— Господа, прошу Вас, помогите! Снаряд взорвался возле дома Сидорского, есть раненные! Помогите, прошу Вас!
Медики тут же бросились следом за дамой, а Ножин повернулся к Вейканену:
— Дом Сидорского — это далеко отсюда?
— Улицей выше, Евгений Константинович. Совсем рядом.
— Тогда и я поспешу туда — может, и моя помощь понадобится.
— Добро, храни Вас Господь! Надеюсь, вечером свидимся! — и, уже повернувшись к подчиненным, — Шибче качай, шибче! Эй, на брандспойте! Проливай сильнее, чтоб снова не загорелось! Сильнее, я говорю! Не жалей воды! ... Багром! Багром её оттягивай! ...
Звук голоса брандмейстера постепенно затих, оставшись где-то за углом дома у перекрестка. Корреспондент бежал по улице вверх, пытаясь нагнать спешащих впереди даму и медбратьев...
Длинные стволы пушек глядели куда-то в сторону гор Лаотешаня. Грозные орудия сейчас молчали — корректировочный пост на Лаотешанские вершины для батарей крепости вынести не успели, и вот теперь пять современных крупнокалиберных орудий вынуждено безмолвствовали.
Батарея номер пятнадцать — та самая знаменитая батарея на Электрическом утесе, сейчас была подобна боксёру с завязанными глазами — готовая каждый миг нанести по противнику мощный удар, да вот только противник стал невидим, скрывшись от глаз наблюдателей за горным хребтом. Правда, в первое время по телефону на батарею приходили сведения об обстановке у берегов Лаотешаня — это докладывал мичман Флейшер, находившийся на маяке. Но затем связь с ним прервалась. И вот крепость, приморский фронт которой был довольно солидно вооружен, сейчас молчала. Артиллеристам только и оставалось, что стоять у грозных орудий, слушать вой вражеских снарядов, смотреть, как они падают на город и порт да ругать, на чем свет стоит, проклятых хитрюг-японцев да недалеких проектантов защиты Порт-Артура... И это производило на всех гнетущее впечатление. А испытывать это гнёт собственного бессилия перед врагом было кому — на командном пункте батареи народу сейчас было — хоть отбавляй! Кроме капитана Жуковского, командира 'Пятнадцатой', тут были и генерал-майор Разнатовский, щеголявший шикарными, слегка подкрученными вверх усами, и инженер полковник Григоренко, и полковник Тахателов — заведующий практическими занятиями Квантунской крепостной артиллерии, чья громадная фигура и лицо с явными кавказскими чертами, окаймленное изрядно поседевшими шевелюрой и бородой, резко выделяли его среди присутствовавших. Тут же, среди других офицеров, были капитаны Затурский и Лилье. Михаил Иванович напряженно вслушивался в гул канонады. Большинство попаданий во внутренние бассейны гавани и в город отсюда были не видны — Золотая гора закрывала обзор. Инженер периодически поглядывал на её вершину — где-то там, среди брустверов и короткоствольных толстушек-мортир тринадцатой батареи сейчас должны были находиться Белый, Кондратенко и Рашевский. Рисковано, конечно. Ведь Золотая гора в нынешних условиях — это прекрасный ориентир для японских корректировщиков — дым 'Дианы' не укрывал её от недоброго прищура японских глаз. Как, впрочем, и вершину Электрического утеса. Хотя 'Тринадцатая', чьи брустверы проецировались на фоне светлого неба, была видна японцам намного лучше, чем десятидюймовки Утёса на фоне горного склона. Поэтому Кондратенко, не иначе, как по совету Белого, запретил собираться всем офицерам на одной батарее. От греха подальше.
И всё же на душе у Михаила Ивановича было как-то неспокойно. Одно только радовало — моряки не собирались отсиживаться в гавани. Крейсера лихо выскочили на Внешний рейд, а следом за ними сквозь ворота в бонах, пока ещё укрытый дымовой завесой от японских глаз, тяжело шел 'Петропавловск', густо дымя высокими трубами, подминая волны массивным корпусом и неся у форштевня целый вал пены. Орудия флагмана были развернуты в сторону Лаотешаня, но пока что молчали — корабль шел меж скал Золотой горы и Тигрового полуострова. Да и стрелять по невидимой цели без возможности корректировки — значит — лишь зря выбросить в море дефицитнейшие снаряды. Да и ресурс орудий — далеко не безграничен...
