— И тебе, гость дорогой, доброго утра, — степенно ответила мать Елики. — Садись, в ногах правды нет.
Норик промолчал, исподлобья зыркнув на гостя меленькими глазками. Как у такого во всех отношениях неприятного человечишки могло родиться чудо вроде Елики, Сошников просто отказывался понимать и подозревал втайне что и не Норикова та вовсе дочка... хотя в здешних краях прижитые на стороне дети служили поводом для косых взглядов, только если отцом их не был колдун. То, что никаких даров Елика не заполучила, не значило ничего — даже в самых что ни на есть чародейных семьях порой рождались бесталанные дети, а уже случайные, ненаследственные дары в потомстве чаще пропадали, чем продолжались. Отчасти подтверждало эту версию и то, что Елика в семье так и осталась единственным ребенком — в здешних краях дело неслыханное.
Не дождавшись приветствия от отца семейства, Василий опустился на лавку напротив Норика, между Еликой и тэнной Айлией, и с наслаждением втянул носом ароматный парок. Работать в здешних краях приходилось до седьмого пота, что верно, то верно; выражение "спину гнуть от зари до зари" только сейчас обрело для Сошникова буквальный смысл, хотя, по совести сказать, больше оттого, насколько запущено оказалось хозяйство при оннате Норике. Но и кормила эвейнская земля своих насельников так, что потраченные силы возмещались с лихвою.
* * *
Подлый план Краснова с кинотеатром в том и заключался, что люди будут от работы отлынивать. Сергей Викторович, когда староста начал всерьез обижаться, что много работы не делается в деревне, предложил отработать ущерб покосом травы и уборкой зерна. Сам руками за всю деревню, естественно, работать не собирался, иначе б игра не стоила свеч.
Бывший сержант СМЕРШа, а ныне тракторист Василий Сергеевич Янович, когда закончили ловить по лесам банды, вернулся в родную деревню Туховичи механизатором, когда Никита Хрущев вовсю управлял страной. Трудился на родной и горячо любимой земле два с лишним десятка лет, уже забыв про службу. Но однажды его вызвал к себе в кабинет председатель колхоза и объявил, что его с трактором и сенокосилкой командируют в распоряжение КГБ, показав на светловолосого невысокого крепыша в офицерской форме.
Что ж, поехал вслед за УАЗиком в лес недалеко от озера. Что там понадобилось, ума не мог приложить. На хитро замаскированной базе расписался о неразглашении в оказании помощи дружественному крестьянству. Какому, Янович не пытался гадать, вспоминая былую службу.
Трактор погнал в широченный колодец по спуску как в карьер. А на дне стояли камни кругом с непонятной конструкцией. Запахло как после грозы, и проехал в открывшийся проход. Вот уж чего не ждал, как что окажется на военной базе из палаток и деревянных домов на вершине холма, освещаемой рассветным зеленоватым солнцем. Спросил у нового сопровождающего в форме спецназовца:
— Сынок, что это было?
— Мы в другом мире, вы будете помогать в уборке сена ближайшей деревне. Меня зовут Василий Сошников, я буду переводчиком.
Привычным движением запрыгнул в кабину "Беларуса", стал указывать дорогу после КПП. Лес был непривычный, много незнакомых деревьев, болота почти нет, камни выглядывают местами из-под земли, как в Европе. Даже не гравейка, а лесная дорога, и снизу скала, на удивление.
Деревня выглянула из-за поворота неожиданно. Аккуратные домики, крытые дранкой, с резными наличниками, в окнах мелкие стекла, дворы почти как дома, куры бродят. На рев тракторного мотора выскочили откуда-то люди, один из них спросил что-то на незнакомом языке. Парень-спецназовец перевел:
— Что это за железная повозка, для чего она? Это они спрашивают.
— Так меня попросили в деревне сена накосить этой машиной.
— Эта железная повозка для того, чтобы таскать за собой разные прицепы, и для перевозки тяжестей, и плуги таскать, и много чего, — объяснял Василий. — Сейчас для всей деревни будет траву косить.
