А всего два часа спустя на крыльях печальных воплей герольдов да тихих торжественных шепотков простого люда неслась по столице страшная весть. Император умер! Его Божественность изволил отойти в мир иной...
Народ удивлялся, ахал — и скорбел от души и с готовностью, изрядно подогретой к полудню крепким поминальным питьем, выставленным на улицы бочками. Лорды перешептывались с загадочным видом, азартно и алчно пытаясь угадать, что же предстоит им всем дальше... Гильдийные и храмовые лекари спешно бальзамировали покойного, чтобы сохранить в целости если не расползающееся черной гнилью тело, то хотя бы императорское лицо — дабы было, что предъявить черни. Ведь негоже прятать венценосную особу в склепе, не выставив прежде на всеобщее обозрение! Еще пойдут потом в народе крамольные слухи, не дающие спокойно жить наследникам...
Вот и пытались совершить целители чудо, скрыв ужасающий, жалкий вид того, кого должно было почитать при жизни и после смерти. И, поистине, им это удалось!
Люд скорбел да восхищался, любуясь во время ночной храмовой службы на божественный, будто и не тронутый смертью, лик — а к утру уже пошли столицей разговоры: мол, отметили покойного сами Богини за святость его, и безгрешие, и многие дела добрые для своей страны и народа. Ни Храм, ни лорды развеивать эти слухи не спешили. Да и зачем? Не рассказывать же, в самом деле, черни правду? О том, что был их "святой" правитель одурманенным безумцем, что, будь его воля, отдал бы всю Империю, каждого из своих подданных, за одну лишь каплю заветной отравы?..
Несчастные, пристрастившиеся к настойке черного корня, живут не более десяти лет. Ни один целитель не в силах излечить их полностью.
Император Астриоцеулинус IX прожил почти восемнадцать. Его тело разрушалось, умирало с каждым днем, повинуясь неизбежному. Последние же годы были худшими. Лишь раз в месяц стал показываться своим советникам правитель — мертвецки бледный, с мутным, невидящим взглядом. Лекари под руки вводили его в роскошный кабинет, усаживали в золоченое кресло, то и дело поддерживая целительным касанием, пока кивал он неуверенно и слабо, отвечая на вопросы и лесть приближенных, да беспомощно поглядывал то и дело куда-то в сумрачную глубину оконной ниши, скрытой тяжелыми портьерами. Не всякий мог различить там — в тени, в стороне, но в то же время, слишком близко — серую фигуру в маске. Но сам Император всегда, неизменно его видел — человека за своим плечом, того, без чьего согласия уже не мог сделать ни единого вдоха. Не мог ни жить, ни, что хуже, умереть спокойно... Три последних года его душу держали насильно. Его жизнь отказывались отпускать — и для этого, впервые за несколько сотен лет, Гильдия и Храм работали сообща, проявляя невозможное, немыслимое для них единодушие.
В последний год нередко доносился из-за дверей Императорской опочивальни страшный, нечеловеческий вой, а слугам — даже для уборки — запрещалось приближаться к скрытому балдахином Императорскому ложу. Лекари сами ходили за венценосным больным, следя за каждым его стоном и вдохом. В попытке оттянуть неизбежное, они вливали в него силы, которых хватило бы, чтоб остановить всеимперский мор. Проверяли еду и питье, белье и одежду — даже свечи, каждую свечу в комнате. И все равно время от времени удавалось как-то неизвестным "помощникам" угостить венценосного безумца хоть каплей заветного маслянисто-черного зелья, пуская насмарку целительские труды многих дней. Вовсе не глупы были эти "помощники"! Не торопились они, не вмешивались, выжидали потихоньку в сторонке... Ведь вздумай только кто-нибудь ускорить гибель Императора с помощью привычных всякому придворному ножа или яда — и громкий вой подняли бы храмовые святоши, трезвоня перед чернью о "противном Богиням деянии". А там и Гильдия с радостью своих псов бы спустила... Зачем же так рисковать, если Его Божественность и без того с каждым новым утром просыпается лишь с помощью чуда? Казалось, само время было на их стороне — и все же они просчитались...
