Свет возникал еще два раза, пока она продиралась через заросли. Очень яркий луч, способный ослепить любого, кто пользуется глазами. Будь тварь поумнее, ее бы это насторожило. Но эта тварь и при жизни-то не отличалась интеллектом. Поэтому ее не встревожил ни луч прожектора, ни перепаханная земля, напичканная металлом.
Что-то оглушительно хлопнуло под правой ногой — и сразу же завыло впереди. На замешкавшейся твари сошлись лучи сразу двух прожекторов.
— Стоять на месте! — взревел усиленный мегафоном голос.
Тварь попыталась подняться, неуклюже опираясь на лишившуюся ступни правую ногу. Боли она не испытывала, но была озадачена. Как могла такая маленькая ловушка причинить ей столько повреждений? Надо быть осторожнее.
— Стоять на месте! — продолжал надрываться голос. — Руки вверх...
Продемонстрировать более глубокие познания эвейнского ему не дали. Один из часовых наконец сообразил, что именно он видит в десятикратный прицел крупнокалиберного НСВ, и, надавив спуск, держал его еще долго после того, как последняя дымящаяся гильза со звоном шлепнулась в кучу своих товарок.
Тварь даже не успела ничего понять. Впереди вспыхнул жаркий — жарче, чем она когда-либо видела, — мотылек огня, и рой пуль буквально размазал ее по склону.
Спустя час заспанные саперы, зевая и поминутно сверяясь со схемой минного поля, прометали безопасную тропу к ее останкам.
— Ну и? — осведомился комбат, скептически разглядывая перепаханный пулями участок. — Что это было?
— Щас посмотрим, — отозвался щеголявший новенькими капитанскими погонами Переверзнев, осторожно тыкая палкой в полусгнившую кисть.
— Черт, воняет-то как! — поморщился гэбэшный капитан Володин, замещавший временно отбывшего в старый лагерь Краснова. — Они что, всегда так воняют?
— Всегда-то всегда, — озадаченно сказал Переверзнев, — но не сразу.
— Б..., да этому чучелу месяца три! — рявкнул комбат. — И вы, б..., хотите сказать, что оно, б..., само сюда пришло? Вот так взяло, выкопалось и приперлось?
— Логичнее было бы предположить, — начал осторожный Володин, — что мы имеем дело с хитроумной провокацией эвейнских феодалов. Сильный маг-движитель, в смысле, телекинетик — кстати, именно такой родовой дар у владетелей Бхаалейна — вполне мог бы управлять движениями подобной... куклы.
— А хули оно им надо?
— Возможно, таким способом они хотели разведать систему обороны базы? — пожал плечами Володин. — И вообще... посмотреть на нашу реакцию.
— Завтра договорюсь с Вяземским, чтобы тот еще раз заградогонь просчитал, — заметил комбат.
— А может, тут и впрямь живые покойники шляются? — озабоченно сказал Переверзнев. — С этим х... колдовством во что хочешь поверишь. Такая тварь... мы пулеметчика втроем еле-еле оторвали. До сих пор трясется.
— Надо будет к нему нашего психолога направить, — сказал Володин. — Пусть успокоит... соврет там чего-нибудь... ну, вышла из лесу местная горилла, а тебе ночью спросонок чудо-юдо привиделось. И, кстати, личному составу тоже чего-нибудь в этом роде скормить. Незачем людей зря пугать.
— А с этим, — комбат пнул зиявший пустыми глазницами череп с остатками скальпа, — что делать? Так оставлять нельзя. Даже до утра.
— Прикажите саперам, чтобы на брезент собрали — и в лабораторию, — распорядился Володин. — А я потом с ними... поговорю.
— Ну, хорошо, — неуверенно проговорил Переверзнев. — Допустим, сейчас мы это дело замнем. А если оно такое еще раз полезет? А вдруг будет как в фильме "Рассвет живых мертвецов". Что тогда?
— А хули, — после долгой паузы сказал комбат. — Когда полезет, тогда и видно будет.
