Замполит пожевал губами. Обвинение было серьезное. Ясно, на что намекает Краснов — дескать, это товарищ Бубенчиков не донес до отдельных членов партии... а кто в этом чертовом контингенте не партийный? Только комсомольцы. Хочет, морда чекистская, реабилитироваться после того, как получил по рогам за саботаж вооружения бандитов.
— А нарушение устава? — парировал он. — Устава караульной службы, между прочим, Сергей Викторович? А самовольные отлучки рядового и младшего офицерского состава из расположения части?
— Явление, безусловно, недопустимое, — подхватил Краснов. — Совершенно недопустимое и безобразное. Но подпадает ли оно под трибунал? Ведь мы имеем дело не с какими-то... неустойчивыми элементами. Участники нашего опыта выбирались весьма тщательно. Мы не можем из-за одного проступка, пусть и позорного, брать под сомнение безупречное прошлое...
— Можем! Можем и должны! — брызнул слюной Бубенчиков.
— Ни в коем случае! — возмутился Краснов. Им двигало только одно желание — как можно сильнее нагадить замполиту. — А вам, Николай Марксленович, следовало бы проявить немного понимания. Наши солдаты и офицеры живут фактически без связи с родиной, в замкнутом пространстве, точно в подводной лодке, но постоянно в виду Земли. И если даже лучшие, рекомендованные партийными организациями и государственными органами ломаются в таких тяжелых психологически условиях, очевидно, нагрузка слишком велика. Я бы предложил ограничиться дисциплинарными мерами в отношении нарушителей... и пересмотреть линию руководства группировки в отношении увольнительных.
Замполит застыл, побагровев. На лбу его отчетливо завиднелся старый иззубренный шрам от удара кирпичом.
— Следует четко отделять местное население, в целом, несомненно, дружественное советскому народу и армии, но не понимающее преимуществ советского строя, — продолжал подхваченный нахлынувшим вдохновением Краснов, — от угнетающих его феодалов и чародеев, чье влияние на неокрепшие политически умы крестьян мы стремимся преодолеть. Самоизоляция, необходимая на начальных этапах процесса, теперь превратилась в оковы, не дающие нам сделать новый шаг в советско-эвейнских отношениях. Необходимо зримым примером повести прогрессивные слои эвейнского народа к светлому будущему социализма, и сделать это можно, лишь обеспечив постоянный и повсеместный контакт между лучшими из наших солдат и местными жителями, что особенно актуально после ваших неудач. Я предлагаю разрешить увольнительные для рядового состава и в дальнейшем более гибко подходить к подобным вопросам.
Бубенчиков осоловело помотал головой. В глазах его читалась явственно только одна мысль: "Вот же продувная бестия!".
— Вас, товарищи, — Краснов царственно обернулся к виновникам, — я не задерживаю. Думаю, ваши дела будут рассмотрены и на собрании партийного актива, и руководством контингента межпространственной помощи.
Офицеры, забыв о всяком достоинстве, ломанулись к выходу, радуясь, что отделались дешево — ничего страшнее выговоров с занесением им не грозило.
— А вы, товарищ Бубенчиков, останьтесь, — мстительно договорил гэбист. — Нам с вами еще следовало бы обсудить... проблемы политпросвещения в применении к текущему моменту.
Замполит покорно опустился на стул. Он понимал, что его переиграли по всем статьям.
А вот чего он не знал, так это того, что Краснову хотелось выть в голос, и сам замполит последний день был на белом коне. Результата от отпуска спецназовца еще не было. На самом деле выбора у него не было. Если не разрешить солдатам ходить в увольнительные в деревню, они станут, как и прежде, отправляться в самоволки. Завтра уже не было нужды по мелочам переигрывать Бубенчикова.
* * *
— Здравствуй, демон. — Моренис просунула голову в полуоткрытую дверь и критически оглядела красного, как рак, голого Толю Громова. — Нет, в дружину Бхаалейна тебя бы не взяли.
