Весь путь по лабиринту он молчал. Молчал и когда они ступили в маленькую металлическую клетушку, и та понеслась вверх — Гэлмор вдруг почувствовал, что продолжает ощущать и пустоту под полом клетушки — подъемника, и уходящую в немыслимую высоту шахту, и лабиринт, раскинувшийся внизу... Совершенно новые чувства.

И когда он, войдя вслед за Эриолом в высокий темный зал, увидел фигуру в длинном плаще — человек стоял спиной к ним, наклоняясь над чем-то... не видно... понял сразу: это он, Темный Майа.

— Я привел его, — вслух сказал Эриол, и майа повернулся.

Гэлмор вздрогнул: взгляд светлых глаз Гортхауэра оказался пронизывающим, страшно _сильным_... не пугающим, но мощь была ощутима почти физически.

-Здравствуй, — сказал он негромко, но в зале голос разнёсся эхом, или показалось?.. — Эриол сказал: ты хотел меня видеть.

Майа только чуть прикрыл глаза, и стало внятно без слов — да. Гэлмор ощутил — Эриол вдруг буквально растворился в воздухе, был — и нету. Зато так же, прямо из воздуха, возникли два кресла.

— У тебя, конечно, множество вопросов ко мне? — майа улыбнулся, и пугающая глубина его взгляда словно спряталась. Теперь перед Гэлмором стоял просто высокий красивый... то ли человек, то ли эльф... нет, пожалуй, майа был больше похож на эльфа... которых, впрочем, Гэлмор и не видел никогда. — Садись. И спрашивай.

Гэлмор сел.

-Извини, так получилось, — он улыбнулся. — Честно говоря, я понял там, в Каземате, только одно: что можно выйти оттуда и стать сильнее... и полностью отдать себя тому служению, к которому я стремился всю жизнь. И — месть. После смерти стать сильнее. Им нужен мой труп — так пусть же они его получат, бешеные собаки, — лицо его исказилось. — А спросить... Спросить у тебя я всегда хотел одно: ты дал нам служение... и за все века никогда, ни разу не попытался наладить с нами связь. Почему?

— Ты сейчас узнаешь то, что уже было шоком для всех ваших, — майа сел в кресло. Гэлмор вдруг обнаружил, что и плащ майа куда-то исчез — чудеса... — Тебе знакомо имя Курумо?

-Курумо? — Гэлмор нахмурился, припоминая. — Да... У нас говорят, что это майа Манве, но о нём ничего не известно... кроме имени.

— Это мой брат. И один из самых давних и непримиримых врагов. Именно он привел некогда воинство валар на землю Эндоре и через это стал причиной гибели того хрупкого мира, в котором мы жили. Многие из тех древних документов, что вы почитали за истинные, Гэлмор — правдивы лишь частично. А тот, что вы сделали направляющим в вашем служении — убивать своих, чтобы выстелить путь к возвращению Мелькора — ложен полностью. Я не писал его: его писал Курумо, для того, чтобы те, кто обратится к нам своими помыслами, не сумели бы окрепнуть. Так оно и случилось: я не помышлял, что на Острове может появиться такой культ, а вы все эти века провели в подполье, убивая друг друга.

Гэлмор ошеломлённо смотрел на Гортхауэра, в глазах зажглась бессильная ярость.

-Твой брат?! То есть он тоже — фаэрни Мелькора? И чтобы — вот так?! Немыслимо... И он же — майа Манве... предатель.

Он с силой сжал кулаки.

-Наше Служение зародилось давно... ещё в те времена, когда эльдар Валинора приплывали в Нуменорэ. Раньше — не было, и мы гадали, откуда, как могли попасть к нам рукописи, хранящие Память... Если он предатель... — Гэлмор заговорил медленно, сам поражённый открытием, пришедшим ему в голову, — получается, что Курумо прислал нам эти рукописи... из Валинора.

— Это неудивительно, — взгляд майа снова стал оценивающим, пронзающим насквозь. — Ты узнаешь о том, как все обстояло в действительности. И, Гэлмор — я полагаю, ты, и трое твоих друзей, да и многие из ваших будете нужны мне — на своей родине. В Нуменоре.

