— Я богаче и щедрее, чем ты думаешь, Амареш. К тому же возвращаю долг. Помнится, от тебя мне как-то передали похожий... подарок.
Лицо лорда застыло, в глазах отразилось понимание и неверие.
— Штучный товар... Даже жаль, что пропал в тот раз так бездарно... Однако, все знают: от золотого яда спасти может только чудо, Амареш. Мне тогда повезло. В твоей же жизни чудеса закончились...
Он отступил, с удовлетворением заметив, как дернулась невольно рука старого лорда к невзрачной вещице на столе.
— Прощай! — бросил напоследок. — И кстати, слугу твоего сегодня рассчитают. Все же это несколько перебор... для узника...
Коротко стукнул в дверь, подзывая охрану. И собрался уж молча выйти, оставив старика его собственным дьяволам.
— Я не пойду у тебя на поводу, мальчишка! — очнулся и взбесился Амареш. В нем были злость, и страх, и растущее чувство бессилия. Вот только прежней уверенности уже не было.
— Мне все равно, какой будет твоя смерть, старик, — равнодушно отозвался мастер. — Благородно спасти лицо, или сдохнуть в петле, как последний дворовый пес, — выбор за тобою.
И старый лорд внезапно успокоился.
— Выбор? — повторил он с сарказмом, смакуя это слово, словно дорогое вино с отравой. — Выбором, похоже, я ошибся еще много лет назад... Не того врага себе нажил, не того... Как там в "Писании" жрецов сказано? "И низвергнут был Дом его, и прервался Род, и сам он был предан смерти и забвению. Мертвец среди мертвецов — ибо нет ни в жизни следа его ныне, ни в памяти"... Ты умеешь мстить с размахом, Гильдмастер, я оценил...
Огнезор в ответ чуть поклонился с ухмылкой.
— Тогда выпей за мое здоровье, мертвец. А не хочешь — так за то, что после многих веков интриг будущий твой правнук сядет-таки на Золотой Трон Империи! И только тебе решать, впишут ли последнего лорда Амареша в родовое древо нового Императора, или оборвут эту ветвь без жалости, как и всякий гнилой отросток. Чем не ирония?
Сухой старческий смех еще долго несся ему вслед, гулким эхом дробясь в тюремных коридорах.
* * *
Старый лорд оказался столь любезен, что долго ждать не заставил: вызов к Императору пришел еще до полудня.
В приемной перед кабинетом Его Божественности было людно, но Иланов секретарь умел призвать к порядку, да и появление Гильдмастера при параде заставило просителей посторониться, а кое-кого вовсе передумать.
Сам же Илан был мрачен, устал — и на наставника взирал с подозрением. Огнезор в ответ лишь улыбался: вежливо, безмятежно, почти невинно. Из-под маски улыбка эта выглядела особенно зловещей.
— Что-то случилось? — осведомился он, когда молчание порядком затянулось.
— Ты мне скажи, — нахмурился Император. — Утром доложили: лорд Амареш отравился золотым ядом в своей темнице... — он сделал паузу, давая оценить новость, но Гильдмастер не повел и бровью. — И это накануне суда! — продолжил уже гневно. — Высокие лорды негодуют, шлют протесты! Одни кричат, что предатель слишком легко отделался, требуют посмертного лишения регалий и владений. Другие, наоборот, уверились, что невиновный пострадал, и хотят справедливости. И те, и те теперь жаждут крови!
— Лорды всегда жаждут чьей-то крови, Ваша Божественность, — безразлично заметил Огнезор. — Здесь ничего нового. Более интересный вопрос: откуда они узнали о нынешнем печальном событии так скоро? Заставляет призадуматься, не так ли? Я бы на Вашем месте поручил нужным людям провести несколько... душевных бесед с тюремным гарнизоном. Могу предоставить умельцев.
— Да и ты, я вижу, нисколько не удивлен новостью? — совсем уж вспылил Илан. — Хотя с чего бы удивляться? Не господин ли Гильдмастер лично проведывал заключенного как раз накануне?
— Это была лишь встреча старых знакомых: очаг, бокал вина, душеспасительная беседа о грехах и чести рода... Ничего предосудительного, Ваша Божественность, так и передайте лордам. Амареш был полон жизни, когда я уходил, — и даже довольно весел... Свидетелем тому его слуга и стражник...
— А ладанку с золотым ядом он, должно быть, заранее в храмовой лавке приобрел? — съязвил юноша.
— Кто ж знает? — развел руками Огнезор. — Старый лорд всегда был любителем занимательных вещиц. Его домашняя коллекция редкостей, по слухам, и сам Императорский музей переплюнет! Почему бы и ладанке с ядом там не заваляться?.. Да и какое нам теперь до этого дело? Лорд Амареш предпочел сохранить честь своего Дома, это похвально. Большинство благородных лордов в конце концов отнесутся к его выбору с пониманием. Для простого же люда главное, что виновник их бед мертв — а значит, не избежал правосудия. Самое время поставить точку в этой печальной истории, тем более — Императорская свадьба на носу. Народу должно праздновать, а не скорбеть и гневаться...
Илан смерил его внимательным, жестким взглядом.
— Что ж, быть по сему... — кивнул задумчиво. — Но впредь... не принимай ТАКИХ решений без моего ведома, Гильдмастер!
— Как прикажете, Ваша Божественность! — изящно поклонился мужчина, пряча в уголках губ довольную улыбку. — Как прикажете...
Мальчик Илу вырос — и больше не готов быть лишь послушным учеником. Это правильно. Теперь Огнезор за него почти спокоен.
* * *
Императорская свадьба была помпезной и безрассудно роскошной — впрочем, как и полагается всем подобным событиям, особенно же в часы после смуты, когда отвлечь умы черни от недавних жизненных невзгод богатым торжеством не только удобно, но и полезно.
Величественный зал столичного Храма, искрящийся цветными пятнами солнечных лучей, бьющих сквозь витражи, сияющий сотней свечей, дурманящий густым духом благовоний — и весь цвет Империи здесь, потрепанный недавней бедой, поредевший, но тем больше хорохорящийся, в блеске и лоске стремящийся похоронить само воспоминание о крови и страхе. Они спешили показать себя, впереди прочих доказать свою преданность, верность да услужливость молодому Императору и его неизменной свите из темных мастеров, впервые в истории допущенных к столь значительной храмовой службе не тайком, но открыто — при полном параде и регалиях.
Жених с невестой в вычурных нарядах, золотых и черных — древних варварских цветов власти, роскошных и зловещих в то же время, — так и просились на полотно дворцовых живописцев. Прекрасно-трогательные в своей юности, с робкими счастливыми улыбками, в обрамлении цветов, лампад и драгоценностей. Недосягаемо-величественные в своем гордом сиянии, словно истинные небожители, призванные вызывать в сердцах восторг и трепет.
И кому какое дело, что жених не отрывался от бумаг почти до рассвета — и держится теперь на ногах лишь зельями бодрости? Неважно, что от тяжести платья у невесты давно болят плечи, а от храмовых благовоний еще и кружится голова... Не имеет значения, что отец невесты затерялся в толпе гостей в отдалении, ибо недостаточно знатен для места в первом ряду — и мать одна стоит, высокомерно выпрямив спину, игнорируя злорадные шепотки над ухом. А женщины, давшей жизнь жениху, и вовсе нет на его свадьбе, ибо заперта в каменных стенах отдаленной суровой обители за преступления против собственного сына... И из близких людей его здесь лишь наставник — да и тот не за плечом, как должно отцу, другу или старшему родственнику, но в стороне. Пусть и прощены были, скрепя сердце, Храмом темные мастера — но не настолько же, чтоб допускать одного из них так близко к алтарю на Императорской свадьбе! Еще беды потом не оберешься от тени проклятого! Как ни крути — плохая примета...
Чужие возгласы и взгляды — и восторги все... чужие. Так нужные правителю и подданным, но совсем лишние для уставшего юноши Илу и его любимой девочки-невесты, отчаянно держащей лицо, улыбающейся ослепительно и гордо, но такой испуганной внутри...
"Ничего, держись!" — нежный взгляд, пожатие руки — все, что мог он для нее сделать.
"И ты..." — ответный взгляд, дающий еще немного бодрости и сил.
И радость с терпкой горечью вперемешку...
Когда Гутор читал над алтарем благословения, древние, по старому обряду, давно забытому всеми, кроме высших имперских родов.
Когда поил жениха с невестой под пение хора терпким храмовым вином с тремя свадебными зельями.
