— И поэтому ты схватилась за жертвенник? Или хочешь пожертвовать... себя? — маска скривилась в ехидной ухмылке.
— И не думай! — говорю. — Я слишком многим должна, чтобы уходить, не выполнив обещаний, да и свои планы имеются, хоть попытаюсь их воплотить. А то благодарные потомки мне не простят.
— Ладно-ладно, — кривится маска, и такое впечатление, что сдерживает смех. — Но хоть земной памяти тебе не жалко?
— И память жалко! — говорю. — Мои года — мое богатство, все что помню — все мое.
— Да не буду я у тебя ее стирать, прочитаю только, — нефизическое давление усиливается, Оракул, оказывается, любопытен! — Скопирую.
— Только если так! — отвечаю. — Я не копираст, "на почитать и скопировать" — всегда пожалуйста. Но поклянись, что ничего не сотрешь и не изменишь.
Еще минут через пять мы приходим к согласию, и я открываюсь Оракулу по максимуму, то есть — во всем, что связано с земной жизнью, исключая информацию о сестре. Да, я — параноик, это меня не раз спасало от смерти и кое-чего похуже. Пусть лучше в сетевых холиварах на досуге пороется, может, что полезное извлечет.
Качает он ее на удивление долго, через модем, что ли? Я со скуки начинаю жужжать и скрипеть, подражая незаменимой шняге конца девяностых, и замечаю, что скачивание прекращается, только когда взгляд Оракула упирается мне промеж глаз. Весьма неприятное чувство, доложу я вам, ощущения, словно стоишь голышом на площади.
— Ничего о себе узнать не хочешь? — спрашивает маска. — Из того, что в самых глубоких слоях.
— О прошлых жизнях, что ли? — подавляю в себе желание сплюнуть под ноги. — Знаешь, это такая скользкая тема, что я предпочту не знать ничего, нежели чесать самомнение какой-нибудь сказкой.
— Скорее, об этой, — голос у маски стал ужасно серьезным, даже немного трагическим. — С тобой ничего странного недавно не случалось?
— Много всего такого, — говорю. — А что именно надо?
— И ты в себе никаких новых сил и возможностей не открывала?
— Открывала, — отвечаю. — И что с ними связано?
— Это сила Омелы, — торжественно так говорит, будто некролог читает.
— И что это за Омела? — вот божества, кого ни встречу — все к чужому руки тянут. — Я источник открыла — он мой! И учитель сказал: никому его не отдавать и ни под кого не подстраивать. Так что, если ты мне помогать не хочешь — я пойду.
— И майнднет похоронишь? — в голосе Оракула сквозит ехидство.
— Найду способ, и сделаю, — вот не люблю я, когда меня шантажируют, и стараюсь держаться от шантажистов подальше.
— Я тебе помогу, — отвечает.
— Если в обмен на мой источник — не надо! Больно неравноценный обмен.
— Успокойся! — маска уже кричит на меня. — Никто у тебя твой источник не отберет. Хотя бы потому, что ты и есть Омела, точнее, ее самая крупная часть. Черенок, из которого выдурился целый куст. Между прочим, у самого первого из ее черенков.
Кажется, у меня вид еще более тупой, чем был, потому что маска улыбается и снисходительно объясняет:
— Ты не можешь знать, это было на заре миров, в раннем детстве этого веера. Некая Омела совершила божественное убийство, уничтожив воплощение Совершенства, и привела в миры вечные перемены. Она была лишь орудием, ее руку направлял... ладно, не важно, кто, да и стоило это сделать хотя бы ради юных миров, и молча с ней согласились почти все Силы и божества веера. Но убийство одного из нас нельзя было прощать — и Омелу заточили.
— В кристалл? — не выдерживаю я.
— Если ты о структуре, то да. Абсолютно правильная, никаких неожиданностей.
— А вы оценили страдание, которое будет испытывать воплощение перемен в неизменном Кристалле?
— Не совсем перемен. Омела — божество Прогресса, младшая Разума. Была.
— Она погибла в заточении?
