Он достал сигарету и только было собрался щелкнуть зажигалкой, как услышал позади тяжелые, уверенные шаги.
— Природой любуетесь, товарищ полковник?
"Что у тебя за привычка такая — со спины подкрадываться, — со злостью подумал полковник. — Не услышь я тебя заранее, точно бы сигарету выронил!"
— Любуюсь, Сергей Викторович, — подтвердил он нейтральным тоном. — Отличный вид с этого холма.
— И в самом деле. — Краснов встряхнул очередную пачку мятого "Казбека".
— Хорошая у вас зажигалка, товарищ полковник, — заметил он, бесцеремонно наклоняясь к "зиппе". — Ангольская?
— Скорее юаровская, — ответил Вяземский, пряча зажигалку в карман. — Мне ее принесли после боя... с наемниками. Артиллерия у них хреновая, чуть ли не со Второй мировой осталась, зато зажигалки хорошие.
— А пейзаж здесь действительно превосходный, — доверительно сообщил Краснов, затягиваясь. — Особенно сейчас, вечером. Берет за душу. Жалко будет ломать такую красоту.
— А кому надо будет ее ломать? — удивился полковник. — Местным? Зачем?
— Местным-местным, — кивнул гэбист. — С нашей, понятно, технической помощью. Им ведь придется обеспечивать работу портала со своей стороны, — пояснил он опешившему Вяземскому. — А поскольку ученые уверяют, что атомная энергетика будет в этом мире испытывать... некоторые проблемы, то ответ напрашивается сам собой. — Краснов ткнул сигаретой в сторону реки. — ГЭС. Впрочем, красивое исскуственное озеро тоже хорошо.
— А зачем местным обеспечивать работу портала? — спросил Вяземский.
Его разобрало любопытство. Не так уж часто удавалось добиться от скрытного гэбиста чего-нибудь путного относительно планов командования, а сейчас Краснова, похоже, потянуло на откровенность.
— Для того чтобы поддерживать постоянный контакт со "старшим братом", — невозмутимо ответил Краснов. — Эвейн способена выстоять против своих врагов, но от американской интервенции будет отбиться им тяжелее без нас. Если они попросят нашей помощи... и мы ее окажем... в необходимом объеме. Но и от них для этого тоже потребуются... соответствующие действия. Впрочем, это не единственная задача, ради чего мы сюда полезли. Месторождениями мы можем и своими обойтись. Но нам очень важно сотрудничество с Эвейном при объединении магии и науки. Тут легче протекают термоядерные реакции, может, огневики помогут нам освоить термоядерный синтез. Там, где нет нужной техники, маги могут выручить. А сварка каменных блоков? А космонавтика? А эксперименты с полезными видами флоры и фауны при помощи друидов? Это куда важнее, чем маги в составе КГБ.
— Ах, вот вы на что замахнулись, — протянул полковник.
— Ну, так ведь это наша с вами основная задача, — отозвался гэбист с явным недоумением — как же, мол, партийный, а простых вещей не понимаешь.
— А я думал, что основная задача — это взять под контроль точки перехода, — задумчиво заметил Вяземский.
— И это тоже! — кивнул Краснов. — Но эта проблема будет решена куда успешнее, если нас всемерно поддержит правительство, лучше в доску наше подлинно народное правительство, а не какой-то там "император", окопавшийся в столице и фактически не имеющий влияния на местных феодалов.
— Ну-ну, — недоверчиво хмыкнул полковник. — Простите, Сергей Викторович, но пока все наши попытки особыми достижениями не увенчались.
Он был почти уверен, что эта реплика выведет гэбиста из равновесия, но, к его немалому удивлению, тот только благодушно махнул рукой.
— Эти попытки... так, проба сил, самодеятельность на полковом уровне силами именно Бубенчикова. Я не желал форсировать события при дефиците данных, — Кобзев старательно затоптал брошенный окурок, — Обратите внимание, как моментально отреагировали на него местные. Почуяли, суки, опасность. Впрочем, мы можем и будем с ними теперь долго дружить.
