— Истинную?
— Нет, блин, поддельную! В общем, мы тут недавно крепость строили, от всякой астральной гадости, которую Пекрито напризывал, ну, и увлеклись малость. Я состояние задала, и мы все в эту сторону мыслечувствовать стали.
— В какую же? — Вейлин словно уже где-то записывал все до единого слова.
— Да слова такого пока не придумано. Вы лучше причувствуйтесь сами. Вдохните поглубже — это воздух мечты и свободы!
— Думаю, что даже более того, — сказал Вейлин и размашистым шагом пошел в сторону башни. Тут я заметила, что на астральном плане он вовсе не выглядит покалеченным или слабым: у него стройное гибкое тело, солнечно-желтые волосы и светящиеся глаза. И поняла, что именно так отражаются в астрале сильные духом.
Лекционные залы были пустыми и гулкими, в аудиториях столбами стояла золотистая пыль, и все это напоминало последние дни каникул перед учебным годом. В лабораториях ждали своего часа странные приборы, о назначении которых я не смогла догадаться. Интересно, кто тут еще фантазию приложил? Явный признак не просто чужого разума, а разума из чужого, причем, техногенного или техномагического мира.
— Как я понимаю, вы хотите распространять знание там, где оно, в принципе, сохраниться не может, — сказал эдлэ Вейлин.
— Знание, как запись — да, ответила я. Но как работающая структура — оно не исчезнет.
— Не понял.
— Обучаясь, мы получаем знание как запись. Чертеж водяной мельницы не мелет зерно. Но, используя знание, мы можем построить водяную мельницу, или молот на речной тяге, или грохот для просеивания породы... да много всяких структур.
Эти структуры имеют одно общее, отличающее их от записи свойство — они работают. Но этого мало. Используя знание, мы создаем структуры не только вовне — мы их и в себе создаем, хотя и не столь быстро. То, что называется инженерным мышлением, и что человек или имеет от рождения, или, увы, нет — создается во время предыдущей жизни а, скорее, многих жизней. Не только оно, сохраняются даже некоторые отточенные навыки ума, например, способность к самообразованию... впрочем, как и в искусствах. Но и это — не все! Для того чтобы создать внутренние структуры, не обязательно создавать внешние в той реальности, где они, безусловно, нужны. Достаточно смоделировать эту реальность — "близко к тексту" — и творить в ней. В этом случае становится понятна и Валгалла как место бесконечных тренировочных боев, и орочий "Тихий лес", как место бесконечной охоты, и все кардинально отличающиеся друг от друга концепции посмертного существования разных народов.
— Валгалла? Это явно не из нашего мира. Но в остальном — да, противоречий не вижу. Правда, логичность концепции еще не доказывает ее верность.
— Именно. Если не боитесь иномирной терминологии, для этой концепции соблюдается критерий Поппера, то есть она может быть опровергнута, и это хорошо! Мы знаем множество принципиально неопровержимых теорий, от которых нет никакого толку. Толк есть лишь от тех, которые могут предсказать: вот так — бывает, а вот этак — извините, нет.
— И вы...
— И я хочу проверить эту концепцию. Если она сработает — мы получим великолепный инструмент выращивания если не гениев, гениальность — это непрогнозируемое свойство натуры, но умных и талантливых людей... орков, дварфов, ллири... не имеет значения. Кстати, идея этой концепции взята у орков, просто они реализовывали ее до сих пор исключительно в целях сохранения опыта войны и охоты. Есть тут одна интересная бабуля, у нее череп на посохе, если увидите — спросите ее, что такое эйдехэ.
— И кто у вас будет проводить эти, с позволения...