— Нет, совершила самоубийство. Развоплотилась. Взорвала и себя, и Кристалл. Мельчайшие частицы Омелы разлетелись по мирам, не только нашего веера, но и соседних, заражая существ жаждой прогресса. Более крупные стали духами, вроде земных лоа. Во всяком случае, их питало не поклонение, а дела и мысли тех разумных, между которыми они жили незамеченными сотни и тысячи лет. Духи возбуждали в них жажду знания и творческий зуд, толкали их под руку, подбрасывали неожиданные идеи, вдохновляли на поиски и исследования. Если прогресс останавливался, наступал спад или длительное плато, если люди переставали интересоваться новым и бездумно повторяли за учителями прописные истины — духи прогресса засыпали или даже гибли от бескормицы. Некоторые частицы Омелы — вроде тебя — начали воплощаться в тела разумных, и настолько преуспели в этом, что позабыли, кто они по природе своей. Две-три жизни — и даже продвинутый йог не вспомнит, откуда у него патологическая страсть к переменам. Но свою суть не переделаешь: в обстановке открытий, изобретений, прорыва в технологиях — духи прогресса и в физическом воплощении блаженствуют, благодаря чему тела их живут исключительно долго. Как только начинается спад и стагнация — они начинают страдать, и с течением времени страдание усиливается, из-за чего тела их болеют и умирают.
— То есть, что бы ни произошло со мной, на Земле я умерла бы задолго до старости?
— Да. И никто в здравом уме не станет отбирать твой источник. Слишком уж экзотичны оптимальные для него условия. В большинстве миров нет органической жизни. Там, где она есть — редок разум. Там, где есть разум — большинство предпочитает размеренную и однообразную жизнь и ненавидит новшества... Так что тебе впору посочувствовать. Впрочем, что я — тебя же поздравлять надо! Ты вернула часть своей силы, настолько значительную, что тебя можно называть Омелой. Впрочем, по мирам еще бродит множество частиц божества Прогресса.
— Руки роются в буфете, ноги лезут под диван, — цитирую я одного сетевого приколиста.
— Ну, эти "руки" и "ноги" имеют вполне цельные тела и души. Кроме одной маленькой зависимости...
— А я, получается — голова профессора Доуэля.
— Не голова, — Оракул определенно сдерживает смех. — Для головы ты слишком большая и не слишком умная девочка.
— Неужели? — ужасная догадка закрадывается в душу.
— Да, — подчеркнуто трагическая мина.
— Жопа профессора Доуэля... да... уж обрадовал, так обрадовал.
Маска улыбается и делает брови домиком. Ну, жопа — так жопа, бывает и хуже.
— А кто тут у нас — голова?
— О, одна серьезная дама, за тебя недавно просила. Кримгильд из Рена, в земной жизни — Мария Краснборская. Узнаешь?
— Фамилия моя, но сестру звать... иначе.
— Ты параллельные реальности видела?
— Так она оттуда?
— Да, и, в отличие от тебя, знает, что вы попали вдвоем, параллельно.
— Из параллельной Земли на параллельную Ирайю?
— Именно так.
— И... и как она там? Тоже носится, будто в зад укушенная?
— Укушенная? Конечно же, нет. Она говорит, что счастлива. Преподает в Академии, любимый муж, трое детей... Все проблемы, ради которых был перенос, решила... лет двадцать назад по времени ее мира. Но там и задача была проще, и исполнитель — умнее.
— Так что ж не наоборот-то перенесли? Ее — на Ирайю, а меня — в ту параллель?
— А ты уверена, что чем сложнее работа, тем умнее должен быть исполнитель?
— Ну... да.
— Зря. Умный не возьмется за неподъемное. А возьмется — так провалит. Дураков же любит бог. Какой — не важно, важно, что любит. Кстати, при всей своей остепененности, Кримгильд источников не открывала, единственный потомок Омелы, способный сегодня принять всю ее силу — ты.
— Всю силу? — спрашиваю. Ох, слишком заманчиво выглядит, чтобы не быть приманкой. — Как?