— А эти.... лесные братья...
— Бубенчиков дал маху. Я вовремя их оценил, но ко мне не прислушались.
"Надо же, какой ты бдительный", — зло подумал Вяземский. Ему тоже Марксленович был не по душе.
— Недооценили, так сказать, уровень их идиотизма. Ну да разрешилось все сравнительно терпимо, а следующий раз будет очень нескоро. Сам Бубенчиков непродуманными действиями поставил под угрозу возможность выполнения задания. Понимаете, если бы он оскорбил с трибуны все руководство страны, то схлопотал бы максимум года три тюрьмы. Но Николай Марксленович нечаянно создал угрозу лишения дополнительных ресурсов сразу нескольких министерств, за каждым из которых миллионы советских граждан, вот и получил двадцать пять лет за вредительство и халатность при выполнении служебных обязанностей с особо тяжкими последствиями.
Он медленно поднял голову. Показалось или отблеск Драконьей реки в самом деле на миг полыхнул алым... словно река и впрямь была до краев наполнена...
Полковник старательно потряс головой. Надо же, какая чушь привидится.
— Так вот я и говорю, — увлеченный своими мыслями Краснов, похоже, даже не замечал, слушает ли его полковник, — пусть они даже сначала согласятся на отношения в торговой и научной сферах. Пусть их люди с магическими способностями увидят, что можно их силами своротить при помощи науки. Они увидят мирное строительство, будут активно учавствовать в прорыве в космос. Если у них перед глазами постоянно будет пример нашего общества, нацеленного на мир и справедливость на всей планете и на освоение звезд, то затхлый старый Эвейн станет поперек горла. Это опьяняет — вкус новых открытий и познания неведомого, прорыв в дали пространства, прорыв в небо. Да и крестьяне увидят пользу мирной техники и равенства, пользу централизованной поддержки земледелия производством машин и химикатов. Это будет оказывать на классы чародеев, крестьян, да и, надеюсь, ремесленников столь разлагающее влияние, что правители очень скоро будут вынуждены принять самые жесткие меры для сохранения прежнего статус-кво... и вот тут-то вмешаемся мы, чтобы вырвать их из феодализма в социализм. Но сами первыми не будем на Эвейн нападать никоим образом. Сделаем свое образцовое княжество отсюда и до берега океана, подомнем и перевоспитаем варварские земли, распространяясь по планете. Напоследок Эвейн переродится в часть коммунистического мира.
— Товарищ Краснов, — перебил гэбиста Вяземский. — Вы уж извините... в другой раз я бы с удовольствием послушал о светлом будущем Эвейна еще дольше, но... служба.
— Да-да, конечно. Только еще пару слов. — Подполковник не хотел отпускать на Вяземского. — Мы таких как вы посылаем в разные Анголы не просто так. С США и многими другими, если не всеми державами получалось так, что или они нас боятся и дружат, или борзеют. Последний царь с кайзером пробовал дружить, закончилось войной. Сталин с Гитлером, тоже война. Хрущев с США пробовал мириться, тоже не вышло мирно. Китай двадцать лет нам устраивал пограничные конфликты, а сейчас полноценная война. С англичанами вообще дружили только когда им очень надо было русское пушечное мясо. Может, с Эвейном выйдет нормально. Но до сих пор если такие как вы, не идут и не воюют на дальнем лугу с врагом, то он приходит к нам воевать в наш двор, а потом и наш дом. Потому что неучастие в политике не спасает от ее последствий.
— Очень интересно. Вы ради войны пошли в КГБ?
— Ради страны. Диссиденты говорят, что хороший человек должен брезговать службой в КГБ, потому что это грязная работа. Но если здравомыслящие идеалисты и хорошие люди в госбезопасность не пойдут, то КГБ станет бандой, а это катастрофа.
