Неожиданно, с обоих бортов головного корабля японцев сверкнули вспышки, превратившиеся в клубы желто-коричневого дыма. За ним и остальные броненосные крейсера открыли огонь с обоих бортов. Куда они могли бить? Ведь в том направлении не было ни одной цели? Вот уже и громовые раскаты выстрелов достигли наблюдателей на Уссурийской батарее, а падений снарядов не наблюдалось...
— Холостые. Стволы прогревают... — мрачно произнес Будберг.
— Значит, сейчас и начнётся, — негромко ответил Иван, пытаясь придать своему голосу максимальную твердость.
Во второй раз японцы дали холостой залп. И практически сразу же флагманский 'Идзумо' покатился вправо, разворачивая свои башни на левый борт. Будберг повернулся к офицеру, колдующему у хитроумного механизма, именуемого дальномером Прищепенко:
— Дистанция до головного?
— Сорок пять кабельтовых, господин полковник!
— Черт! Неужто японцы и впрямь знают расположение наших батарей?!
Иван грустно улыбнулся:
— Думаю, что знают, Алексей Павлович. И расположение, и дальнобойность каждой батареи.
В этот момент борт флагмана Камимуры озарился вспышками. Очень захотелось втянуть голову в плечи, да посильнее. Поскольку весьма неприятно было понимать, что снаряды уже летят в тебя, возможно — вот прямо сюда, в амбразуру дальномерного павильона, а ты абсолютно ничего не можешь сделать. Просто — ничего. Только стоять и ждать. Через несколько секунд японские снаряды с надсадным воем прошли где-то над головой. И только потом до батареи долетел гром выстрелов, тут же сменившись раскатами разрывов на западном склоне Монастырской горы. Попасть в батарею, расположенную на самом гребне — та ещё задача. Даже, если батарея тебе и не отвечает. Ибо падений перелетных снарядов не видно совершенно и применять классическую вилку для пристрелки весьма затруднительно...
Каждый последующий мателот японской колонны, завершая поворот, посылал Уссурийской батарее свой жестокий привет. Вокруг свистело, гудело и грохотало, но попаданий в саму батарею не было, хотя белоснежные склоны горы как перед Уссурийской, так и позади неё покрылись черными оспинами воронок.
И вдруг что-то изменилось. Находившиеся в дальномерном павильоне батареи поняли это не сразу, ибо снаряды всё так же противно завывали над головой. Но взрывов вблизи батареи больше не было.
Открыв тяжелую клёпанную броневую дверь, Флэш и Будберг вышли на улицу. Иван посмотрел на корабли Камимуры. Те величаво шли вдоль берега, изрыгая огонь орудиями левого борта. Но теперь снаряды летели не в Уссурийскую батарею. 'Идзумо' и следовавший за ним 'Адзума' били намного ниже и левее. Туда, где только возводилась батарея 'Соболь'. Сейчас весь береговой склон в районе батареи был затянут дымной вуалью, в которой то тут, то там взлетали вверх столбы земли, камней и тёмно-бурого дыма.
Но к громовым раскатам разрывов и орудийных залпов примешивался ещё один звук — вой пролетающих над Монастырской горой снарядов. Иван оглянулся. В восточной части города и у его окраин то тут, то там вырастали султаны дыма и пыли. Обстрелу подвергался военный городок в районе казарм Сибирского экипажа, долина речки Объяснений и Гнилой угол. Падения носили хаотичный характер. Было очевидно, что три концевых японских крейсера просто бьют по площадям. Иногда снаряды падали в покрытую льдом восточную часть бухты Золотой Рог, поднимая фонтаны водяных брызг и ледяной крошки.
— По городу бьют, гады! — в сердцах произнес Флэш.
— Чтоб вам пусто было, макаки желтолицые! — не выдержав, выругался Будберг.
— Погодите, Алексей Павлович! Пусть порезвится немного Камимура! Преподнесём и мы ему сюрприз...