— Забрать ее у остальных частиц, рассеянных по миру, — белая маска отвечает мне с истинно непроницаемым выражением, как и положено маске, остальные две кивают. — Просто позови их, как ты позвала источник — и они откликнутся на твой зов.
— И что с ними будет?
— Частицы вернутся в источник, духи-носители — развоплотятся, воплощенные в телах — потеряют свою суть, и станут твоими аватарами. Хочешь?
— Не-а, — вот оно, во весь тролличий рост, истинное отношение всяких там божеств к людям, либо это ловушка, поставленная на меня. Хорошенькое предложение: не просто убить ни за что ни про что, а развоплотить начисто сонмище духов и уничтожить души разумных — не одну и не две. — Пусть живут, как хотят и умеют. Омела не зря рассеяла их по Мультиверсуму. Когда сила в одном месте — ее просто захватить, извратить, уничтожить. А когда нас много... — я скроила довольную рожу и в последний момент изменила окончание сказуемого. — Всех не перевешают.
— Но тебя — запросто могут, — уточнил Оракул. — Или найдется другой росток, что осмелится принять всю силу. Не боишься потерять личность и волю?
— Неизбежный риск, — соглашаясь, киваю. — Ты сказал об этом премудрой Кримгильд? Или она в неведении относительно возможностей глупой сестрички?
— Она тоже отказалась. Вы обе безупречно прошли эту проверку. Могу тебя успокоить: потомок Омелы этого делать не станет, а кто захочет — тот с Омелой не связан, и не сможет, как бы ни старался, вобрать ее силу. Ее последняя воля — ваш императив. А она предпочла жить в своих детях. Пока твой источник слаб, и до полноценного божества, даже младшего, тебе расти и расти, но это ты им управляешь, а не он — тобой. Лучше посмотри, что там, в чаше?
Я наконец-то расслабилась и опустила голову. С орочьим строением шеи ох и тяжело вверх смотреть! На блюде лежала бутылочка миллилитров, где-то, на триста, то ли из керамики, то ли из темного непрозрачного стекла, с притертой пробкой.
— Бутылка, — говорю. — Это что и кому?
— Тебе, — отвечает Оракул. — Сто постоянных каналов... погоди, как у вас говорят... аккаунтов в ментале. Бери.
Я схватила — а что б не брать, когда дают, дернула пробку. Потом попробовала ее на зуб. Потом попыталась сколупнуть кинжалом. Она даже не шелохнулась!
— Забыл предупредить, — смеется маска. — Это не даром. Трудно удержаться и не воспользоваться плодами прогресса.
— И что от меня требуется?
— Отработка. Ты знаешь, веер сейчас переживает не лучшие времена. Проблем множество. Хочу нагрузить тебя не самой важной, не самой сложной, но требующей немедленного решения задачей. Два мира-близнеца, схожие, как позитив с негативом, погубили друг друга. Обстоятельства тебя не касаются, важно другое: силы высвободились такие, что сама ткань Междумирья начала проседать и рушиться. Надо укрепить ее. Сможешь?
— Подумаю, — ответила я. — А где оно и как мне туда добраться?
— Как добираться, — Оракул выделил интонацией первое слово. — Ты знаешь. А вот куда... да вытащи своего спутника из кармана, он извелся уже!
Сунула руку в карман... только что там ничего не было, но вот пальцы наткнулись на горошину, щуплую и кривобокую, как из помойки. Каково же было мое удивление, когда она задергалась, вырвалась из пальцев и влетела в рукав, прокатилась вверх до самого ворота, вылезла и застыла на плече недавним знакомцем и проводником — живой головой без тела. Наверно, тот еще сюр, поскольку Оракул опять фыркнул. Интересно, почему это рядом со мной все, даже не совсем живое, очеловечивается? Или мне показалось?
Оракул продемонстрировал нам образ этого жуткого места — с двух сторон обломки мостов, рядом с мостами — какие-то смутные и полуразбитые статуи, судя по пропорциям, изображавшие когда-то детей, и мелкая щебенка между ними, с едва слышным шелестом стекающая в ничто. Аж мороз по коже и перетрясло с головы до ног. Ничего, потерплю. Насчет укрепления идейка возникла, но обдумывать буду потом.