Толя беспомощно пожал плечами, пытаясь натянуть штаны, не теряя при этом остатков достоинства. Он уже привык, что в его комнату — для камеры каморка на третьем этаже башни была недостаточно сырой и мрачной — без спросу заглядывают посторонние люди: кто придет поглядеть на демона в клетке, кому-то позарез приспичит спросить его о чем-то. Но это были, как правило, мужчины, и о своем приближении они обычно оповещали топотом шагов на лестнице и бряцанием оружия. Моренис ходила бесшумно, как кошка, и выбирала для появления самые неподходящие моменты.
— Почему не взяли? — поинтересовался он, наперед зная ответ.
— Хлипок, — отрубила целительница. — Тауторикс не заходил?
— Заходил, — кивнул пленник.
Он уже знал, что Тауториксом зовут командира замковой дружины, похожего на Илью Муромца в преклонных годах.
— Тогда ладно, — целительница дернулась было обратно, но передумала. — Ничего не сказал?
— Нет, — покачал головой Толя.
После того как провидец обучил его местному языку, обитатели замка стали меньше чуждаться пленного демона, но вести с ним дружеские беседы по-прежнему были не расположены. Поболтать с ним соглашалась только Моренис, когда у нее выдавалось свободное время.
— Тогда я скажу. — Колдунья решительно ступила через порог. — Да одень ты порты! Стоит, как аист...
Толя покраснел еще пуще и, отвернувшись, поспешно натянул изрядно замызганные штаны.
— Отпускают тебя, — сообщила Моренис просто. Толя присел на койку.
— Как?..
— А вот так. — Целительница пожала плечами. — Владетель решил показать свою щедрость и не взял с вашего воеводы виру. Хотя стоило бы. Так что завтра утром тебя передадут с рук на руки этому... Сергею ит-Виктору.
Толя не сразу понял, что она говорит о майоре Краснове. Майоре КГБ.
— А... потом что? — спросил он, с трудом ворочая одеревеневшим языком.
— Это уже ему решать, — развела Моренис руками. — Не знаю, как у вас, демонов, принято. У нас пленных дружинников попрекать не принято, даже если за них вира большая плачена. Вот если переметнулся пленник, тогда его старые товарищи добрым словом не помянут... да и то — смотря какому владетелю служат.
— Это как — переметнулся? Изменил, что ли?
— Ну как "переметнулся"? — удивилась Моренис. — Под руку другому владетелю пошел. Вот Тауторикс, я слышала, дружин пять сменил, прежде чем осел у Бхаалейна — щедрый здесь владетель и добрый, хотя по повадке и не скажешь. Среди наймитов такое случается сплошь и рядом... А что, у вас нет?
Толя покачал головой. Он всего пару раз сталкивался в лагере с Красновым и теперь, пытаясь вспомнить, как тот выглядел, видел только холодные, колючие глаза неопределенного цвета. В памяти, как назло, всплывало что-то маресьевски-гастелловское — "Умри, но врагу не дайся!" и тому подобное. Что же о нем скажут ребята, когда он вернется? И что спросит этот лютоглазый гэбист? "А вы, гражданин, когда продались эвейнским помещикам? Почему вас пощадили — одного из всех? Давно держите связь со своими сообщниками?". Ему и в голову не приходило, что верит ложным слухам.
— Э-э, да тебя трясет! — Целительница порывисто потянулась к пленнику, коснулась его нагого плеча, усмиряя суматошное биение сердца, ослабляя натяжение того, что лекари Эвейна называли "холодной сетью", а медики Земли — парасимпатической системой. — Чего ты боишься, демон? — спросила она, вглядываясь в застывшее лицо юноши. — От тебя шарахается все владение Бхаалейн, а ты боишься?
— Я... боюсь возвращаться, — прошептал Толя. И заплакал.