Переверзнев, помнивший личную благодарность Краснова за захваченный с поля боя труп мага, не поленился при первой же возможности ему доложить. Подполковник долго все выяснял у всех, потом вызвал к себе капитана Переверзнева и приказал:
— Ноги в руки и дуй в деревню, вытяни все, что можно, про этих тварей, в том числе и где их можно выловить. Потом все мне доложишь. Вводная такова: если после показа упомянутого фильма "Рассвет живых мертвецов" выпустить несколько таких тварей в крупном американском городе, то долго и дорого американцы будут расхлебывать последствия паники.
— Товарищ полковник, а если дело дойдет до эпидемии, как в фильме? Не слишком ли опасно в городе на волю выпускать? — усомнился Переверзнев.
— Вы сначала соберите информацию, а потом будем думать, насколько опасно.
* * *
— Вы — демоны, — сказала Иллиена. Ей тяжело было говорить на общем языке. Дома, в пуще, он не звучал, а учить наречие презренной человечьей родни девушка не желала. — Странные. Не такие, как наши люди. Выглядите, как люди, а внутри — другие. Ши.
— Другие... — медленно повторил Алекс. — Да, мы не такие, как здешние жители. Вот только кровь у нас такая же красная. И мы тоже умеем умирать.
Зря он сказал это. Она тут же снова увидела поляну...
— Нет!
— Прости. — Он легонько потряс ее за плечо. — Слышишь? Прости, я не хотел. Не плачь. Не надо.
— Вы — убивать! — выдохнула она, зарываясь в подушку.
— Да, — согласился он. — Убивать мы тоже умеем. Мы этому хорошо научились там, у себя.
— Зачем? — всхлипнула она. — Зачем вы пришли в наш лес, ши?
Тот самый вопрос, который задавал мне их главный, отстраненно подумал Алекс. Те еще сволочи, сначала стреляют, а потом спрашивают.
— Так приказали наши воеводы. Сказали разведать, кто живет и поговорить о границах. Дурной ответ, но у меня нет другого.
— Вы принесли с собой смерть!
— Да? — зло откликнулся он. — А может, она уже ждала нас там? Смотрела, щурясь, поверх белоперых стрел? Не мы первые начали убивать!
Она не ответила. То, что она могла ответить — про лес, про то, чем лес был для них... для нее, он бы не понял. Для имеющего Дар все было просто и понятно — но имеющий Дар никогда не выпустит смерть в пущу.
А теперь и у нее нет Дара... и тот народ, который она от рождения почитала своим, при виде нее отвернется... нет, они просто будут смотреть сквозь нее, как сквозь пустоту. Всю свою жизнь она пыталась стать для них своей, сделать все, чтобы окружающие забыли о толике человеческой крови в ней. А теперь... она и есть не более чем пустое место — существо без Дара, не способное ощутить Жизнь.
— Будь все оно проклято! — выдохнул Алекс, глядя куда-то в сторону. — Вся эта разведка! Она и капли твоих слез не стоят, слышишь? Не плачь! Христа ради, только не плачь! Ты ведь жива!
— Нет! — крикнула она. — Не жива. Там... у меня отняли Дар, мой Дар, а что я без него? Оболочка. Зачем мне жить?
— Чтобы вернуться.
— Я не могу вернуться! — Она изо всех сил вцепилась в подушку, так, что костяшки пальцев стали белее наволочки. — Без нашей силы я — не элъдар! Я не могу вернуться домой, понимаешь, не могу!
— Не понимаю. — Иллиена не столько увидела — в шатре было темно, а слезы застили глаза, — сколько ощутила, как демон совсем по-людски беспомощно покачал головой. — Объясни мне.
— Ты думаешь... — Слова не шли на язык, растворялись в слезах и обмякали, точно снежинки на ладони, слипаясь в кашу. — Думаешь, эльдар, мой народ — это острые уши и длинные пальцы? — Она подняла руку, словно надеясь, что он увидит тонкую, вытянутую ладонь. — Мы — это наш Дар. Это Дар всех эльфов, он един и единит нас! Мы презираем иные дары... и сторонимся людей, почитающих среди себя чародеев.