* * *
День запомнился Иллиене смутно, так же смутно, как исполненная кошмаров ночь. До рассвета девушка металась в полубреду — то приходили изломанные и продырявленные летящим железом старшие, укоряли, стыдили, точно малое дитя, показывая кровоточащие дыры в собственной плоти, то наплывали злые лица людей-демонов, измазанные чем-то, и не поймешь, то ли нарочно, как кровожадные ырчи наносят боевую раскраску на клыкастые хари, то ли просто по человечьей нечистоплотности. По временам приходили бледные тени, щупали руки холодно и бесстрастно и уходили вновь. Только незлой раненый демон на соседней кровати по временам касался ее пальцев, и прикосновение его каким-то образом усмиряло взбунтовавшийся рассудок, вгоняя видимое в рамки видного.
Когда сквозь оконца в пологе заструился слабый утренний свет, Иллиена немного пришла в себя — в основном от боли. Раскалывалась голова; от бессонницы ныли виски, ломило затылок, и остренькая щепка пробивала череп чуть обок темени. Если бы Дар остался с нею, Иллиена вмиг уняла бы боль... но внутреннее знание, этот изощренный палач, надругавшийся над последней надеждой, подсказывало, что проткнувшая голову спица и есть отзвук умирающей силы.
Против своей воли эльфийка обратилась к человеческой доле своей крови, к запретному, преступному, ненадежному и предательскому, но единственно оставшемуся у нее дару — дару предвидения. Захватывая пространство, точно умирающий — воздух, она искала вокруг палатки уходящие в будущее следы смерти.
И не находила.
Это было страшнее всего — Иллиена твердо знала, что не умрет от рук демонов, что ей покуда ничто не угрожает, но увидеть грядущее ясней она не могла. Слишком ограниченны были ее способности, подавленные долгим неупотреблением. Ей оставалось только доверяться смутным предчувствиям.
День казался продолжением ночных кошмаров. Поминутно в шатер кто-то вламывался, нагло, бесцеремонно. То наведывались люди в белых накидках, бормотали на неприятном, ящеричьем языке, меняли повязки, касались полунагого тела Иллиены холодным металлом — девушка всякий раз испуганно сжималась, не до конца доверяя предзнанию. То к раненому заглядывали на пару слов приятели, ухмыльчивые и грубые, глазели на пленницу, тыкали пальцем. Однажды, ближе к полудню, зашел коренастый властный демон с ледяными глазами, волоча за собой нескладного юнца, попытавшегося завязать с уткнувшейся носом в подушку эльфийкой беседу на всеобщем, переговорил о чем-то с "тем, кто ее спас" — Эльеком, так, кажется? Тот ответил резко, и ши заспорили; потом главный демон кивнул отрывисто и ушел, а с ним и толмач. После этого незваных гостей стало поменьше, и только люди в белом сновали все так же, охая и причитая над клочками тонкой бересты.
Алекс и сам не понял, откуда у него взялся кураж — спорить с гэбистом, но факт оставался фактом: после визита Краснова в лазаретную палатку прекратили соваться все кто ни попадя. Врачей, правда, отвадить не удалось, а их присутствие тревожило девушку едва ли не меньше, чем сальные взгляды солдат, но это было хоть что-то. Самому гэбисту куда интереснее было вырывать сведения у Филандеваля
И все же, только когда невидимое за брезентовым пологом солнце скрылось, а в палатке зажглась одинокая лампочка, по сравнению с которой самый ледащий светляк показался бы прожектором, почти укрытый рыжей гривой клубочек чуть развернулся.
— Э-льек?
— Тогда уж Алик, — улыбнулся он. — Меня так в детстве папа пытался звать — а мне не нравилось, и я не отзывался. А у тебя красивое имя. Иллиена... Илли. Можно, я буду звать тебя Илли?
Он не знал, но чувствовал, что сейчас нужно говорить и говорить. Об именах, о погоде, о всякой ерунде... о чем угодно. Только чтобы она не молчала. И не плакала больше. Он не хотел, чтобы она плакала.