И всё же — какое-то непонятное и неприятное предчувствие всё больше закрадывается в душу. Ведь японцы до сих пор, почему-то, не пользуются прекрасной видимостью такого замечательного ориентира, как Золотая... Ход мыслей военного инженера был внезапно прерван нарастающим свистом с жутким подвыванием и тут же — громовой удар! С западного склона Золотой горы, чуть пониже брустверов тринадцатой батареи, во все стороны полетели обломки скалы, а в небо взвился столб черно-бурого дыма. Ещё один раскат — и столб дыма поднимается ближе к вершине и батарейному брустверу. Ещё удар — и темная шапка разрыва вырастает уже где-то у самой вершины, в расположении батареи номер тринадцать.
'Вот же черт! Накаркал! Не иначе — мыслями своими накаркал!' — только и успело пронестись в мозгу капитана, как очередной снаряд ударил в склон Золотой горы чуть ниже тринадцатой батареи, разбросав по сторонам выбитые со склона грязь и камни и рикошетом пронесся над казармой пятнадцатой батареи, каким-то чудом не задев её крышу, поднял ещё один фонтан земляных брызг и, так и не разорвавшись, зарылся в грунт где-то на дне ближайшего овражка. Все, присутствовавшие на Электрическом утёсе, облегченно вздохнули.
— Смотрите, на мачте Золотой горы — сигнал 'Изготовиться к стрельбе'!
Кому принадлежал голос, Лилье не разобрал. Да и не важно это было сейчас. Главное — по мачте вверх полз флаг, по условному коду сигналов означавший подготовку к стрельбе по квадратам. Да, так и есть — вот следом пошла верх группа флажков, означавшая номер квадрата. Маленького квадратика на карте, изображавшего такой же небольшой участок моря, к которому сейчас приближались японские корабли. Где-то там, за зубчатым хребтом горного массива...
Но, не успел ещё Лилье повернуть голову вновь по направлению Лаотешаня, как земля под ногами словно подпрыгнула и совсем рядом с батареей поднялся вверх огромный султан темно-бурого дыма. И тут же — ещё более близкий удар, чуть не сбивший с ног — прямо на обваловке крайнего правого эполимента батареи вырос ещё один столб земли, дыма и камней. Мелкие камни, рыжий грунт и ещё горячие осколки посыпались сверху на всех, стоявших на командном пункте — слава Богу, бетон крайнего траверса надежно прикрыл людей от смертоносного стального дождя.
Невозмутимо отряхивая землю с фуражки, стоящий рядом Тахателов, произнес:
— Ох и быстро ж пристрелялись, черти желтомордые!
Лилье невольно залюбовался той невозмутимостью и хладнокровием, с каким вел себя этот человек под обстрелом. Всё же прежний боевой опыт, видимо, дает о себе знать. Даже в таких вот, казалось-бы, мелочах...
— Цель — квадрат 310-Ж! — пронесся над батареей зычный голос Жуковского, — Бронебойной стальной бомбой! Заряд боевой! Заряжай!
Засуетились, словно работяги-муравьи, застывшие до того на своих местах номера расчетов. Ожили, зашевелились недвижные до сих пор длинные стволы орудий. Выставленные на угол заряжания, они сейчас лишь доворачивали слегка вправо, нацеливаясь на ту невидимую отсюда точку в море, куда должны были лечь тяжелые, в пятьсот сорок четыре фунта каждый, снаряды, что пока что мирно покоились в тележках-кокорах. Вот два номера расчета ближайшей пушки остановили вращение рукояток горизонтальной наводки и тут же двое других подкатили тележку со снарядом и двумя зарядами к орудию. Раздвоенная стрела снарядного крана тут же подхватила её и начала поднимать вверх — это ещё двое артиллеристов что есть силы вращали приличных размеров рукоятки привода крана... Лилье поражался слаженности действий прислуги — каждое орудие обслуживало более десятка человек, но действия их были отлажены едва ли не до автоматизма.