Тем временем внимание Ивана привлекла западная часть бухты Золотой Рог, где разводили пары и снимались с якорей корабли отряда крейсеров. Вместо стройной колонны кораблей, выходящих на назначенную им позицию, там сейчас образовалась невообразимая куча-мала из крейсеров и вспомогательных кораблей...
Из записей офицера крейсера 'Россия':
"...22-го утром была получена телеграмма с острова Аскольда, что оттуда заметили 8 неприятельских кораблей, идущих к Владивостоку. Как оказалось, позже — в телеграмме была ошибка и вражеских кораблей было семь. Но, поскольку связь с наблюдательным постом на острове Аскольда занимает довольно много времени, * то сразу обнаружить эту ошибку не удалось и точные сведения о составе вражеского отряда мы получили уже около полудня. Команды были уволены, так как это было воскресенье. Послали их собирать и приказали разводить пары во всех котлах. Около 12 часов мы и 'Громобой' были уже готовы. 'Рюрик' сумел развести пары в своих старых огнетрубных котлах лишь к часу пополудни. С берега непрерывно поступали сообщения: "4 трехтрубных судна, и 3 двухтрубных направляются к Аскольду'... 'легли в Уссурийский залив'... 'открыли огонь'. Наконец, около часа дня, ещё до открытия огня противником, мы начинаем сниматься с якоря. "Громобой" стал дрейфовать и навалил на нас, — портовым катерам пришлось растаскивать крейсера в разные стороны. Лёд очень сильно мешает этому. 'Надежный' принялся обкалывать лёд вокруг наших кораблей, чтобы буксиры смогли приступить к работе и оттащить от нас 'Громобоя', которого ветром и ледяным полем прижимает к нам, не давая нам возможности поднять правый якорь без риска повредить 'Громобоя' и свой крейсер. Японские снаряды уже вовсю рвутся на склонах Монастырской горы вокруг Уссурийской батареи, вот они уже начали падать в восточную часть гавани и в город, а мы всё стоим. Стемман на своём 'Богатыре' пытается самостоятельно выйти в Босфор-Восточный, не дожидаясь ледокола, но боязнь повредить легкий корпус бронепалубного корабля о льды заставляет его снизить скорость до самой малой.
Очевидно, глядя на всё это безобразие, Трусов не выдержал — его 'Рюрик' двинулся к выходу из бухты, обходя нас с веста, чем сильно помог нам и 'Надежному'. Натиск взломанного ледового поля на 'Громобой' ослаб и портовые катера начали оттаскивать его от нас. Тем временем 'Рюрик' круша своим мощным форштевнем лед в Босфоре, повел за собой 'Богатыря' к назначенным позициям в бухте Улисса.
Наконец, в третьем часу, вышли и мы...'
* — сообщения с острова Аскольда шли многоэтапной эстафетой — сначала по телефону с маяка острова на северный берег Уссурийского залива, оттуда — гелиографом на телеграфную станцию на мысе Майделя, далее — телеграфом во Владивосток на станцию правительственного телеграфа и уже оттуда, наконец, в штаб крепости. Иногда сообщению требовалось до трёх!!! часов, чтобы попасть на стол коменданта.
В то время, когда Иван смотрел на всю эту катавасию с кораблями в бухте, в различных частях Владивостока настроения людей были совершенно разными. Если советник Флэш матерился про себя в духе 'Какого черта эти славные моряки копаются?!', то Будберг и артиллеристы крепости на Монастырской горе тихо сатанели от собственного бессилия ответить из крепостных орудий кораблям врага, видимым как на ладони. А моряки 'России', 'Громобоя' и портовых буксиров не жалели крепких выражений, пытаясь развести в стороны сошедшиеся в клинче крейсера. На 'Рюрике' и 'Богатыре' царило напряженное молчание, прерываемое лишь отрывистыми, короткими приказаниями командиров, ведущих свои корабли к назначенным им позициям. В то же время у собравшихся на горе Орлиное гнездо зевак было совершенно иное настроение...