— Эксперименты? — перебила его стоящая рядом мертвая Хюльда. — Да хоть я. Все равно нам с Сурхвалом и прабабушкой пришлось взять власть в свои руки, а то тут такой дурдом творился... в общем, преподы уже есть, это я гарантирую. А потом отыщем и тех, кто локально смоделирует законы плотного мира, пока таких умников сюда не подошло, но народ умирает постоянно и даже умники не живут вечно — мы дождемся, не беспокойтесь. Единственное, хотелось бы именно локального моделирования этих законов плотного мира, астральные, — она подмигнула мне. — Для жизни гораздо удобнее.
Вейлин ошарашено молчал. Мы вышли из здания.
— Хотите осмотреть крепость? — спросила я.
— М... нет, наверно, в следующий раз.
— Как знать, когда еще удастся прийти?
— Не беспокойтесь, — усмехнулся он. — Скоро сюда насовсем переселюсь. Реальной жизни мне мало осталось.
На такой жизнеутверждающей ноте мы вывалились из астрала.
— Засранец, — нежно проворковала Никана. — Только попробуй сбежать! На том свете достану и назад притащу.
Глаза у нее были испуганные и вместе с тем радостные, Вейлин смущенно улыбался. В первый раз я заметила на его лице слабый румянец. Вообще, я предполагала, что после астрального путешествия мы будем уставшими, а получилось наоборот — словно двойного тей-фре хлебнули, только без побочных эффектов вроде бешеного сердцебиения. Видимо, источник оказался целебным.
— Вэль Хюльда, вы должны по-настоящему отдохнуть, — с нажимом сказала Ника. — Завтра у вас дуэль, а ваша подготовка и так оставляет желать лучшего. Если же вы будете еще и уставшей...
— Так давай веселиться! "Миледи Смерть, мы просим вас за дверью обождать: нам Бетси будет песни петь, а Дженни танцевать", — пропела я по-русски, на местный переводить — я не настолько поэт.
— Да ну тебя, Хю! — Ника опять перешла на "ты". — Вечно ты все осмеешь.
— А что мне, плакать? "Никто меня не любит, никто не приголубит, пойду я на болото — наемся жабенят". Обо мне никто не заплачет — стоит ли плакать самой?
— Не нравится мне твое настроение! — Ника нахмурилась. — Ты нужна всем нам, ты как... ну... ты — узел плетения. Без тебя много чего развалится и не сработает.
— Да понятно, — соглашаюсь я. — Как функциональная единица. Но вот смотри: вы с эдлэ Вейлином любите друг друга. Он постоянно помнит о тебе, ты — о нем, и ваши глаза теплеют, когда вы думаете друг о друге. Даже когда кто-то из вас умрет, а другой останется жить — любовь продолжится, хоть и в разлуке. В чем-то я завидую вам.
— У тебя есть любимый, — уверенно заявил Вейлин.
— Угадали.
— И он — не наш всемишепотомсклоняемый Дерек.
— Точно.
— И он...
— И я ему — даже не друг. Просто знакомая, отчасти — собрат по злоключениям, но иных чувств у него ко мне... нет и не будет.
— Понятно и не удивительно.
— Почему?
— Прости, Хюльда, но в таких, как ты — не влюбляются.
— Это почему? — даже обидно, я что, совсем урод? Та же Никана с ее перекачанной фигурой и квадратной физиономией без проблеска интеллекта, неужто симпатичней?
Вейлин вздохнул:
— В двух словах или растолковать по пунктам?
— Лучше растолковать.
— Тогда давай закажу тей-фре и что-нибудь...
— Сладенького.
— Да, и меда.
— Так вот, — начал эдлэ Вейлин, разлив травяной настой по полулитровым кружкам. — Реши такую задачу. Ты стоишь посреди людной улицы, и перед тобой — две огромные и тяжелые корзины, которые тебе не поднять. По одной — еще так-сяк, а две сразу — никак. Что делать будешь?
— Ну, — отвечаю. — Добавлю в мышцы рук и спины сырой силы, подшагну, согну колени... как силачи предельный вес поднимают.
— Неверно, — отвечает Вейлин. — А если ты — не маг?