Когда связывал вместе их руки черной лентой, колючей от вышитых золотом обережных знаков — и силу вливал в эти знаки, в каждый отдельно и во все вместе, отдавая искренне и полно, не скупясь, от души...
Когда снимали ленту молодые, отрывали с кровью от саднящей кожи, стараясь не морщиться от боли, — и сжигали вдвоем на алтаре, принося жертву Богиням.
Когда объявлял их Гутор супругами перед небом и собравшимся людом, демонстрируя всем выжженные, отпечатанные на их запястьях руны свершившегося Императорского брака.
Когда возлагал Его Божественность корону на чело своей жены-Императрицы, давая всем понять, что равна она ему и почитаема не меньше.
Когда шли сквозь толпу от алтаря в оцеплении стражи — к воротам Храма, и на Дворцовую площадь под ликование подданных, а оттуда уже ко Дворцу, как велела традиция. Ибо должно было пройти этот путь пешком — хорошо, хоть не босыми, как делали их предки еще три столетия назад...
И когда принимали в Большом Тронном Зале бесконечные, многословные поздравления гостей. С застывшей благосклонной улыбкой недвижными статуями сидели на пиру, слушая здравицы — голодные и уставшие, исполненные бесконечного смирения.
Ее рука — в его руке. И это все, что позволяло держаться.
Какой же радостью был долгожданный их танец — открывающий бал для гостей, и позволяющий, наконец, молодым сбежать!
А в покоях ждала горячая купель и сытный ужин. Бесценные парадные облачения тяжело падали на пол, сброшенные небрежно и с облегчением, даже не в порыве страсти, но только из желания поскорее дать отдых усталым плечам, спине и шее.
Ванна, еда и сон — вот о чем сейчас мечтали оба.
Но пара кубков вина за ужином — особенного вина, обильно сдобренного храмовыми зельями, не позволила юным супругам просто уснуть, смущенно отвернувшись друг от друга. Огонь, хмельная до беспамятства страсть захватили их, надолго прогоняя усталость.
Как и все прочие мысли и заботы...
А Дворец, и столица, и вся Империя гуляли до утра без продыху.
И три дня еще выкатывали в больших городах на улицы бочки с молодым вином да брагой, и празднично звенели храмовые колокола, и сорванными голосами кричались здравицы... Особняки гремели пышными балами, сверкали огнем и драгоценностями — а на площадях вовсю отплясывали разухарившиеся мещане, распахнув полушубки назло крепчающим зимним морозцам...
А пока веселился народ, молодожены, как и заведено, не покидали Императорских покоев. Разгоряченные вином и храмовыми зельями плодовитости, а больше всего, конечно же — друг другом...
Но торжества прошли, как проходит в этом мире и все прочее. И утром четвертого дня Илан (то есть, конечно, Его Божественность Астриоцеулинус Десятый, чтоб предкам у Богинь икалось за такое имечко!) хмуро восседал на подоконнике собственной спальни, глядя на метель, потихоньку заносящую сад. Голова была тяжелой, как и мысли. Слегка мутило от бессонья и зелий, а на душе уже ворочалась хандра.
Что дальше? Как оно все будет?
Ее Божественность леди Алия мирно спала, по-детски подложив ладошку под щеку. Все та же дерзкая девчонка, перед которой так хотелось Илану красоваться — чтобы смеялась, и смотрела с восторгом... Его милая, теплая девочка...
Которая теперь не девочка, но Императрица. И, очень вероятно (после Гуторова-то зелья!), уже носит так нужного всей Империи наследника...
Последняя мысль отозвалась в юноше глупой обидой и тихой паникой. Он-то и к супруге еще привыкнуть не успел, а тут!.. А что, если мальца этого Алия больше любить будет?.. Или, наоборот, станет, как его собственная мать? Слишком... леди. Слишком... Императрица.
Он резко обернулся, теперь глядя на свою юную жену почти с ужасом.
И она, словно почуяв неладное, вдруг открыла глаза, потянулась, прищурилась.
— Эй, Илу, ты чего там? И такой... взъерошенный? — улыбнулась смешливо и с нежностью.
И спокойная теплота ее взгляда мигом усыпила в Илане всех родовых императорских дьяволов.
"Да уж как-нибудь будет! — решил он для себя. — Глядишь, не заскучаем..."
