, сложив руки. — Если защищать вас было их работой, и они провалились.
— Ну, каковы бы ни были твои проблемы, думаю, было бы больше смысла сказать, что на самом деле этот бог на самом деле не всевидящий, не всезнающий, и не всемогущий, или возможно не существует, что ты уже говорил — сказала Фенн. — Я не думаю, что-когда-нибудь бесилась из-за того, что не существует, а я много раз бесилась.
— Я не знаю — сказал я. Поднял руки. — Реально не знаю, думаю, я просто был так убеждён, что бог есть, и самым слабым местом казалась всеблагость, а не всеведение, потому что кто-то же должен был создать мир, так что...