— Тогда, наверно, буду перетаскивать по одной, в пределах видимости, авось, такую тяжесть никто не сопрет.
— Опять неверно. Ты решаешь задачу не как женщина, а как парень или бесполое существо. Надо решать по-женски.
— Хм... наплевать на них, бросить и уйти?
— А если подумать?
— Найму грузчика.
— Денег у тебя нет.
— Ну, тогда не знаю.
— Именно поэтому в тебя невозможно влюбиться.
— А что сделает та, в которую ВОЗМОЖНО влюбиться?
— Сядет у корзинок и заплачет. Красиво заплачет, не размазывая сопли по лицу, а роняя редкие и горькие слезки. И ее станет всем жалко-жалко. Рано или поздно найдется мужчина, который дотащит ей корзинки до дома.
— Но скорее всего, она прорыдает у корзинок до ночи, а прохожие будут мимо идти и еще крутить пальцем у виска.
— Настоящая женщина на такие жесты внимания не обращает. Да, конечно, с первого раза у нее не обязательно получится, но если она порыдает так не один день в разных местах города, то рано или поздно найдется дурак, который будет таскать ее корзины до конца жизни.
— А оно надо — влюбленность какого-то дурака? Пусть даже не корзины, а золотые слитки будет приносить?
— Вот именно. Не всем такое по вкусу, а еще поговорка есть — "лучше с умным потерять, чем с дураком найти". Моя первая жена была ужасная дура. Хотя, нет, наверно, это я был дураком... Когда она увидела, как меня изувечило — а, уверяю, зрелище было жуткое — она заплакала (о, да, как обычно) и ушла, потом, не дождавшись сведений о моей кончине, попросила развода.
— И?
— Ну, как я мог ей отказать? Удовлетворил, конечно. Поэтому можно не плакать, а просто прикинуть, с кем семейная жизнь будет взаимно удобной, и предложить ему это.
— Женщина — мужчине?
— А почему бы и нет? Ваша подруга знаете, сколько лет метра Лангскега пасла? А он все не сдавался. Под конец подошла к нему и заявила: "Вы можете еще хоть сто лет прожить бобылем, но в один прекрасный день помрете — все когда-нибудь помирают, и не останется от вашего родового дерева ни росточка. А я — маг жизни, и у меня будут красивые и умные дети. Если хотите, чтобы они были и вашими — придется вам на время забыть свою холостяцкую лень". Лей, правда, не его на себе женить, но дедуле понравилась совместная жизнь, и вот результат.
— Ага, семейная жизнь со старым скаредным дварфом. Много выгадала.
— Думаю, много, — ухмыльнулся Вейлин. — Даже раздельное пользование имуществом, на котором настоял мэтр Лангскег, принесло ей несомненное благо — сейчас Лей затеяла какое-то невероятно выгодное предприятие с изготовлением "альвийских ожерелий", и половина светских дам уже щеголяет в ее цветочках. Но мужу с этого не достанется ни гроша.
— И что же это за любовь, — спрашиваю я. — Хлеб вместе, а мед — так поврозь?
— Ну, какая уж есть, — вскинутые брови, широко распахнутые глаза. — А чего ты хотела?
— Я, вообще-то, о любви хотела узнать, а не о брачных аферах.
— А любовь, девочка моя, вещь печальная.
— Почему?
— Ну, сама прикинь. Сколько в... ну, не будем брать слишком далеко — в Энсторе разумных?
— Тысяч тридцать, наверно.
— Ошибаешься, уже под сто тысяч. Столица растет, как на дрожжах. Вычтем треть — детей и подростков, еще треть — стариков. Это грубо. Останутся твои тридцать с чем-то тысяч. Их подели пополам — мужчин и женщин тут примерно поровну. Даже если представить, что каждый из них кого-то в своем городе полюбит настоящей любовью, то какова вероятность, что в ответ полюбят его?
— Одна пятнадцатитысячная.
