— Ты?! Да ты стеклянную каплю сама раздуть не можешь, а тут лодка.
— Ну, так я не своими легкими раздувала, магией. Ведь что главное, Штере, если не понял? Не сила, даже не ловкость, а ум. Так что учись, братик, пока я рядом.
— Врешь! Она магией и не пахнет. Не лей за шиворот!
— Да ты сам себе тридцать раз зальешь — не почешешься! Принесешь чистый песок — тогда покажу. Так и быть, научу несмышленыша.
— Хюльда! — прервал нашу перепалку громовой вопль. Ага, старший, Мергал, тоже тут. Значит, все при одном дворе, на одном хуторе жить остались.
— Мергал, ты что, офонарел нафыр, — заорала уже я, вырываясь из его рук и поспешно создавая форму малой левитации. — Жену подбрасывай, или кувалду, если руки чешутся, а меня не трожь! Еле жива добралась до дома, а ты меня добить хочешь? Где отец, мама?
— Пошли в дом.
Объятия с воплями повторились и там, только мать посмотрела на меня долгим печальным взглядом и протянула обе руки лодочкой. Я упала перед ней на колени и опустила лицо в ладони.
— Можешь молчать, ийель, ты уже моя дочь. Не бойся. Духи сказали — благо, значит — так, — она склонилась ко мне и резко дунула в затылок. Когда я поднялась с колен, вокруг все молчали. Не знаю, что значил этот обряд, его не было в памяти Хюльды, но в памяти ее тела он был, а вот остальные присутствующие о нем точно знали.
— Даю тебе новое имя, ийель, дочь. Будешь Вийда, беспредельность. Неси его достойно. — Да, мама, — ответила я. — Клянусь даром и всем, что я есть.
Мать пошатнулась, схватилась за край столешницы и опустилась на лавку. Я подхватила чурбак, подставила по другую сторону от стола и тоже села. Да и остальные точно отмерли, но все равно было слишком тихо, словно они не знали, что сейчас отмечаем — то ли встречу, то ли похороны... правильнее, конечно, сказать — и то, и другое, но далеко не всем стоит знать то, что знаем мы с Кутхой.
— Мы ж тебя уже похоронили, — пояснил отец. — Мать травы жгла, к предкам дорогу торила. А ты вернулась. Так что, считай, ты наша вторая дочка. Другая.
— Да, — говорю. — Как второй раз родилась. Только что с прежним именем делать? По всем документам я — Хюльда.
— Пусть будет, — ответила мать. — Придет враг за Хюльдой — а ее нет, придет смерть за Хюльдой — а она в Тихих Лесах, есть Вийда, а Вийда сама — беспредельность, и враг, и смерть в ней утонет...
А дальше была пьянка...
Глава IV. Приходящее ночью.
Т`кхир, приняв чарку на грудь, попрощался и ушел, и не видел моего позорища, но мне до сих пор стыдно. Я потеряла контроль над собой, наклюкалась, и чуть не погубила семью. Может, даже тролль бы не погиб, если бы остался с нами и помешал мне напиться, а лучше бы он вообще не выходил из крепости. Спустя месяцы и даже годы, вспоминая тот вечер, я трясла головой и твердила себе: "Кто же мог это предвидеть?" Но там не нужно было предчувствий, достаточно было обобщить наблюдения, и именно этого я так и не сделала.
Если все, произошедшее со мной после попаданства, было словно во сне, в котором осознаешь себя с пятого на десятое, то этот день, плавно перетекающий в ночь, был пиком моей несознательности. Я внезапно почувствовала себя вернувшейся домой, к родным. Чужое ли тело и чужая память тому виной, но, скорее, то, что настоящего дома, куда хотелось бы возвращаться, в прошлой жизни у меня не было. Разве что счастливая, на мой когдатошний детский взгляд, суета коммунальной квартиры, где я до трех лет жила с бабушкой. Но, судя по всему, то небывалое счастье стало мне видеться из-за последующей не слишком радостной жизни с родителями. Сейчас я понимаю, что и там было достаточно скрытых напряженностей и откровенных склок. Но этот дом и эта семья, внезапно ставшая не просто моей, а моей с самого рождения, поразила меня атмосферой безусловного доверия и взаимного уважения. Судя по той информации, что я могла добыть из Хюльдиной памяти, подобные отношения и в этом мире были редкостью. Скорее всего, спокойная уверенность отца и шаманская чуйка матери, объединившись, создали такой прочный "тыл", о котором большинство семей может только мечтать.