— Это все? — спрашиваю.
— Да.
— Я смогу откупорить пробку и взять аккаунты, когда задание будет выполнено?
— Конечно.
— Задание — укрепить в указанном месте межмировую ткань, чтоб не исчезала?
— Да.
— Ну, хорошо, я немного подумаю... и сделаю. Каковы сроки?
— Ну, ты же знаешь...
— Надо было вчера?
Кивает.
— Задание ясно. Разрешите идти?
— Иди.
Да что ж это за жизнь такая, ни часу не передохнуть? В шутку прикладываю руку к пустой голове, потом разворачиваюсь и зажмуриваюсь, представляя Никану за столом, заваленным осенними листьями — именно такими, какие я оставляла. Делаю картину плотной, ощутимой даже тактильно, и делаю шаг.
Один огромный шаг. Показалось, или меня и впрямь протащило не только в пространстве, но и во времени, размазав, как лягушку асфальтоукладчиком? Во всяком случае, источник забеспокоился и протянул тонкие ростки сквозь физическое тело, стягивая и уплотняя его. Эфирное он контролирует постоянно, и оно уже насквозь проросло его силой, словно грибницей. Счастье, что этот поток неразумен, а его воля совпадает с моей. Особенно ощутимо оно было в момент проверки Оракулом: когда я получила непристойное предложение, источник сказал свое "фе" чуть ли ни раньше, чем я. А вот задание ему понравилось сразу, именно поэтому я недолго думала, прежде чем согласиться. Да и вообще — дура я или кто? Любовь неизвестного, но весьма сильного бога дураков — ценное приобретение.
Никана заждалась и соскучилась без охраняемого "тела" — отсутствовала я, оказывается, больше двух часов по местному времени. А жрать мне хотелось так, словно полтора суток голодной бегала, аж затошнило.
— Спасай, — говорю. — Ника. Притащи мяса: хоть сырого, хоть соленого, хоть сушеного, а то я уже себя перевариваю. И воды.
Шлепаюсь на ковер, усаживаюсь, поджав ноги. А сама все бутылек в кармане поглаживаю. Как бы его пристроить так, чтоб не смог потеряться? Разве что веревкой на талию привязать, только с такими приключениями как бы у меня попа из выпуклой не сделалась впуклой — тогда точно все свалится.
— Да, — продолжаю. — И поясок тонкий найди, с петельками под мелочевку. Не к спеху, но сегодня.
Она кивает и оборачивается к Вейли. Тот пожимает плечами. Вот кто совершенно не волновался — будто заранее знал, что случится. Или он так верит в меня? Стоит выяснить. Насчет пожрать и отыскать снаряжение — это надо обращаться к нему, у него прямая связь с хозяйственными службами Конторы. Уже через четверть часа передо мной стоит блюдо с прозрачной нарезкой копченой ящерятины, половина каравая серого хлеба и запотевший кувшин холодной воды. О... главное — не захлебнуться слюной. Приглашаю умильно взирающую на меня парочку присоединиться к трапезе, они усаживаются рядом, но почти не едят, одна я нажираюсь до изумления. Вкусно же! Никакого сравнения с вяленым мясом селянского производства. Явно какой-то спецпаек разукомплектовали. Хлебушек, хоть и серого цвета, и рядом не стоял с полубелым из суржика, вкус насыщенный, мякиш плотный и пышный одновременно, того же высочайшего качества, что и копченость. На Ирайе, кстати, культ хлеба и всякой выпечки, в селе вообще любой продукт рассматривают сперва как начинку для пирога, а уж если не подойдет — по-другому готовят. И невкусного хлеба я тут не ела, даже пресные лепешки — объеденье, а этот... всем булкам фору даст и обгонит. Когда я безуспешно ищу, обо что бы вытереть руки, выясняется происхождение моего перекуса.