Трактор заехал на показанный старостой луг, самый, как Тоур считал, плохой. Ежель испортит — не жалко. Но странная железная повозка быстро косила широкой полосой траву, и, оглядев покосы, староста дал добро другие луга скосить.
Еще солнце было высоко, а вся трава была скошена. Тоур поклонился и спросил:
— Коун, чем вас отблагодарить?
— Мне свой начальник заплатит, только накормите.
Накормили кашей с салом, налили в кружку розовой наливки, но Янович отказался:
— Нельзя пить такое перед тем, как управлять трактором. Кто выпит, может по пьяни беды наделать. А с собой возьму.
Сошников перевел, так дали здоровенную бутыль наливочки, которую на базе едва вместили в трехлитровую банку. Все торжествовали, только владетель, когда донесли, задумался.
* * *
Сегодня на завтрак были оладьи, такие вкусные, что есть их с чем-то еще казалось святотатством. Но все семейство именно так и поступало, так что спецназовец волей-неволей следовал примеру, наворачивая оладьи со сметаной, с творогом, с вареньем двух видов и еще с чем-то бежево-пышным, запивая все это ячменным кофе из тяжелых глиняных кружек. Сошникова спервоначалу это питье просто потрясло — он никак не ожидал столкнуться с чем-то настолько знакомым, как кофейный напиток "Народный".
В окно заглядывало теплое зеленоватое солнце. Будь на месте Василия образованный Окан, тот обратил бы внимание, насколько несовместимы некоторые детали с образом средневековой деревни — хотя бы те же стекла в рамах. Но Сохатого такие мелочи не волновали. Если что и тревожило его, так это смутное чувство стыда — вот Студент небось ковыряет ложкой лазаретную овсянку, а он тут уминает поджаристые лепехи... нехорошо выходит. Хотя, если рассудить здраво, если бы тогда с Джоном послали его, а не Студента, уже сам Сошников пролеживал бы койку, когда не могилу. Так что тут уж на кого бог пошлет.
Оннат Норик на протяжении всей трапезы продолжал мерить спецназовца недружелюбными взглядами. Поначалу Сошников не обращал внимания, но к концу завтрака у него уже кусок не лез в горло.
— Ты ешь, ешь, — не выдержала Елика, ощутив, что последние три оладьи так и останутся лежать сиротливо на дне огромной миски, — а то сегодня для тебя дело найдется...
— Мгм, — неопределенно буркнул Сошников.
На самом деле ему уже пора было возвращаться на базу. Ему еще вчера вечером пора было возвращаться. "Ну ничего, — подумалось ему, — ребята прикроют..." Сам он всегда прикрывал уходивших в самовол: "Что?.. Ах, этот... Только что был... минуту назад вышел... нигде не найти... вызвали на пост..." — и не имел причин полагать, будто ему откажут в подобной же любезности. Спецназовец улыбнулся, запихивая в рот очередную оладью. Надо же, как он заговорил — "любезности"! Еще месяц назад ему и в голову не пришло бы завернуть эдакое словечко. Не иначе эвейнская речь влияет.
И тут с ужасом вспомнил, что уже знают об опоздании. Генерал-майор Свистунов, сменив Дарьева, убрал вольницу с увольнительными, когда бумажку сдавали с опозданием на следующий день. Ныне надо было ее отмечать на КПП, у дежурного по лагерю и своего офицера, который их предъявлял перед отбоем старшему офицеру лагеря. Не сразу систему начали использовать, но Свистунов популярно объяснил, что устроит звездопад, если бардак продолжится. Наверняка доложили.
— Ага... — пробурчал Норик, уткнувшись в тарелку. — Как всякого чужака, так привечать, а как родного отца — побоку, неблагодарные...
Тэнна Айлия хлопнула ладонью по бедру.
— Ты бы гостя постыдился! — укорила она мужа.