Если бы Моренис тау-Эпонракс могла читать мысли, она посмеялась бы над нелепыми выдумками впечатлительного ши. Но это был не ее дар. Испуг политически грамотного Толи она приняла за признак реальной угрозы. А клятва целителей требовала от нее помочь больному.
— Тогда не возвращайся, — предложила она и сама поняла, что ляпнула что-то не то.
Сердце Толи Громова, только что успокоившееся, опять пустилось в галоп. Он открыл рот, пытаясь ответить, но судорога скрутила его лицо, смяв жуткой плаксивой гримасой.
Моренис провела ладонью по его щекам, расслабляя мимические мышцы. Пальцы ее намокли от чужих слез.
— Бедняга, — прошептала она. — Ты боишься вернуться к своим, и боишься остаться, и боишься решить, чего ты боишься больше. Но... — Целительница вздохнула. — Даже если всю жизнь прожил в страхе, рано или поздно наступает миг, когда нельзя больше бояться.
Она помолчала секунду и вышла, беззвучно притворив за собой дверь.
* * *
Солнце опять сияло. Ярко-ярко. Майор Краснов даже задумался, как получается, что погода в здешних краях стоит неизменно хорошая. Дожди идут ровно столько, сколько нужно полям, а все остальное время небо радует глаз аквамариновой глубиной, и только редкие тучки проползают по нему из края в край, чаруя причудливыми формами. Вот и сейчас над замком Бхаалейн висело облако, похожее на звезду — правда, скорее морскую, потому что лучи ее изгибались под самыми разными углами. Но гэбист все равно решил считать это хорошим знаком, да и было чего.
Качаясь из стороны в сторону, приехало два автобуса на шасси ГАЗ-66 и командирский уазик.
— Надеюсь, сегодня нам не придется их ждать, — пробормотал Краснов себе под нос. Подгорных не было, который был на базе, а Петров не поленился приехать.
Владетель Бхаалейн мог заставить посланцев стоять на дороге добрых полчаса, прежде чем выйти на переговоры, — такое уже случалось. Судя по всему, ничего оскорбительного местные жители в этом не находили — но то местные, а гэбист чувствовал себя оплеванным и с каждым таким случаем таил все больше зла на Рахтаварина ит-Таварина и на весь Эвейн.
Генерал Петров осмотрелся пронзительным взглядом, нервируя всех советских людей.
Пленного десантника — уже выяснили, что звать его Анатолий Громов и числился он погибшим во время злосчастного боя у замка, — должны были передать советским командирам на том же месте, где велись переговоры. Судя по всему, для туземцев это было дело обычное, Краснов же не находил себе места, не зная, чего ожидать от патриарха контрразведки.
Понятно, что придется допрашивать этого... пленника, старательно и долго. Туземцы самодовольны и высокомерны, едва ли они стали таиться от раненого беса. Но сомнения глодали майора. Что, если все, что видел рядовой Громов, подсказано ему хитрым телепатом... или наоборот, самое важное стерто, убрано из его памяти... или сам он превращен в заводную куклу, подчиненную только приказам колдуна? Можно ли вообще подпускать его к бывшим товарищам? Или, заполучив назад, тут же отвести в ближайший лесок и пустить там пулю в затылок для надежности? А может, сначала допросить, а потом уже нейтрализовать? На свои силы провидца до сих пор не слишком надеялся.
К удивлению гэбиста, в этот раз владетель с обычной свитой выехал из ворот кирна, едва подъехала колонна. Когда кавалькада подъехала поближе, Краснов разглядел, что ко всегдашним спутникам Бхаалейна добавились бледная темноволосая женщина и совсем молодой парень, сидевший в седле мешком. Соломенные волосы парня были растрепаны, а руки связаны — скорее символически, потому что другой конец тонкой бечевки крутила в пальцах брюнетка.
— Привет тебе, владетель, — проговорил Краснов, когда Бхаалейн остановил своего мерина-тяжеловоза в десятке шагов от конвойного отделения.