Она не стала говорить, что и сама она наделена колдовским таланом. Слишком силен был стыд... а еще сильно он казался сейчас, оттого, что шальной кусочек железа по щадил именно этот, людской дар, и теперь предвидение шевелилось где-то под сердцем, все сильнее и страшнее предвещая непредставимое, невозможное, неизбежное...
— А теперь я, — Иллиена машинально коснулась нелепой повязки на голове, — лишилась Дара! Я больше не эльдар... даже не полукровка, какой была! Меня больше не примут в пуще!
Демон прошептал что-то на своем языке, тоже дотронувшись осторожными пальцами до пахучих бинтов.
— Это пройдет, — проговорил он, и Иллиена даже не могла определить — правду он хочет сказать или соврать ободряюще. — После ударов по голове... бывает. Люди теряют память. Почему не дар?
— Нет! — вскрикнула девушка. — Это... навсегда! Только когда слова сорвались с ее губ, она поняла — да, это так. Дар предвидения не давал ей даже обмануться.
— Я знаю, — проговорила она рвано. — Я... не до конца эльдар. Мать моего отца была человеком... чародейкой. От нее во мне... это проклятие.
— Проклятие? — удивился демон.
— Мой народ, — благие леса, какой же злой издевкой звучат эти слова! — народ эльдар не признает чародейных даров. Это... извращение естества. Стыдное...
Сбиваясь, всхлипывая, она и сама не заметила, как пересказала всю историю своей недолгой жизни. Как прятала прорывающиеся всплески предзнания, как намеренно подворачивала ногу, ломала руку — только чтобы показать, что у нее нет дара, она не верит дару, не пользуется им, что она такая же, как все, как все!..
— А теперь я совсем человек, хуже того — колдунья! Мне больше нет ходу назад. В мой мир...
— Что ж, — спокойно проговорил ши. — Тогда пойдем со мною, в мой.
Это было настолько дико, невероятно, немыслимо, что Иллиена даже перестала плакать.
А ши тем временем вытянулся рядом с ней, правда, по другую сторону одеяла, обнял и прижал ее голову к своей груди.
Иллиена замерла, словно крохотная птичка, больше всего на свете боясь спугнуть это невесть откуда взявшееся ощущение покоя и безопасности.
"Не дай бог, заглянет сюда кто, — подумал Окан. — Вот шуму-то будет. Это же полный сюр, а наше начальство подобных направлений в искусстве не одобряет".
— Расскажи еще о себе, — тихо попросил он. — А я расскажу о себе, ладно? Все-все. У нас целая ночь впереди.
* * *
— Василикс! Василикс! Просыпайся! Вот засоня... и не растолкать его, ленивого! Василикс!
— Ыы... — расслабленно отозвался Сошников, отворачивая голову от бьющих в глаза нахальных солнечных лучиков. Уклониться не удавалось — рассвет заглядывал на сеновал через распахнутые двери, прямо напротив которых и устроился прошлым вечером бравый спецназовец.
Сено пахло... ошеломительно. "Вот это сено, — думал Сошников вяло, чуть ерзая, только чтобы ощутить, как оно ходит под его весом, как покалывает голую спину, — вот это всякому сену сено, при таком сене наше — не сено, а бумага просто...".
Вообще-то ему было о чем подумать и помимо сена. Но если сейчас не подняться, вредная Елика обольет его ледяной водой — полведра на голову вместо будильника. Что Васе решительно не нравилось в деревенской жизни, так это всеобщая привычка вставать с петухами. По словам бабки, колхозное поколение избаловано тракторами и комбайнами, а раньше вся Поселянка вставала с рассветом. А Сошников, наивно полагавший, что, растянув положенную увольнительную до утра, сможет хотя бы выспаться, пропустив постылую побудку, оказался оскорблен в лучших чувствах.
— Встаю, поднимаюсь, — пробурчал он, пытаясь нашарить в сене штаны. — Рабочий народ... Штанов не было.