Астриоцеулинус IX прожил целых четыре дня после совершеннолетия лорда Илана, своего первого наследника. Правящий Дом не угас и не был смещен с Золотого Трона. В истории же, и в народной памяти остался покойный мудрым, хоть и болезненным не в меру правителем. Об истинной его сути, о последних его годах знали немногие — да и те, кто знал, изо всех сил старались забыть, охотно повторяя печальную сказку о "слабом здоровье" и "великих свершениях". Огромных усилий стоила эта сказка целителям Храма и Гильдии. Покойному же Императору принесла невиданные муки при жизни — да приобщение к лику святых после смерти.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ОБ АПТЕКАРЕ, БЕГЛОЙ ЖРИЦЕ, СВЯТОМ ОТЦЕ И ТЕМНЫХ МАСТЕРАХ.
Конечно же, Илл'а заблудилась. Первое время она слишком растеряна была, слишком оглушена всем вокруг, чтобы думать о том, куда идет. Да и высокий купол Собора, взлетающий над прочими храмовыми постройками, звенящий голосами колоколов над городскими крышами, со всякой улицы казался обманчиво близким: откуда не оглянись — вот он, за спиной! Не сразу и в голову придет, что брести к нему еще и брести извилистым лабиринтом из стен и переулков...
На девушку косились прохожие — с недоумением и любопытством, с осуждением и плохо скрытой неприязнью. Илл'а поначалу не могла понять, в чем дело — и только семь перекрестков спустя догадалась украдкой отвязать от чьего-то забора серую ленточку да приладить себе на руку.
Пялиться на нее перестали.
Зато храмовые купола пропали-таки из виду, а богатые усадьбы за высокими заборами сменились аккуратными, плотно слепленными друг с другом, домишками, мостовая прибавила колдобин — и откуда-то потянуло морем.
Идти дальше Илл'а не решилась.
Даже она, храмовая девочка, достаточно наслушалась россказней, чтобы понять: припортовые трущобы — место не самое лучшее... Нет, целителю, конечно, и там будут рады — схватят, да из рук не выпустят... Вот только врачевать преступный сброд вряд ли было Илл'ыным призванием.
Надо барахтаться, пока есть возможность — на самое дно всегда опуститься успеет...
Последняя мысль отдавала злой горчинкой, отчего казалась непривычно чужой. Да и неоткуда ей было взяться в голове тихой храмовой затворницы! Но в эти слова верилось — и сейчас они вели девушку: прочь от нищей прибрежной пестроты, вглубь небогатых, но уютных улочек...
Путеводным маячком над головою Илл'ы заколыхался вдруг со скрипом жестяной аптекарский трилистник. Вывеска была кривой и ржавой; крылечко — грязным; окно, заставленное изнутри склянками, — некрашеным и пыльным. Будь у юной жрицы выбор — в такую аптеку ни за что не зашла бы. Но день уже клонился ко второй половине, а девушка пока знать не знала, куда ей податься.
Стоило хотя бы разжиться деньгами.
Неопрятная тетка за прилавком вполне соответствовала этому месту. На Илл'у, на ее зеленый храмовый балахон, а пуще всего — на медную монетку-лицензию, смотрела она с плохо скрытой враждебностью. В предложенных для покупки снадобьях рылась неаккуратно и дотошно, одинокий серебренник (ничтожную цену за выбранное ею редкое зелье!) отдавала с таким лицом, будто молодая жрица ее грабила, — а в глазах, между тем, плясал алчный огонек...
Чем торговка недовольна, Илл'а не понимала: в храмовой лавке за то же самое вдвое больше брали. Но ругаться девушке было не с руки. Она молча стерпела — зато выбравшись, наконец, из душной каморки, первым делом огляделась да окликнула крепкую бабенку, драившую и без того чистенькое крыльцо напротив. Хозяйка, не погнушавшаяся даже в такой день чистоту наводить — рассудила лекарка, — уж точно свое здоровье здешнему грязному крысятнику не доверит! До Храма отсюда далеченько — значит, должны быть у сердитой аптекарши конкуренты где-то на соседних улочках...