В глазах Гэлмора зажёгся огонёк мстительной радости.

-Я не знаю, что скажут остальные Старшие, но что касается меня... я буду рад прогуляться туда снова.

— Месть? — майа усмехнулся.

-Да. Я знаю, кто сдал нас... и этот человек заплатит мне. Да и персонал Каземата... тоже.

— Так значит, говоришь, ты выбираешь Служение, — майа побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

Гэлмор виновато улыбнулся.

-Гортхауэр. Мы воспитаны на том, в чём, как ты сказал, немало лжи, а потому — то, что я именую Служением, навряд ли действительно является тем, чем должно быть на самом деле.

— Ответь мне на один вопрос. Что изменится в мире, когда ты убьешь того, кто вас сдал, и пройдешься, убивая тюремщиков, по Каземату?

-Что изменится? Несколькими сволочами станет меньше, и они не смогут больше никому испоганить жизнь.

— На их место тут же встанут новые, и начнут исполнять те же обязанности, которые ты назвал сволочизмом, — майа улыбнулся. — Или ты полагаешь, что Каземат останется без тюремщиков и палачей вовсе?

-Бывают разные степени сволочизма, — Гэлмор улыбнулся в ответ. — И порой он выходит за все мыслимые пределы. Идеальных людей нет, но... надо же всё-таки хоть как-то сдерживать жажду разрушения.

— Надо. И ты будешь этим заниматься. Но — так, чтобы это давало ощутимые результаты, а не только лишь тешило твои чувства. Гэлмор, — майа подался к нему, — ты предпочитаешь, чтобы я говорил с тобой правдиво, прямо и честно, или как с чувствительной девой — щадя ее нервы и чувства?

-Я предпочитаю правду, — коротко сказал Гэлмор.

— Ты многое перенес. Но должен понимать, что все наши чувства и вся наша боль — лишь капля в общем море. Если ты с нами — ты будешь действовать воедино с нами всеми. Я говорю сразу: тебе придется взять свои чувства в кулак и забыть о том, что тебе _хочется_. Ты будешь видеть, почему мы выбираем тот или иной путь: я дам тебе все нужные знания, тебе никогда не придется действовать вслепую. Но почти никогда не доведется исполнять то, к чему тебя позовут многие, многие из простых человеческих чувств.

Гэлмор напряжённо ловил каждое слово.

-Почему?

— Чувства слишком часто бывают слепы, Гэлмор. Если мы хотим достичь цели, мы не должны идти у них на поводу.

Гэлмор несколько мгновений пристально смотрел на тёмного майа. Не взгляд, — прогляд, по ту сторону лица и души: в судьбу. И, очевидно что-то осознав, он медленно откинулся на спинку кресла.

-Говори. Говори, Гортхауэр. Я буду — с вами. Что же до чувств... — он почему-то посмотрел на свои руки, — то ими можно управлять. Направлять их — на дело. Переводить на то, на что — важнее. Я привык — вот так.

— "Говори"... — майа вздохнул. — Я успел изучить ваше наследие. Да, ваши версии легенд в основном верно передают ход событий. Они лгут в другом.

-В чём же?

— Они все, Гэлмор, все переписаны таким образом, чтобы отучить вас думать самостоятельно. Чтобы переложить ответственность выбора на того, кто — наверху. Кто освящен авторитетом Учителя. Я не удивился бы, если б однажды сам Курумо явился бы к вам, рассказал бы новые сказки, и вы пошли бы за ним, как покорные овцы.

Гэлмор очень долго молчал. Потом наконец поднял голову.

-Ты видел это в Эалинде? в тех, кто был с нею?

— В Эалинде наследие прошлого, — отрезал майа, — именно оно привело ее к вам. В остальных — да, видел. Это неудивительно: юность ищет тех, кто может быть образцом. Но именно это — яд, от которого вашим избавиться будет труднее всего.

-Тогда, прости, я должен задать тебе вопрос. Отвечать будет... трудно.

— Ты щадишь меня? — майа улыбнулся.

Гэлмор остался серьёзен.