— Гостя! — взвился хозяин. — Кто его приглашал, кто его привечал? Все без меня! Никакого почету в собственном доме! Гостя! Навели, понимаешь, всяких, хоть и ши, хоть кого, а лишь бы поперек!
Сошников стиснул зубы. Очень хотелось дать визгливому мужичонке по зубам — несильно, ради вразумления, — но он понимал, что Елика его самого за такие дела приложить может. Не так больно, как обидно. И тем более не стоит встревать в чужую семейную ссору.
— У-у!.. — проныл Норик не то угрожающе, не то капризно. — Все вы одно семя!
Он стукнул кулаком по столу. Спецназовец сморщился — в детстве его бабка за такие дела по рукам била нещадно. Хлеб и стол почитать надобно... вот опять сорвалось — "надобно"!
— Отец... — умоляюще вскинулась Елика, поглядывая на возлюбленного.
— Что "отец"? — зло передразнил ее Норик. — Путается тут со всякими... ладно бы эллисейна нашла себе или хоть анойя, так нет... девка позорная...
Сошников стиснул зубы так, что заскрипело за ушами, впился пальцами в дубовую лавку. Нет, если этот слизняк еще хоть слово скажет... Краем глаза он заметил, как испуганно смотрит на него Еликина матушка, будто ей передался душивший спецназовца убийственный гнев. И от этого взгляда пузырь, нараставший под сердцем, вдруг лопнул.
Под взглядом Сошникова оннат Норик сорвался с лавки, грянувшись спиной об пол, и, пролетев через всю горенку, приложился к стене, точно прибитая метко брошенным сапогом крыса.
— Мама!.. — охнула Елика.
— Трисветлые дии! — прошептала тэнна Айлия.
— Ой, е... — только и выдавил из себя Сошников.
У него ни на секунду не возникло сомнений, что именно он сотворил эдакое чудо, но спецназовец не мог понять — как?
— Василикс! — Оправившись от изумления, девушка обратила на своего любимого исполненный гневного укора взгляд. — Почему ты не сказал, что ты — чародей?!
— Я не... — Слова застряли у Сошникова в глотке. В самом деле, как можно было отпираться, когда он только что одним усилием воли отправил в полет Еликиного зловредного папашу. — Я нечаянно... — прохрипел он и сам понял, насколько нелепо это звучит.
Оннат Норик, кряхтя, поднимался с полу.
— А ну, — потребовала Елика от Сошникова, — подними что-нибудь!
— Как? — не понял совершенно сбитый с толку спецназовец.
Больше всего его смущало, что свершившееся не воспринималось
окружающими как чудо.
— Взглядом! — нетерпеливо объяснила Елика. — Ты чародей или анойя?
С трудом шевеля мыслями, Сошников нашарил глазами пустую деревянную кадушку — после того, что случилось с Нориком, он решил выбрать что-нибудь небьющееся. "Ну и как я буду ее поднимать?" — промелькнуло в голове, и одновременно представилось, отчетливо и ясно, как он тянется к кадушке рукой, как цепляет за ушко пальцами и тянет...
Кадушка оторвалась от пола и медленно поплыла вверх. Наверное, она уперлась бы в потолок, если бы Сошников не сообразил, что происходит, и от изумления не потерял бы хватки. Деревяшка упала и покатилась по полу.
"Да как же это я? — думал спецназовец, не зная — радоваться ему? пугаться? забыть о случившемся, как о страшном сне? Он заметил, как в глазах Елики к любви примешивается гордость, как лицо тэнны Айлии исполняется глубокого почтения. — "Как же это я?" Ну да — для них ведь не случилось ничего чудесного, просто он из пришлого ши вмиг превратился в чародея — пусть слабого, но это ведь совсем другое дело...
Оннат Норик крякнул, отряхнулся и решительно полез в кладовку. Вытащив на свет божий изрядную бутыль с уже знакомой Сошникову розовой наливкой, он плеснул густого пахучего напитка в четыре пустые кружки.
— Ну... — Он потер ушибленный крестец, помялся немного и выпалил так торопливо, словно слова жгли ему рот: — За тебя, зятюшко!