— Э! — возмутился Сошников, просыпаясь окончательно. — Что за шутки? Куда ты их...
— Не я, а ты, — безжалостно уточнила Елика, упирая руки в бедра. — Вон твои порты, у порога валяются.
Сошников ругнулся вполголоса, пользуясь тем, что русского здесь все равно никто не понимает.
— Эх, Василикс, — задумчиво проговорила девушка, глядя, как десантник пытается натянуть брюки, неловко прыгая на одной ноге, — иной раз посмотрю на вас, демонов, — просто дети малые!
Сошников только улыбнулся многозначительно.
Еще пару недель назад он бы на такой выпад, пожалуй, обиделся. Не посмотрел бы, что девчонка симпатичная. Но за это время слишком многое изменилось. С каждым новым визитом в деревню спецназовец все сильнее ощущал свое родство со здешними жителями. Это чувство нарастало незаметно, исподволь, и по мере того как это происходило, менялось и отношение деревенских к пришлому демону.
А началось все с того, что Елика попросила его наколоть дров. Сошников тогда заартачился, а потом устыдился. И правда — неужто девчонка виновата, что отец у нее — не мужик, а позорище? Елика с матерью, как могли, тянули на себе хозяйство, а папаша все больше просиживал порты в корчме или шлялся по деревне, выискивая, где бы гадость сказать. Ограда покосилась, все, на что ни падал взгляд гостя, требовало починки.
За утро Вася переколол всю поленницу, а потом, уже без спроса, наладил забор. С отвычки было тяжело — руки, привыкшие к гильзам и затворам, трудно вспоминали старое. Однако наградой Сошникову стали не только благодарные поцелуи Елики, но и серьезные, оценивающие взгляды деревенских стариков.
День за днем, с каждой сошниковской самоволкой, дом на отшибе обретал все более жилой вид, а соседи все охотней и добрее заговаривали с пришельцем. По негласному уговору Елика не водила спецназовца в дом, пока там был ее отец — Сошников или помогал по хозяйству во дворе, или валялся с девушкой на сеновале, — а хозяин, в свою очередь, не пытался выпроводить незваного гостя, как ему о том ни мечталось. Соседки-сплетницы уже просветили Василия — верней сказать, Василикса, как переиначилось на здешний лад его имя, — что Елика была в доме самым, пожалуй, ценным достоянием, и папаша лелеял надежду выдать ее за гильдейского чародея или, самое меньшее, владетельского дружинника, так что всякие заблудные кавалеры были ему хуже кости в горле.
— Ну что, сонюшка, — поинтересовалась Елика, когда Сошников вынырнул головой из ведра с колодезной водою, — пойдешь трапезничать или без тебя обойдемся?
В голосе ее натренированное ухо спецназовца уловило некое напряжение, но, какова была причина тому — он догадаться не мог, как ни старался. Казалось, что этот простенький вопрос таит в себе скрытое значение... но от радости Василий даже не подумал озаботиться этим. До сих пор Елика, с охотой делившая с ним и постель на мягком сене, и все, что могло найтись в небогатом доме, никогда не приглашала его за стол домой — всякий раз приносила снедь во двор или на тот же сеновал, и сейчас сердце Сошникова невесть почему заколотилось радостно.
— Иду, конечно! — Спецназовец шумно фыркнул, поискал взглядом полотенце, отерся, попытался разглядеть свое отражение в воде, в увиденном усомнился и полез в карман за расческой. — Погоди только, дай хоть в божеский вид себя приведу, а то перед тэнной Айлией стыдно...
Что дома может оказаться не только Еликина матушка, но и папаша, Сошникову в голову не пришло до того мига, как он переступил порог сеней.
— Доброго утра вам, тэнна Айлия, — привычно уже поклонился спецназовец — не только из вежливости, а и чтобы не приложиться лбом о притолоку, — и, подняв голову, едва не подавился. — И вам тож, оннат Норик, — добавил он сбивчиво.