При том, что светочем добродетели тут не был никто. Отец любил по праздникам заложить за воротник, на людях часто лез в драку, отстаивая ясно видимую ему самому, но совершенно неоднозначную для других справедливость, мать была молчаливой и скупой на ласку, да и не "жужжала по дому", "создавая уют" из кучи вышитых занавесок, вязаных скатертей и домотканых половиков. В единственной комнате родительского дома была бедноватая обстановка, в углах, бывало, скапливалась пыль — убирались дети, и не всегда тщательно, но у каждого была своя койка (у братьев — двухэтажная, у меня — узенькая и очень уютная, в закутке между стеной и шкафом), печь топилась жарко и никогда не чадила, а окна и продухи располагались так, что даже в летнюю жару в доме был свежий и необыкновенно вкусный воздух.
Питались всегда просто, но сытно. По орочьей традиции много мяса, в основном, жесткая и ароматная дичина, иногда — покупная солонина или копчености, по хуманкой — всегда на столе хлеб, фрукты и ягоды, летом — свежие, зимой — сушеные. Своего огорода и подворья у нас не было, ни отец, ни мать не имели пресловутой "крестьянской жилки", но за косы, лемехи, наконечники копий и рогатин, починку разнообразной утвари отцу приносили продукты, и только за создаваемые или ремонтируемые механизмы, особенно работавшие с применением магии, он брал исключительно деньгами, а матери совершенно официально платило государство за контроль местности от Гребня до Гнезда Виверны. Раньше осечек у нее не было, но теперь твари умудряются проползать по дну реки, и духи воздуха, с которыми, в основном, работает моя мама, не могут их вовремя обнаружить.
Стемнело, и я попросила зажечь лампу — учитывая славу, что прибежала впереди меня, они должны понимать, что со Светом у меня теперь не очень-то складывается, ибо если еще можно увязать вместе Камень и Воздух, создавая самум или заклятие Каменного ветра, можно увязать Огонь и Воду, создавая Кислотный смерч, то у тех, кто часто заглядывает во Тьму, связь со Светом истончается и, бывает, обрывается совсем. Это не просто склонность к стихии, это направление движения энергии, вещь гораздо более однозначная и устойчивая. И, зная это, никто из родных на меня даже косо не глянул.
— Темнавка — а что, это же здорово! — заявил братик Штере, дожевывая шкурку от свиной грудинки, он всегда сперва ее обкусывал, а потом уже брался за мясо. — Ма, правда, самые сильные шаманы у орков — темняки? Скажи Хюльде, а то она нос повесила. Да, а ты ведь теперь в полной темноте должна видеть, или нет?
Мать кивнула.
— Ну, если с заклинанием теплового зрения — то вполне, — успокоила я его. — Но ты-то как чашку до рта донесешь?
— Никак, — смеется. — Зато Мергал не будет зыркать, как дикий хвар. Слушай, ну что ты на меня взъелся, а? Соберу я назад молотилку, завтра же соберу. Только посмотрю, из-за чего она так грохочет, где что разболталось. А то Хеми опять заорет: "У Варгеля оба сына рукожопые!"
— А он опять не заплатит, — пожал плечами старший. Вот уж у кого выдержки на троих хватит и наверхосыпку останется. — Я бы ему вообще все переломал, чтоб оно только в поле развалилось, а потом отказался чинить. Так ведь отец запретит. Правда, атта?
— Мер, кончай строить козни, — нахмурился отец. — Это тебе бы со Тьмой шашни водить, но злому хвару клыков не дано... Молотилку Штере починит, и ничего не будет ломать. Добрая слава дороже денег. Но если этот жабий куйн не заплатит — ему заплатим мы. Хюльда, можешь так заклясть, чтоб он через слово квакал, или пускай мать ему духа подселит?