— И тебе привет, воевода, — дружелюбно отозвался тот. — Представляю тебе Моренис тау-Эпонракс, чародейку гильдии целителей, служащую мне без обетования.
— Без срока договора? — переспросил Краснов.
— Да.
— А-а, — протянул Краснов глубокомысленно, хотя все равно ничего не понял. — Почему наш солдат связан.
— Койна Моренис держит веревку, потому что он ее пленник, она за него поручилась.
Связанный солдат тревожно озирался, то приглядываясь к встречающим, то обводя взглядом эвейнцев.
— А это вообще Громов? — поинтересовался внезапно засомневавшийся гэбист у лейтенанта Топорова. Тот уверенно кивнул.
— Так точно, товарищ майор!
Краснов замялся. Как полагается производить обмен пленными, он еще представлял себе, но как принимать их в подарок — не имел понятия.
— Койна Моренис, — избавил его от необходимости выдумывать что-либо самому владетель Бхаалейн, — вы объявляете этого ши здоровым и не нуждающимся во вспоможении гильдии целителей?
Генерал-полковник все еще прикидывался столбом.
— А?.. — Целительница вскинула голову. Похоже было, что она глубоко задумалась, и слова владетеля застали ее врасплох. — Да... да, конечно.
Она отпустила шнурок, и тот змейкой скользнул в траву. Рядовой Громов потер запястья, будто не в силах поверить, что они не связаны.
— Ты свободен, — проговорила Моренис. — Можешь возвращаться в свое войско. — Губы ее шевельнулись, но ни Краснов, ни Петров не разобрали слов.
— С коня слезь, — не то приказал, не то посоветовал Тауторикс и добавил вполголоса что-то прозвучавшее почти как: "Позорище..."
Медленно, точно во сне, Толя Громов соскользнул с крупа смирной буланой лошадки. Он сделал несколько шагов через разделявшую обе группы по негласному уговору нейтральную полосу и остановился. "Ну же! — мысленно взывал к нему Краснов. — Шагай! Еще не хватало тебе от радости закатить истерику перед местными, дубина! Шагай же!"
— Р-рядовой Громов! — вскрикнул Топоров неуместным фальцетом. — Ш-шагом марш!
Толя Громов дернулся, как от удара. Он сделал еще шаг, потом обернулся, глядя на целительницу — та смотрела на него печально и всепонимающе, так что Краснова мороз продрал от ее взгляда.
— Р-ря!..
Краснов оттолкнул лейтенанта. Тот пустил петуха и смолк, гневно глядя на оцепеневшего посреди нейтральной полосы Громова. Охрана напряглась, как один человек, сжимая автоматы.
Десантник отшатнулся. Его, точно куклу на веревочках, мотало то вперед, к своим, то обратно, к эвейнцам, и Краснов, уже поняв, что творится нечто непредусмотренное, шагнул к нему, поднимая руку.
И Толя Громов от ужаса совершил самый безумный поступок в своей жизни. Он сделал шаг назад. Потом еще один, оборачиваясь.
— Подожди, успеешь ошибиться! — закричал Сергей Викторович. — Ты почему к нам не идешь? Боишься? Тебя не за что наказывать.
Толя Громов вздрогнул и глянул боязливо через плечо на гэбиста, повернулся, ответил:
— Так нам Бубенчиков говорил, что советский солдат должен убить себя вместо того, чтобы сдаться в плен. Я жить хочу.
— Гражданин Бубенчиков сидит сейчас на гауптвахте и ждет трибунала. Он тебя обманул. И упрека не может быть никакого тому, кого без сознания взяли в плен.
— Я все равно боюсь, что генерал-майор говорил правду, — испуганно бормотал Толя Громов. Владетель Бхаалейн настороженно наблюдал, после спросил:
— Я вам не доверяю после того, что увидел в его воспоминаниях. Есть, чем подтвердить ваши слова?
Тут генерал-полковник Петров, доселе молчавший, решил оттеснить в дискуссии майора:
