Дальше настаивать не имело смысла. Что бы там Мила ни задумала — помощи она просить не станет.
Зато и вину в случае провала переложить ни на кого не сможет! Так что, как бы ни обернулось, Слава теперь в сплошном выигрыше!
Успокоенная этими мыслями, поспешила мастер убраться из Храма.
* * *
Келья сегодня казалась тесной и душной, словно сами стены привычной тюрьмы давили куда больше обычного. Мила расставляла круг из свечей, с трудом наклоняясь и шаркая по плитам пола, как старуха. Шаг, еще шажок, тяжело согнутая спина... Веселый огонек прыгает с одного свечного фитилька на другой, воск капает на узловатые пальцы, застывая на обкусанных ногтях.
Дурацкая привычка, от которой не избавила даже Гильдия!
Жрица шипит, брезгливо оттирая восковые пятнышки, — и жирные, остро пахнущие ритуальные свечи шипят и плюются вместе с нею. Пусть одаренным не нужны глупые обряды (необходимое действо свершится без огней да песнопений) — но Мила все равно зажигает свечи, тихонько подвывая что-то древнее и бессмысленное. Так проще...
Думы скачут вразнобой, заставляя сбиваться с тяжелого шага.
Конечно, все из-за треклятого разговора! Слова черноглазой ведьмы не желают оставлять в покое душу. Хоть и чует жрица в Славе, как всегда, лицемерие — и, само собой, не станет доверять этой циничной твари, но... это не умаляет правдивости сказанного.
Гениальная Паучиха потеряла контроль над своей затеей, что стало вдруг не на шутку опасным...
Мысли теснятся в голове болезненно и безумно. Сотни мыслей в одночасье — как может быть только у самых сильных одаренных, не боящихся, к тому же, сжечь себя. Мила не препятствует их круговороту. Наоборот, подталкивает, ускоряет, нагнетает, рискуя в любой миг перешагнуть за черту окончательного сумасшествия, но зная, что теперь невозможно по-другому. Коль уж решилась она выполнить задуманное, нельзя останавливаться! Разум приносит сомнения — а любая неуверенность может убить — и, к сожалению, не только ее саму...
Час, и второй утекают со свечами, пока, наконец, жрица не чует в себе нужное отчаянье — крепкое настолько, чтобы без страха совершить то единственное, то поистине безумное, что, несомненно, должно исправить их со Славой оплошность.
Беда в том, что она не делала такого прежде. Знает, что сможет — но все еще боится до визга...
Стоит пожелать — и разноцветные нити расчерчивают в одночасье мир вокруг. До сих пор Мила не позволяла себе их увидеть: до боли удерживала взгляд, не давая привычно расфокусироваться. Теперь же нити трутся об ее тело, сверкают упругим огненным шелком, вызывая резь в почти ослепших глазах и безжалостно раня кожу. Залепляют лицо блеклой грязной паутиной, рискующей рассыпаться от любого вздоха, — и Паучиха старается не дышать. Никогда не знаешь, ЧТО можно задеть, случайно потянув не за ту ниточку!
Судьбы меняются перед ее глазами — то неторопливо, то стремительно, свиваясь так и эдак, путаясь, будто в пляске на невидимом, но яростном ветру. И все же остается в каждой что-то неизменное: там и сям, узелки да косички, фрагменты путаных узоров, порою красивых до слез, порой же рваных и уродливых...
Прежде Мила позволяла себе лишь смотреть: из года в год, проникая все дальше и глубже, сопоставляя этот призрачный клубок пряжи с миром, с людьми и их поступками. Всей жизни не хватило бы, чтоб разобраться даже в том, что казалось простым и близким, здесь — у нее под руками.
Но жрице это было и не нужно. Ту единственную, огненную, нить она видела всегда и везде. Зеленая же вилась с ней совсем рядом — хоть и сплетались сейчас два пути так далеко и зыбко, что пустая случайность могла развести их навеки.
Злостью щедро подогрелось пламя Милиного безумия. Вовсе не для того она столько сил потратила на бестолковую девчонку! Еще никому не удавалось скрыться от Паучихи. Насмешница там, или нет — повернуть против судьбы не в ее силах! Зачем вообще кого-то преследовать, коли можно просто привести, куда надо?..
Медленно, осторожно, почти благоговейно потянула женщина за зеленую ниточку. Согнула петелькой, окрутила ее вокруг горящего золота, до кости сжигая кончики пальцев... Обрадовалась было успеху — но почти дошла до отчаянья, пытаясь соорудить узелок, тот самый, что означал бы скорую, неизбежную встречу. Зеленый шелк упрямо норовил выскользнуть из залитых кровью рук, огненный же не гнулся, но кромсал и резал — не зря, видать, сказывали в легендах, что самовольно утянуть его в сторону сил не имели даже светлые Богини...
Наконец, обе нити поддались: вместе скрутили двух упрямцев, и без того связанных старинным ритуалом. Миле осталось лишь закрепить плетение, вливая силу собственного дара... Еще. И еще...