-Я должен узнать то, чего не было в нашие учении. То, отчего ты — такой, какой ты есть. Я должен узнать — как это, чтобы не повторять прежних ошибок. Скажи: как учил тебя — вас — Мелькор? Как он, Учитель, сделал так, чтобы вы были — сами, чтобы не нуждались в нём, — да, это страшно звучит, но это так. Чтобы вы не оглядывались на него, не ждали подсказки, совета. Как?

Майа качнул головой:

— А мне казалось, ты спросишь: что же тогда ты требуешь безоговорочного подчинения?.. Разумеется, Гэлмор. Разумеется, ты узнаешь все, что знаем мы, прочтешь подлинные хроники, многое — увидишь сам... А что до вопроса — КАК...

Майа молчал долго — наверное, с полминуты.

— Это хороший вопрос. Мне думается, ответ на него прост: эти свойства заложены в любой человеческой душе изначально. А может быть, и в любой душе вообще. Нужно лишь не убивать их, когда человек ли, эльф ли — растет, а позволять расцветать тем движениям души, что стремятся к красоте, к гармонии, к свету... — он улыбнулся, — настоящему свету, я имею в виду: мы ведь тоже любим свет, каким бы странным это ни показалось. Не от хорошей жизни мы забрались под Завесу Тьмы. Когда-то, на заре времен, все было именно так. Мы просто жили. Так, как нас звала душа. А душа звала — творить, любить, делиться с другими красотой и открытиями нового мира. Мне иногда кажется, что Эру перенес всю его косность того склада, который насадил в Валиноре, извне, из других миров Эа: слишком уж стройным, при всей его черствости, был этот уклад, и слишком уж он был рассчитан именно на Воплощенных.

Гэлмор покачал головой.

-Нет. Я не о том... Смотри. Есть люди, которые будут рабами всегда. Дай им свободу, — и они найдут, кому её отдать, как от неё избавиться. Потому что они слабы, они ищут опору вовне, вне себя, — не имея внутренней. Таким всегда будет нужен хозяин, господин, лорд, Учитель, Старший... назови как хочешь. Большинство женщин таковы, — по счастью, им предназначено выходить замуж, и опора обретается. Но есть и другие: те, кто всегда будет свободен. Как Мелькор. Вот это — как?

— А вот здесь ты неправ, — майа улыбнулся, — конечно, природные черты характера реальны, но многое, очень многое зависит от воспитания. От того, что человеку внушают с детства. Чему его учат. Если женщинам с детства внушать, что им нужен поводырь, и создавать все условия для развития таких качеств — большинство такими и вырастут. Совсем иное — если с детства приучать к мысли о самостоятельной жизни, о совместном, но самоценном пути рядом с любимым. Ты скоро узнаешь наших людей, и женщин — тоже. И увидишь, насколько они отличаются от нуменорских. А вот откуда в людях те самые извечные черты, что отличают одну душу от другой — о, Гэлмор, этого не знал и Мелькор. Если хочешь мои догадки — мне видится, что там, за гранью Эа, есть некая подлинная сила, что творит все души: подлинный Отец, тот, чье имя присвоил себе Эру. Оттуда в наших душах тяга к правде и справедливости. Все рожденные фэар неуловимо отличны друг от друга: в этом их ценность. А уж здесь, в нашем темном мире, из-за совокупности обстоятельств одни нити выступают на поверхность, другие идут в глубине. Наша же цель — чтобы в каждой душе наверх пробилось как можно больше ростков доброты, жажды творить и познавать новое, сострадания... понимаешь?

-Понимаю... — Гэлмор улыбнулся. — Всё так... необычно. Как будто я долго только грезил, и вдруг — вот она, реальность. Другая... узнаваемая, и всё же другая. Надо привыкнуть.

...За лордом Мораной закрылась дверь, а королева так и осталась стоять у перил, глядя в синеватую даль.

Забрал. Забрал Старших. Этого следовало ожидать...

Как это было возможно — при том, что тела всех четверых остались мертвыми в Каземате — можно было даже не гадать: все равно ничего не узнаешь. Сколько у него в запасе таких сюрпризов...

Чувство мысленного зова пришло извне, из-за океана. В том, кто именно зовет, не было сомнений. Неужели Враг даже оттуда может слышать ее мысли?..

Первым движением было — не отвечать. И раздражение: да когда же он оставит меня в покое?!

И — по-королевски:

"У меня мало времени. Что тебе нужно?"

Тот, видимо, уловил эту неприязнь и тянуть не стал.

"В ваших тюрьмах до сих пор содержатся несколько десятков обвиняемых по делу о культе Моргота. Мне не хотелось бы, чтобы они погибли, тем более, что почти все они — совсем молоды. Я прошу, Королева — отдайте их мне, негласно, разумеется. От их казни вам все равно не будет пользы."

Королева задумалась. Вопрос — что делать с заключёнными — занимал её уже давно, точнее, с тех пор, как она приняла престол. Казнить — означало уподобиться покойному Ар-Фаразону. Отменить смертный приговор, вынесенный судом, было равнозначно молчаливому одобрению этого культа, чего она не хотела допускать ни под каким видом. Нариэль была последней из тех, судьба которых решалась прилюдно, — королева вынуждена была пойти на это: девчонка вела себя неподобающе, и её следовало наказать. Заодно это оказался прекрасный повод для того, чтобы продемонстрировать величие и милосердие...

Тайно отдать заключённых Тёмному было бы наиболее человечным выходом, но...

"Ты собираешься направить их против Нуменора?"

"Детей при всем желании трудно направить против чего-либо, Ваше Величество."

Горькая усмешка.

"Дети быстро становятся взрослыми и впитывают то, что им говорят, как губка. Я могу сделать то, о чём ты просишь, но при одном условии."

"Слушаю."

"Они никогда более не должны ступить на земли, принадлежащие Нуменору. Их жизнь никогда более не должна быть связана с Нуменором и не должна вредить ему."

"Вреда Нуменору от них не будет. Но они и вправду могут захотеть увидеть родину снова. К тому же, многие из них отнюдь не одиноки... у них остались родственники, и хоть вслух они и проклинают этих "предателей", но в душе вовсе не равнодушны к их судьбе. У меня есть предложение к вам — быть может, это поможет вам решиться."

"Наши представления о благе и вреде для Нуменора в чём-то схожи, но в чём-то разнятся, — иронично заметила королева. — Я бы не хотела в ближайшем будущем наткнуться на эту разницу, — полагаю, вы понимаете, о чём я. Какое у вас предложение?"

"Вы никогда не думали о судьбе тех нуменорцев, что были захвачены нами? "

"О да. Я же потомок Верных, и для меня на тех, кто попал в плен, навеки стоит клеймо "искажённого Врагом", — голос её прозвучал насмешливо и зло. — Вы предлагаете обмен?"

"Проку с них — "искажать"... — долетела мысль. — Да, Ваше Величество. Хотя, собственно, я бы отдал их вам и, так сказать, безвозмездно."

"В таком случае, это надо делать открыто."

"Это уж как вы решите сами. Хотите — за каждого двоих верну... — невидимая усмешка, — мог бы и сразу всех, решайте. На рубежах Ханнатты этого добра не убудет..."

"Мне нужны все мои люди, — холодно прозвучало в ответ. — Обмен — всех на всех. Сообщать о том, когда ваших привезут на границу, не буду: отследите и сами. И ещё вопрос: как поживают их "Старшие"? Всегда хотела узнать, как себя чувствуют люди, побывавшие по ту сторону смерти и вернувшиеся обратно."

"Терпимо. Осваиваются понемногу... Что же до ваших людей — имейте в виду, Ваше Величество, их много. Это не одна тысяча. Вы готовы принять их всех?"

"Они вас так достали? — осведомилась королева. — Конечно, готова. Это _мои_ люди."

"В некотором роде — да. Достали. Ничтожная польза от их работы перекрывается вредом, что наносится самим фактом, по сути, подобия рабства на наших землях... Вы пришлете за ними свои корабли, или мне доставить их на наших? Вы хотите, чтобы этот обмен произошел на берегах Нуменора или Эндоре?"