— Ы... — булькнул Сошников.
— За тебя, зятюшко, — повторила Айлия. — Наш дом — твой дом. Твоя кровь — наша кровь.
— За тебя, милый, — прошептала Елика и, нагнувшись через стол к уху Сошникова, добавила: — За то, что тебе не пришлось долго ждать этих слов... и за твой дар.
Спецназовец хотел сказать... что-нибудь, но слова не лезли из горла. Что делать? Благодарить? Отказываться? Бежать со всех ног?
Их дом — его дом... Он вспомнил, насколько буквален бывает эвейнский язык в своих оборотах, и его передернуло. Этот дом станет его, и эта женщина станет его — окончательно и бесповоротно. Эта земля примет его... только скажи.
И все же страх был силен. Он поднимался в груди, не давая дышать. Бросить родину... не вернуться никогда в знакомые края, к бабкиной могиле... Оставить за спиной все привычное. Хотя почему же все? Здесь все так похоже на родное... Но все, все не так! Невозвращенец в чужой стране... И Краснов пустит своих ищеек по его следу, и если он вернется — дезертирство, трибунал, расстрельный взвод. Или нет, это с Бубенчиковым был бы обречен. А с Сергеем Викторовичем, может, что-то выйдет решить. Толе Громову повезло. А что он может выбрать и не бросить Елику? Да и поедет ли с ним? Нет, не бросит ее.
Наливка скользнула в горло ароматной струей, и ее запах словно пробудил
в сознании спецназовца нужные слова.
— Моя кровь — ваша кровь, — слетело с его губ. — Ваш дом — мой дом.
И жаркая нежность в глазах Елики была ему наградой.
* * *
А в обед кто-то в дверь постучал. Сохатый открыл, а за ней Сергей Викторович:
— Здрасте...
— И вам не хворать. Чего из увольнения не вернулся? Девицу нашел и влюбился?
— Так точно. Но она мне уже жена, я не желаю Родину предавать, и ее бросать не хочу.
— Вот шустрый! Давай за стол, по пять капель, — спецназовец провел подполковника к столу, и выпили наливочки. Последний проговорил. — Как человек я тебя понимаю, но я еще и чекист. Дам тебе шанс реабилитироваться. У нас будет своя территория пограничная с Эвейном, считай, еще одна область СССР. Мне очень нужны крестьяне, которые знали б наши жизнь и помогли беженцам от владетелей освоиться.
— Я то согласен, но у меня открылся дар чародея-движителя. Что с ним делать посоветуете?
— Это очень хорошо, можешь ничего не бояться, — едва не подпрыгнул от радости гэбист. — Мне в обоих качествах пригодишься.
* * *
Первым признаком неминуемой катастрофы Обри Норденскольду показался остекленевший взгляд часового. Конечно, послушав с полчаса разглагольствования адмирала Дженнистона о его геройских подвигах во время войны Корее, можно и в обморок хлопнуться... но солдат на посту должен терпеть любые неудобства.
И все же Обри не осмелился привстать, чтобы потрясти оцепеневшего морпеха за плечо. Хотя бы потому, что адмирал никогда не простил бы ему столь вопиющего хамства. Возможно, это и сделало возможным все последовавшее.
Пространство посреди кабинета разорвалось, точно туго натянутая парусина, если полоснуть по ней ножом. По краям разрыва плыл струйкой туман. Пахнуло холодным ветром, донесшим запах лесной сырости и дыма.
В отверстие один за другим шагнули, без усилия преодолев границу, трое в обычных для эвейнских чародеев камзолах. Одного Обри узнал — это был мрачноватый парень, что сопровождал лорда Ториона на тех, первых переговорах. Двое других были ему незнакомы.
Макроуэн отреагировал первым. Рука его метнулась к поясу быстрей, чем память подсказала, что оружия там нет. Прежде чем он успел рвануться к застывшим в странном оцепенении часовым, ноги подполковника подкосились, и он неловко упал, повалив складной стул.