Вся вершина этой горы была покрыта плотной толпой местных жителей. Отсюда, с наивысшей точки окружающих Владивосток сопок, горожане рассматривали корабли противника и наблюдали за бомбардировкой города и укреплений. На соседних вершинах творилось то же самое. Многие из любопытствующих прихватили с собой бинокли и трубы, в которые были прекрасно видны и японские суда, и все их маневры. Глядя, как враг обстреливает Владивосток, горожане, тем не менее, пребывали в состоянии, весьма далёком от уныния. Более того — они смеялись! Видя крайне неточную стрельбу японцев по городу, они не упускали случая подшутить над 'меткостью' японцев. Это вызывало среди толпы дружный хохот. Только-только он затихал, как следовал новый залп японцев, новая острота от кого-то из зевак, и новый раскат смеха.
Смеялись даже китайцы, работающие на строительстве фортов и укреплений. После очередного пролетевшего над головами снаряда один из китайских рабочих сказал, что это японцы делают дырки в небе, через которые скоро сами туда и отправятся...
В самом городе, несмотря на грохот разрывов, не было ни паники, ни даже сколь-нибудь заметного замешательства. Мальчишки собирали ещё тёплые осколки, и часть этих сувениров тут же раскупалась прохожими. Полицейский околоточный Смирнов, увидев на улице неразорвавшийся снаряд, тут же арестовал его 'за нарушение тишины и спокойствия'.
Но, среди всеобщего спокойствия и бравурного веселья, в городе всё же не обошлось без трагедий, вызванных снарядами неприятеля.Они летели куда попало, и жертв себе выбирали совершенно случайных. Так, в госпитальный участок угодило четыре снаряда, но разорвался из них только один — во дворе Морского госпиталя, ранив пятерых матросов — одного серьезно и четверых — легко. Ещё дна вражеская граната противно фыркая, попала в угол флигеля, в котором располагался штаб 30-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, а также — квартира его командира полковника Жукова. Проломив стену, он разбил мебель в спальне, расшвыряв вещи по комнате, разрушил печь, прошил ещё одну стену и разорвался близ денежного ящика. Часовой, находящийся у ящика, был сбит с ног, весь осыпан землёй и снегом, но пост свой не покинул, лишь кликнув разводящего, дабы вынести знамя полка из разгорающегося пожара. Но его помощь не понадобилась — пока разводящий бежал к штабу, жена полковника Жукова стрелой кинулась в дым полуразрушенного здания и вынесла знамя.
Но самая жуткая трагедия того дня произошла от неразорвавшегося снаряда. В Матросской слободке, на улице Воронцовской, в маленьком домике мастера Кондакова, где шальной японский снаряд отнял жизнь хозяйки — Арины Кондаковой. Через несколько дней газета 'Владивосток' подробно описала все жуткие подробности этой страшной истории: "...Проживала она по Воронцовской улице, в Матросской слободке, в собственном небольшом домике; имела четверых детей и была беременна пятым. Она только что вернулась из города с базара и к ней пришла соседка справиться о ценах. Беседуя за чаем, Кондакова упрашивала соседку перемениться местами, но та отказывалась, но когда затем встала, то Кондакова села на ее табурет, соседка же на ее место. В это время к Кондаковой подбегает ее маленький сын. "Уйди отсюда", сказала она и устранила его рукой в сторону. В этот момент ядро ударило под карниз дома, прошло через живот Кондаковой, вырвав его весь, отбило край стола и табуретки, прошло сквозь противоположную стену, упало и зарылось на дворе, не взорвавшись. Соседка и мальчик остались невредимы. Ядро отрыли минеры, оно оказалось более аршина длиной. Кондакову через день похоронили с подобающей честью, как первую жертву с основания Владивостока, погибшую от вражеского ядра". Злые языки поговаривали, что в тот день погиб ещё один человек — рабочий-китаец, которого убило осколком на склоне Монастырской горы недалеко от Уссурийской батареи. Может и так. Кто ж их тогда считал, китайцев-то? ...