— Вот. А ведь мало кто вообще способен любить. Поэтому настоящая любовь — почти гарантированно безответная.
— Но ведь встречается взаимное чувство.
— Влюбленность — да, это как наведенное опьянение. Вы так в казармах не развлекались? Одного напаиваешь до потери пульса, а остальные сто ловят состояние и через час тоже все в дребадан пьяные. А, ну, девчонок же отселяли сразу после экзаменов, во избежание бардака, да и вообще вас на курсе всегда меньше было, так что нужного резонанса не получалось. Что же говорить о вожделении... для юнцов это вообще как проклятие. Какая-нибудь цыпа на тебя посмотрит — и полдня стояк в штанах прячешь.
Вейлин рассмеялся, а Ника подмигнула мне:
— Да он еще сын ллири, у них в любом состоянии стоит, и на все, что движется, вплоть до кракенов и морских черепах.
— Ну, вот, выдала государственную тайну! — осуждающе произнес мой секретарь. — Так что мой совет тебе, Хюльда: наплюй ты на эту любовь и живи долго и счастливо. Ни один мужчина не стоит того, чтобы по нему сохнуть. Да и женщина — тоже.
— А вы с Никаной?
— А мы — исключение, — счастливо улыбнулся Вейлин и обнял большую и нескладную Нику.
Которая, наверняка, никогда не плакала у корзин, не делала непристойных предложений, а иногда вообще носила его на руках.
Времени до вечера еще оставался вагон, делать было ну, совершенно нечего, да мне эта сладкая парочка и не позволила бы, и я решила попрощаться с Сан Санычем. И на всякий случай — мало ли что со мной завтра случится, и, уж с гарантией, нужно выдирать из себя лишнее чувство, как больной зуб. Дело же делать надо, а не на мелочи вроде всяких любовей размениваться. Вызвала его лицо перед мысленным взором, звала-звала, и ни хрена — не откликается. Со злости плюнула и ушла в Туман.
Опять равнина из камня с повторяющимся, как на линолеуме, рисунком трещин, опять туман и мутно-розовое пятно впереди. Приглашение погреться у электрокамина? Хрен вам, не пойду. Уселась прямо на камень и — ну, прямо по Вейлинскому рецепту — разревелась. Видимо, сказалась уверенность, что меня тут никто не увидит. Хорошо так реву, душевно, сопли по лицу размазываю.
Кто-то за плечо трогает. Интересно, вот обернусь — а это какой-нибудь монстр язык вытянул и слюну кислотную распустил... Даже зеркальный хагалаз вспомнила.
Оборачиваюсь — нет, Арагорн Московский: и сапожки рокерские, и плащ занавесочный, и художественная недобритость. Нет, конечно, не занавесочный, но по сравнению с нашим Стальным герцогом он изрядно внешностью проигрывает, не помогает и понимание того, что это — не последнее межвеерное божество. Чего-то в этих щах не хватает, хлеба, что ли?
— Здорово, добрый молодец, — говорю. — Куда путь держишь?
Голос от слез сырой, ну да хрен с ним, сдобрю как следует иронией — сойдет для Тумана.
— На кудыкину гору, красна девица, — и садится на мгновенно образовавшийся под ним пенек.
— Вот и иди туда, — отвечаю. — А мне и без тебя тошно.
— Да, ладно, правда, что ли? — сразу и голос тоном выше, и интонации ехидней. — Что ты такая злая, переела или недоспала?
— Мое дело, — отвечаю. — Тебя не звала в помощники.
— А ты, я смотрю, самостоятельная стала — просто жуть, — игнорирует Ара культурный посыл. — То локальные сети налаживаешь, то источники открываешь. Не надорвешься?
— Не, — говорю. — Мне это по кайфу.
— А что тогда ревешь?
— Нервы.
— Да, кому скажи — не поверят. Великая и ужасная Вийда ревет, как двоечница-первоклашка.