Вот уже кокор у казенника. Несколько секунд — и исчез в стволе снаряд, глухо звякнув врезающимся в нарезы пояском. Еще пара слаженных движений прибойником — и в ненасытной пасти казенника исчезают картузы с порохом.
Едва кран отвел опустевшую тележку-кокор от казенного среза, как замковой тут же начал бешено вращать рукоятку вала против часовой стрелки, закрывая затвор. А над батареей продолжал разноситься голос её командира:
— Дистанция — 6260 саженей! Прицел — 487! Отклонение целика — 16!
Фейерверкер у ближнего орудия тут же дублирует эти цифры наводчику.
Вот уже вытяжной шнур зацеплен крюком за предохранитель и передан наводчику — он в орудийном расчете — номер один. Он командует всеми движениями орудия. И по его команде стоящий справа от орудия номер начинает что есть силы вращать свою рукоятку, больше похожую на штурвал небольшого корабля, чем на привод механизма наведения. Ствол орудия поднимается всё выше и выше, нацеливаясь в заволакиваемое облаками небо... Потом другой артиллерист, стоящий слева у такого же штурвала, плавно доводит ствол до установленного значения прицела. Всё, точная наводка окончена.
— Знак! — выкрикивает наводчик и один из артиллеристов поднимает табличку с номером орудия, а те, кто только что вращали штурвалы, фиксируют их зажимными рукоятками.
— Орудие номер три готово! — докладывают Жуковскому.
Еще через несколько секунд:
— Номер один готово!
Доклады следуют друг за другом:
— Номер пять готово!
— Второе готово!
— Номер четыре готово! — и тут же — Батарея готова, ваше благородие!
Осталось отдать лишь одну команду, и пять темно-серых снарядов понесутся к кораблям врага. Всего одну...
Взоры всех офицеров прикованы к мачте Золотой горы. Как только сигнальные флаги с номером квадрата упадут вниз — нужно открывать огонь. Но — не раньше. Звенящая тишина повисла нал Электрическим утесом. Вой японских снарядов, гул разрывов в Западном бассейне, гром ответного огня русских кораблей — всё это, казалось, сейчас было в какой-то иной, параллельной реальности. А в этой существовали лишь пять тяжелых орудий, развернувших свои жерла в сторону далекой зубчатой стены Лаотешаня, да четыре флажка на сигнальной мачте...
Сергей вновь смотрел в сторону Артура. Вот носовая башня 'Цесаревича' дала залп по японцам. Советник не видел падения снарядов предыдущего пристрелочного залпа кормовой установки 'Цесаревича', но понял, что накрытия пока нет... А на сигнальной мачте Золотой горы уже развевается условный флаг, разрешающий стрельбу не только двум подбитым броненосцам, но и всем, для кого цель находится в секторах обстрела. А ниже ещё гирлянда сигнальных флажков — '310-Ж' — номер квадрата на карте.
'Прям игра в 'Морской бой''! — пронеслось в мыслях у Вервольфа. Но перекидная стрельба действительно напоминала эту старую игру. Только снаряды и корабли в ней теперь были настоящими. И смерть тех, кому не повезёт в этой игре — тоже будет настоящей... Свист снарядов 'Цесаревича', пролетающих над головой, отвлек его от дальнейших философских мыслей и заставил обернуться к уходящей на юго-восток японской колонне. Через пять секунд два высоких столба водяных брызг поднялись в паре десятков саженей от левого борта 'Хацусе'.
— Огонь по готовности! — прокричал Мякишев связистам, и те тут же отрепетовали команду, каждый — на свой корабль. Кормовые башни 'Ретвизана' и 'Цесаревича' дали залп практически синхронно. Как артиллеристы 'Цесаревича' умудрились перезарядить орудия в боевой обстановке чуть более, чем за минуту? Ведь самый лучший довоенный результат для двенадцатидюймовок был достигнут на 'Ретвизане' — 66 секунд. Но это — в мирной обстановке, на полигоне. А тут — бой! А перед ним — долгая, изнуряющая, многодневная работа по исправлению повреждений своего корабля. В темноте, зачастую — по пояс в ледяной воде, в духоте спертого воздуха полузатопленных отсеков. Хотя, — пронеслось в голове у Вервольфа — может, именно из-за мобилизации всех сил организма перед лицом опасности, благодаря собранности и сверхчеловеческому напряжению и совершили русские богатыри сие чудо. Как не раз уже, за многовековую историю Руси совершали, казалось бы, невозможное. Ведь они в это время не смотрели на секундомер, а просто делали своё дело с полной самоотдачей...