— Могу, — отвечаю. — На предмет сделать или сразу на тушку? Только, наверно, пусть лучше не квакает, а говорит: "Я — жадный дурак".
— Ты и так можешь? — восхитился отец. — Ну, тогда точно лучше на монету. Чтоб сразу, как ее отдам, на него перешло.
— То есть, "переводилку"? А если кто-то еще схватится, чисто случайно? Хоть вон Ильс или Норги? — я кивнула на мальчишек, которые внимательно слушали нашу беседу.
— Исключить нельзя, — согласился отец. — А ты что посоветуешь?
— Либо можно снять слепок личности и на него законтачить, но для этого мне надо хоть раз встретиться с этим вашим Хеми или получить предмет, который держал в руках только он и никто больше. Либо есть хитрая заковырка, из арсенала плетельщиков. Если что-то может случиться, а ты этого не желаешь, думай об этом, как об уже случившемся, и с этим смирись. Тогда оно не произойдет никогда. Лучше всего работает у слабых и не инициированных магов, так что тебе оно в самую точку. Лишенные способностей не смогут запустить процесс уравновешивания, сильные маги перекосят в сторону исполнения помысленного. Выбирай.
— Ну, попытаюсь показать тебе эту хитрую жабу... а если не получится — что ж, поучусь на плетельщика, — и рассмеялся.
Плетельщики — особый сорт менталистов, умеющих не только видеть вероятности событий, но и вмешиваться в них, с большим или меньшим успехом. Иногда маскируются под пророков и сибл, кстати, самосбывающиеся пророчества — это одна из форм их вмешательства в судьбу. Одна из очень многих. И еще, когда я думаю о плетельщиках, часть личности, принадлежавшая раньше Хюльде, холодеет от страха. А напугать эту оторву — как же надо постараться! Серьезно они тут о себе заявили... ну, да на всякую хитрую... хм, бестию найдется охотник с винторезом. Да и я мозги не на помойке нашла. Прорвемся.
Мягко сияет лампа с зачарованным кварцем, домашнее вино из синюшек (можно бы не уточнять, эта пресно-сладкая ягода входит в значительную часть местных рецептов), очень, кстати, приличное, уже отправило в постель Раэти, жену Мергала, а мальчишек мы прогнали раньше, на ту двухэтажную койку, что в далеком детстве ломали — не доломали мои братья, а мы решили посидеть до утра и на зорьке пойти поудить рыбу, заодно и с речкой поговорю — что это она позволяет всякой потусторонней дряни у себя по дну ползать? Отец выпил, наверно, больше нас всех, вместе взятых, и при этом не то, чтобы пьян, а я уже изрядно подшофе, несмотря на то, что пару раз тайком делала на себя малый закл отрезвления. Что-то мне это говорит — именно мне, а не хюльдиной памяти, которая с детства знает привычки родителей и им не удивляется. А говорит оно то, что пить не пьянея безо всяких усилий могут только две расы, и орки к ним не относятся — материных сородичей развозит с первой кружки пива до свинячьего визга. Если посмотреть на внешность любого из нашей семьи, можно также понять, что до альвов нам не ближе, чем морской сколопендре до пустынной цикады. Остаются только...
Ну и мысли. Кто во время пьянки парит себя вопросами дальнего и оч-чень дальнего родства? Может, конечно, на Ирайе кто-то и есть, только точно не орки и не хуманы. Наверно, что-то со мной не так, раз я, совершенно неожиданно для себя, выдала:
— Атта, а твой отец не был дварфом? А то я деда не помню...
— Дед? — отец поперхнулся. — Ну, да, а что? Только не дед, а прадед. Мой дед пришел в войско Альфара Первого из Подгорного королевства, и потом жил в столице, и прабабка у тебя из хорошего рода — в смысле, не из бездельников, из мастеровых, да только мой папаша наворотил такого, что пришлось ему бежать в черный буфер.
— И чего ж твой атта наделал? — спрашиваю, а братья навострили уши, но старательно держат рожи кирпичом. — Что ему так далеко драпать пришлось?
— Да прибил до смерти одного мага...
— Оружием?