Они и болтали о ерунде. Ни один не хотел показывать свежие раны души, ни один не хотел выдавать тайн, которые почитал сокровенными... и все же в этой нелепой, скачущей с предмета на предмет беседе они сближались — микрон за микроном. В оговорках, привычных оборотах речи, брошенных походя фразах Окану открывался странный, ни на что не похожий мир — мир лесных городов, вечного зеленого сумрака, нечеловечески прекрасных отшельников-долгожителей, воедино сливавшихся со своими возлюбленными пущами... жесткой системы кланов-каст, сложной иерархии старшинства, в которой роль играло даже то, появился ты на свет ополночь или с первым лучом рассвета...
А Иллиене открывался мир по ту сторону стоячих камней.
— Альик... Странное имя. Почему не нравилось?
— Не знаю даже. — Он по привычке пожал плечами, хотя она не могла видеть этот жест. — Не нравилось, и все. Маленький был, глупый.
— Маленькие... должны слушать старших.
— Наверное. Я хотел, — он попытался подыскать эвейнское выражение, аналогичное русскому "сам себе на уме", — быть шатуном.
— Маленький...
— Маленьким быть плохо, — сказал он вроде бы небрежно, а все равно вышло, словно пожаловался. — Никто не принимает всерьез.
— Маленькие... должны слушать старших.
— Ну да. И быть как все. Ходить строем, петь хором, слушать, разинув рот, сказки про самого доброго на свете ежика — а я не хотел быть таким, как все.
— Ходить строем? Как? Маленькие... дети бегают, играют... слушают старших.
— Наших маленьких, — вздохнул Алекс, — родители отводят в специальные места, называемые "детский сад". Там детей учат спать по приказу, ходить парами друг за другом, любить дедушку Ленина и... слушать старших. Всегда и во всем слушать старших.
На миг он вспомнил яркий, солнечный осенний день, желтые россыпи листьев на асфальте и теплый ветер, что лениво носит их от кучи к куче. А маленький мальчик...
— Я не хочу спать!
— Это тихий час, — в который уже раз устало повторяет отец. — Все дети должны спать.
— Но я не хочу!
— Это нужно.
— Зачем это нужно? Я не хочу спать!
— Не всегда можно делать все, что хочется.
— Но я все равно не сплю. Я ворочаюсь, скриплю кроватью, мешаю другим.
— Лежи тихо.
— Я не могу тихо! Я хочу бегать! Почему нельзя пустить меня во двор? Там я никому не буду мешать.
— В тихий час дети должны спать, — снова повторяет отец. — Так решили умные дяди и тети, которые лучше знают, что нужно маленьким детям.
— Кто-то лучше меня знает, что нужно мне? А почему я не знаю их?
— Они знают, что нужно маленьким детям. Всем детям.
— Дети разные. Мальчики и девочки. Им нужно разное. Мне не нравится... Отец тяжело вздыхает.
— Они знают, что нужно всем детям, — говорит он. — Всем мальчикам и всем девочкам.
— Я — не все! — кричит мальчик. — Я не хочу быть — все! Я не буду спать! Все равно не буду спать!
* * *
Впереди сквозь деревья забрезжил свет.
Тварь, до сих пор просто механически переставлявшая ноги, подняла голову.
Там, впереди, были люди. Много людей. Живых.
При этой мысли рот твари распахнулся, и застоявшийся воздух с шипением вырвался из легких.
Много людей и нет огня. Это хорошо. Плохо, когда огня много. Тварь оскалилась, вспомнив летящий в нее факел, от которого она с трудом сумела уклониться. Огонь — это смерть, а ей не хотелось умирать снова.
Свет впереди погас так же внезапно, как и вспыхнул. Но направление она запомнила.
Еще впереди было много железа. Очень много. Тварь могла ощущать такие вещи, правда, внимания на них она обычно не обращала. Ее гораздо больше волновала живая плоть.