Илл'ыны ожидания оправдались.
За первым же поворотом, как и обещала женщина, бросился лекарке в глаза сияющий на весеннем солнце жестяной трилистник. И вывеска при нем: "Господин Моран, аптекарь. Травы, зелья амулеты".
Крепкий, чуть плешивый мужичок за прилавком казался обстоятельным и, насколько это вообще возможно для человека торгового, — справедливым. Илл'ыны зелья он выкупил почти все, лишь порасспросив, что и как сделано, да принюхавшись для проверки к содержимому склянок. Предъявленной храмовой монетке господин Моран, конечно, верил — но себе и своему аптекарскому опыту все же доверял больше.
Илл'а, впрочем, не возражала. Вопросы выдавали в хозяине лавки человека знающего, а это она привыкла уважать и ценить.
Наконец, торг был окончен. Девушка разжилась горсткой серебра да меди, и, помявшись немного, совсем уж собиралась уходить. Но все же нерешительно вернулась, спросила, без особой надежды на успех — просто потому, что мужичок выглядел вполне солидным и порядочным:
— А не подскажешь, господин аптекарь, где бы мне неподалеку уголок какой снять?.. Не устроилась я еще...
— Так ты нездешняя! — господин Моран неожиданно обрадовался. — Ну да, ну да... Столичные-то храмовые своих сразу неплохо пристраивают, а уж коли из провинции кто — так, конечно, тяжело поначалу приходится... Да ты не топчись в дверях, проходи, на скамью вон присядь! — добродушно пригласил он девушку.
Илл'а уселась, заинтригованная.
— Собираешься комнатушку снять, лечить потихоньку? Снадобьями приторговывать?
Девушка кивнула.
— Оно-то правильно, конечно... — почесал подбородок аптекарь. — Но пока на ноги встанешь... Не знаешь никого, а люд у нас недоверчивый... Тебе бы лучше к кому-нибудь в наймы пойти... Я вот, к примеру, помощника ищу, благословленного Богинями. Сам-то и травы знаю, и зелья да притирки готовить умею — но дара Светлые ни капли не дали. Думал в Храме кого найти — да уж больно столичные жрицы берут дорого!.. Так, может, ты?.. — выжидающе уставился он на Илл'у.
У той от такой удачи даже сердце на миг подпрыгнуло.
— А что предложишь? — не подала все же виду она.
— На первую неделю — кров и пищу, пока присмотрюсь, на что ты годна. А там, коли поладим, так, скажем... серебрушку в неделю?
Илл'ыны товарки, как она знала, сроду меньше пяти не брали. Но ей-то выбирать не приходилось! Внимательным взглядом обвела девушка ровненькие, аккуратные полочки с дотошно подписанными, пронумерованными склянками, пригляделась к витринам с амулетами, чистенькому прилавку, ладной, навощенной мебели... Хозяин лавки внушал уважение. Да и прав он был: одной тяжело придется! Но сколько времени при таком скромном заработке понадобится Илл'е, чтобы хоть на полезные в дороге вещи собрать и место в обозе купить? Задерживаться в столице надолго она не хотела — да и страшно было, что найдут.
— Три, — твердо заявила лекарка. И продолжила торопливо, предупреждая возмущение аптекаря. — Кроме храмовых амулетов, я еще и... прочие делать могу. Как вон те, в правой витрине.
— Эти? — не поверил мужчина. — Гильдийные?
— Велика ли наука! — Илл'а пренебрежительно фыркнула. — Какая разница, наслать мне кашель или вылечить?
— Так ведь грех же! — хитро прищурился господин Моран, кажется, в уме уже подсчитывая прибыль.
— Грех тем, кто такой амулет не для охраны собственного дома, а для вреда соседям берет! Или, думаешь, на сундуках с храмовым добром запоры темные мастера заговаривают?
— Оно-то конечно... — хозяин все еще колебался. — Наверное, и вас, жриц, всяким умениям учат... Только, не обессудь, на слово не поверю! Сделаешь вон как те колечки охранные, в нижнем ряду — дам... две серебрушки. Больше не могу — сплошное разорение!