Вообще, настроения горожан в тот день неплохо характеризует письмо проживавшей во Владивостоке американки Элеоноры Прей:
'06.03.1904. В два часа нынче днём город обстреливался с восточной стороны семью японскими крейсерами, и это продолжалось около часу. Я сидела здесь и писала, а Тед [муж Элеоноры — примечание автора] сидел рядом со мною. Конечно, мы слышали орудийные залпы, но подумали, что это учения на батарее, и не обратили на них никакого внимания. Тед заметил, что звуки приближаются, и сказал: 'На этот раз это япошки', но никто из нас и не подумал, что это так. Затем мы увидели, что корабли поднимают якоря, и мы поняли, что произошло что-то неожиданное, потому что корабли вовсе не были на парах, а многие матросы находились на берегу. Затем вошёл Ду Ки [китаец-слуга семьи Прей — примечание автора] и сказал, что на другом конце города кого-то убило. После этого Тед схватил полевой бинокль и побежал со всех ног на вершину сопки. Оттуда он ясно увидел семь удалявшихся японских крейсеров и увидел несколько мест в другом конце города, куда упали снаряды; три из них — на лёд недалеко от дома Линдгольмов — не более, чем полутора милях от нас. Он видел, как выходила наша эскадра и выстраивалась вдоль берега под прикрытием батарей, потому что, будучи крейсерами, корабли не оснащены тяжёлыми орудиями. ...
... Вообразите себе снаряд, выпущенный с корабля на расстоянии, по крайне мере, десяти миль, который вошёл в верхний угол помещения, где сидели две женщины и трое детей... рассёк тело одной из женщин надвое, разнёс по пути стол, затем пробил стену и разорвался во дворе. Ни у одного из других людей не было даже царапины. ...
...Более 150 снарядов было выпущено по городу и каждый стоит не менее 500 долларов золотом, так что обстрел обошелся примерно в 100 тыс. и всё это за жизнь единственной бедной женщины. Воистину, война ужасна!'.
Однако, среди всей этой пёстрой палитры чувств, эмоций, слов на Владивостокских берегах звучало и ободряющее: 'Давай, ребятки! Поднажми!'. Это солдаты роты крепостной артиллерии выкатывали на берег Уссурийского залива четыре лёгкие полевые пушки. Установив их у самого края крутого, обрывистого берега, штабс-капитан Бишерт приказал придать стволам максимальный угол возвышения. Через несколько секунд после того, как стальные хоботы задрались вверх, максимально выбрав ход механизма вертикальной наводки, последовала короткая и злая команда: 'Огонь!'. Пушки рявкнули, подпрыгивая на мёрзлой земле, и их снаряды полетели по направлению к кораблям непрошенных гостей. После нескольких томительных секунд ожидания штабс-капитан видит, как его снаряды один за другим взрываются, поднимая облака дыма, битого льда и водяных брызг. Взрываются при ударе о лёд. Не долетев до японских крейсеров две, с гаком, версты... Видя это, Бишерт, вспомнил все отборные сибирские ругательства, какие только знал. Громко так вспомнил... Душевно... А затем... Затем произошла сцена, достойная лучших голливудских блокбастеров — штабс-капитан, рывком выдернув из кобуры свой наган, разрядил весь барабан в маячившие корабли Камимуры... Палить из нагана в японский броненосный крейсер — это Вам не из 'кольта 1911' в немецкий 'Тигр' шмалять, спасая рядового Райна! История Отечества — режиссер куда круче Стивена Спилберга будет...
Тем временем, японские корабли продвинулись до траверза бухты Горностай. Иван пристально следил в бинокль то за ними, то за подходящими к месту назначенной для них стоянки крейсерами 'Рюрик' и 'Богатырь'.
На мачте 'Идзумо' появилась целая гирлянда разноцветных сигнальных флагов, и вот уже флагман Камимуры, сделав последний залп по форту Суворова, начал поворот вправо, от берега. Следом за ним начали последовательно поворачивать и остальные корабли японского отряда. Иван невольно залюбовался чёткостью действий врага — эскадра была отлично сплавана и великолепно держала строй. Через несколько минут стало ясно — японцы ложатся на обратный галс.