— Нет, тогда еще о канхагах ни у кого и мыслей не было... никто не знает чем. Играли они с ним, в дорвекту, и надо ж такому случиться, что маг проигрался... до подштанников. Обвинил, как водится, отца в жульничестве, а тот оскорбился и съездил ему по уху. Маг как соберет силу! Да как швырнет заклинание! Отцу ничего, а от мага только подметки остались. Не стал он ждать стражи, подхватился, и деру. В себя пришел только на восточной границе. Так-то, ребятки... Я уж об этом молчал, но когда Хю магом стала, тогда понял — не просто так у отца оно получилось! Дар был.
Да, если только это был дар, а не "руководящая и направляющая роль" одного знакомого манипулятора. Область воздействий его: игра и все, что с ней связано. Параноить пока рано, но во внимание стоит принять.
— Атта, — подливаю ему домашней наливки. — Так ты, значит, никого из Подгорного королевства не знаешь, все наши связи оборвались.
— А к чему тебе? — удивляется отец. — Нет, если очень надо — то есть одно словечко, и еще пуговица с дедова камзола, только ими даже отец воспользоваться не решился: войти-то в Подгорное королевство просто, а вот выйти... но ежели что... тебя там встретят. Дварфы родню до десятого колена помнят, а девушкам вдвойне рады. Ты ж об этом спросила?
— Ага... думаю, Конторе будет сложно меня там найти. Погоди, а кто это в дверь скребется?
— Пойду, посмотрю, — сказал Штере, но мать схватила его за рукав.
— Стой! Хюльда — защиту! Там твари! — мать вскочила и подняла руки с растопыренными пальцами.
Одновременно вывалилась дверь и вдоль стен закружился воздух. Я рефлекторно поставила внутри этого вихря сферический щит Камня, и только поэтому крылатая тварь, проломившая крышу, зависла над нами, распластавшись по нему желеобразным брюхом, а не вцепилась когтями в меня или Штере. Две твари помельче, взломавшие дверь, отлетели, вытолкнутые духами воздуха, и кинулись обратно, проломив их защиту, но увязнув в моей. Тут же раздался треск, и бревна стен начали расползаться в стороны — некая распределенная сила вынимала их из пазов, одновременно все, но, благодаря шипам и скрепляющим скобам это удавалось ей с большим трудом.
— Подъем! — крикнул отец, хотя надобности в этом не было, Раэти уже подскочила к нам, волоча за руки полусонных мальчишек. — Все к лазу. Хюльд, снимешь щит только перед ним?
— Нет, когда атакуют, нельзя нарушать — схлопнется весь. Могу снять и снова поставить другой. Мать, сильные духи при тебе?
— Да. Двое есть. Подойдем к ходу — призову. Дети, будете драться!
Штере уже держал топор, Мергал — кочергу, только отец стоял у стола без оружия. К лазу кинулась Раэти с детьми, за ней отошла мать, мы с братьями встали рядом, отец мне кивнул — снимай! И я свернула щит и поставила новый, оставляющий лаз свободным. За эти три секунды верхняя тварь упала на нас, но не долетела — отец схватился за края столешницы и поднял кверху тяжеленный даже по виду стол, и она вцепилась в него, пропоров доски когтями. Еще пятеро кинулись от дверного проема, но Штере одну разрубил топором, а другая сомкнула клыки на кочерге, сунутой ей в пасть Мергалом. Воздух закрутился двумя компактными вихрями уже внутри нового щита, и еще три монстра, один из которых успел вцепиться в ногу отцу, а двое других стали жрать разрубленного, но еще шевелящегося сородича, были нашинкованы в кашу. Отец бросил стол — летучая тварь тоже расползлась киселем, только застрявшие когти сохранили форму и плотность. От мергалова противника осталась челюсть на кочерге. Подоспевшие твари ударились в новый щит, сруб рассыпался по бревнышку на глазах, мальчишки, а за ними Раэти нырнули в лаз, потом мать подхватила под мышки отчаянно ругающегося отца и толкнула к подземному ходу, сделала знак сыновьям и хотела пойти замыкающей, но я сказала ей — нет.