— Согласна, — не стала дальше препираться Илл'а. — Доставай свое колечко и... уголек из очага, что ли? Если не справлюсь вдруг, его не жалко и выбросить.
Такая бережливая рассудительность аптекарю, видать, пришлась по вкусу. Кольцо выбрал он из самых простеньких, словно давая девушке поблажку. Аккуратно, щипчиками, снял его с витрины да выложил перед Илл'ой на лавку. Слабенькое охранное плетение на грошовой безделушке лекарка раскусила быстро — ученик зеленый делал, не иначе. Уголек в ее руках чуть нагрелся, принимая в себя старательно отмерянные крохи силы: показывать, на что действительно способна, Илл'а пока не собиралась...
— Принимай работу! — улыбнулась она аптекарю.
Тот глядел с плохо скрытым недоверием.
— Неси-ка сюда, — поманил ее пальцем в уголок, где сонно возились в большой клетке белые мыши.
Илл'а поморщилась: эту часть своего ремесла она всегда не любила, хоть и некуда было от нее деваться — не на людях же, в самом деле, проверять? Отчаянно пищащего зверька осторожно вытащили из клетки, и девушка приставила свой уголек к мохнатой спинке. Мышка дернулась — и застыла: новоиспеченный амулет сковал и обездвижил ее не хуже крепких веревок. Хорошо, если к вечеру очнется!
— О-о, — аптекарь посмотрел на дело Илл'ыных рук с уважением. — А это потянешь? — указал на красивый кованый фонарик, охраняющий от незваных гостей его собственную лавку.
— Потяну, — с достоинством кивнула лекарка. — Только делать его куда дольше, и материал нужен... не чета прежнему, так что не обессудь...
— А вот... погоди-ка, — загорелся мужчина. Выставил из-под прилавка ларец, снял с шеи ключик, осторожно повернул в замке. Взял щипчики потолще, тщательно проверил на руках перчатки (нет ли где опасной прорехи?) — да извлек, наконец, из-под тяжелой крышки за самый краешек цепи массивный медальон с каменьями. — Эту вот вещицу осилишь?
Вмиг Илл'у обдало смертельным холодом — а, вместе с ним, и страшным, болезненным узнаванием. Слишком знакома была рука, сотворившая эту темную мерзость!
— Где ты взял это? — тихо проговорила девушка.
— Мне его один тип в уплату долга отдал. Клялся, что сама Паучиха в ученичестве делала: вон и клеймо ее.
— Паучиха?
— Главный палач Гильдии. Да все о ней знают! Уж как зовут — не припомню... Хотя кто там их, темных мастеров, вообще разберет?.. Ну что, девочка, сможешь повторить?
Как завороженная, смотрела Илл'а на медальон, чувствуя в каждой из холодных, страшных его граней силу бывшей теперь уже наставницы. "Паучиха... Вот оно как..." — горечью разливалось внутри.
— Смогу, но не буду! — наконец, отрезала она мрачно. — И тебе, господин Моран, связываться не советую! Ты хоть представляешь, ЧТО эта штука с человеком делает? Не для охраны она — для жестокого убийства!
— Вот же сволочь! — поспешно бросив медальон, сердито выдохнул аптекарь. — Это не о тебе я, девочка... Такое мне подсунуть, мерзавец!.. Прознай стража или купи кто — и все, конец почтенному господину Морану! Каторга — в лучшем случае! Вот, погоди, негодяй, вернешься... — он погрозил кулаком куда-то вверх, задев пучок высушенных трав, болтающийся под потолочными балками. — Квартирует он у меня, — кипя возмущением, пояснил Илл'е, — не первый год уже. Вроде такой приличный, солидный с виду человек! Временами, правда, как сейчас, имеет привычку пропадать на месяц-другой... Говорит, родственников в провинции навещает... А я ему даже денег ссудил, как нужда была! Сволочь!.. Вот вышвырну его вещи на улицу, сейчас прямо пойду — и вышвырну!.. — мужчина горячился все больше. Даже к лестнице было дернулся, на второй этаж.