И тут советник увидел, что флажки '310-Ж' стремительно даже не поползли, а почти полетели вниз — значит, головной 'Ясима' уже начал входить в намеченный квадрат. И вот уже длинные кинжалы пламени вылетели сначала из орудий 'Севастополя', а затем — и 'Пересвета'. И, чего уж совсем не ожидал Вольф — из пушек идущей по проходу 'Победы'...
— Команда на открытие огня! — чей-то крик, исторгнутый из груди с практически нескрываемой радостью, разносится над батареей. Лилье лишь на миг глянул на мачту — да, так и есть — сигнальные флажки, до того составлявшие стройную комбинацию, теперь стремительно неслись к земле. Всё! Наконец-то крепость сможет поквитаться с врагом за позор сегодняшнего расстрела!
— Батарея — пли! — крик Жуковского разносится над орудийными двориками застывшей в диком напряжении 'пятнадцатой'.
Михаил Иванович ещё успел услышать, как наводчик ближайшего орудия крикнул: 'Орудие!', и тут же: 'Пли!'. Увидел, как он дернул за шнур...
И тут же всё вокруг утонуло в страшном громе и рёве слившихся воедино выстрелов. Громе настолько оглушающем, что заболели барабанные перепонки. Выбросив в серое небо яркие молнии порохового огня и целые облака желтого дыма, огромные пушки, весом в десятки тонн, откатились назад и вверх, гася жуткую энергию отдачи. Глядя, как эти махины возвращаются на свои места после отката, капитан невольно подумал, какая же страшная энергия разрушения сейчас заключена в тяжелых стальных снарядах, несущихся, обгоняя звук, над горами Лаотешаня в сторону японских кораблей...
'Интересно, стреляет ли крепость?' — подумал Сергей, глядя на ведущие огонь корабли эскадры. В принципе — пушки Электрического утеса вполне были способны дотянуться до японцев. Но отсюда, с наблюдательного пункта, батарею номер пятнадцать не было видно, а для гаданий на кофейной гуще не было времени.
Он успел обернуться к японской колонне как раз в тот момент, когда 'Хацусе' и 'Сикисима' дали ответный залп по Артуру. А через несколько секунд первый столб воды поднялся почти у самого борта 'Хацусе'. Второй снаряд, пробив верхушку третьей трубы, упал в море у правого борта, так и не разорвавшись. Третий поднял высокий столб воды в двадцати-тридцати саженях справа по борту, напротив мостика. Четвертый же ударил в левый борт броненосца за средним казематом шестидюймового орудия. Удар пришелся в стык верхнего бронепояса и палубы. Он сотряс весь корпус броненосца — до самой последней заклепки. Его ощутили на всех постах корабля. Двенадцатидюймовый русский бронебойный снаряд легко пробил преграду, прошел через полупустую верхнюю угольную яму и взорвался уже у её внутренней переборки, разбив и покорежив толстостенными осколками переборки всех прилегающих помещений нижней и средней палуб и пробив в двух местах дымоходы второго и третьего котельных отделений. В коридорах и проходах обеих палуб, среди рваного металла и кусков отборного кардиффского угля лежали окровавленные растерзанные тела трёх японских моряков. Ещё несколько изувеченных, перепачканных копотью и угольной пылью матросов пытались отползти подальше от наполняющихся дымом помещений. Но снаружи корабль казался почти неповрежденным — когда смолкло второе за это утро 'Ура!' на 'орлином гнезде', а ветер отнес в сторону дым от разрыва — за 'Хацусе' тянулся лишь жиденький дымный след, вырывавшийся из палубных люков и горловин угольной ямы над местом взрыва.