Она почуяла, как мир содрогнулся — незримо и неслышимо, но яростно, наверняка хлестнув болью каждого из одаренных в округе. Открытие это было... забавным. Теперь понятным стало, почему возводились когда-то Храмы Судьбы в глухой и безлюдной местности.
Опустошенная, любовалась жрица своей работой, проделанной пусть неловко — но безупречно. И не видела больше людей за нитями, даже о мастере своем забыла в это мгновение. Удачно проделанный опыт, радость открытия — вот все, что Паучиху сейчас заботило. Единственное удовольствие, что ей еще оставалось!
Ко всем прочим давно была уже она безразлична...
Грохот вырвал Милу из благостного созерцания. Постороннее присутствие неприятно защекотало лопатки. Отец Гутор стоял за ее спиной — и веяло от него беспокойством да потрясением.
— Что ты сотворила, Алим? — раздался над ней его голос. — Весь Храм растревожен и напуган!
Женщина обернулась, слишком резко и хищно. Вскинула на старика глаза — наверняка, выцветшие до белизны. А еще — безумные, торжествующие и страшные.
— Лишь узелок из двух ниточек, отче! — пропела сладко, почти ласково, в карманы балахона пряча искалеченные руки. — Ниточек, и без того сплетенных судьбою крепко-накрепко...
Сколь ни загадочен был этот ответ, однако Гутору, похоже, сказал о многом. И, все же, не заставил старика содрогнуться.
— Вот уж не думал, что встречу в своем Храме Плетельщицу... — покачал он головой задумчиво.
— Ты льстишь мне, господин настоятель. По меркам древних я едва ли тяну на послушницу, — вытянула Мила в усмешке бледные губы. Но скривилась, почуяв на языке привкус крови.
— И даже это куда больше, чем довелось мне видеть за всю свою жизнь, — в его словах не было ни похвалы, ни страха, лишь все та же спокойная задумчивость. Он словно говорил сам с собою. Потому и вопрос прозвучал слишком просто, обыденно. — А знает ли твой хозяин, какой редкий дар попался ему в руки, Алим?
Поначалу Мила даже не поняла...
— Глупые люди говорят: он знает все и всегда, — вслух продолжал размышлять Гутор. — Мне жаль его, если так...
Вот теперь ей стало понятно. Кровь отлила от лица, не избавив от ржавого вкуса во рту. Взгляд исполнился ядовитой угрозы.
— Но и ты ведь не промах, святой отец! — проговорила жрица с вкрадчивым шипением. — Должна ли я пожалеть тебя?..
— Боюсь, мы жалость понимаем по-разному! — старик резко очнулся от раздумий. — Не стоит угрожать мне, Алим! — предупредил сурово, без намека на прежнюю снисходительность. — Не думаю, что тебе это позволено.
Он был прав: Огнезор никогда бы настоятеля не тронул. Мила могла от ярости хоть пеплом рассыпаться! И чем же, дьяволы побери, она себя выдала?
— Вы всегда так самоуверенны, проклятые святоши! — в досаде вырвалось у женщины.
— Я доверяю свою жизнь Богиням, — спокойно пожал Гутор плечами. — На все их воля — и она, порой, забавна... Мог ли я много лет назад, принимая под опеку Храма одаренную девочку с подкидышем на руках, хоть на миг подумать, что пускаю в эти стены мастера Гильдии?..
— ВЫСОКОГО МАСТЕРА, святой отец, — самодовольно исправила Мила его оплошность. — Я очень горжусь своим званием, как и каждый из наших людей! Не молитвами достаются нам они, но кровью...
— Чужою кровью, Алим, — счел нужным вставить старик осуждающе.
— Прежде всего, нашей собственной! Не ты ли говорил об этом недавно в своей проповеди, Гутор?..
— Что ж, — сдался он, — отрицать не стану.
Они замолкли, слишком переполненные вопросами. Не зная, о чем сказать, а чего лучше говорить не стоит: чтобы не выдать своей осведомленности, чтоб не показать противнику своего незнания... Вечная игра, в которой умельцев при Храме не меньше было, чем в Гильдии.
— Как ты раскрыл меня? — первой отважилась на любопытство женщина. — В чем я оказалась так беспечна?..
— Я давно подозревал, — не стал отказывать ей святой отец в любезности. — Слишком уж ловко управлялась ты с нашими гильдийными коллегами у ложа болящего Императора... Прочие в Храме тобой гордились, уважали за характер и волю... Но я-то знаю, что ваши лекари — высокомерные, безумные мерзавцы. Их не возьмешь ни волей, ни характером, и только своему они готовы покориться...
— Что ж, это чистая правда, Гутор, — вынуждена была согласиться Мила. — Даже Гильдмастеру они не всякий раз подчиняются. Потому он меня, наверное, и держит...
Вид у старика сделался после ее слов подозрительным.
— Семеро высоких мастеров, — осторожно проговорил он, — насколько известно мне, заправляют сейчас в Гильдии. Четверо из них женщины, но лишь двоих поминают, как Огнезорову свиту...
— Хочешь знать, кто из этих двоих я? — перебила жрица издевательски. — А какой вариант тебе бы больше понравился? Впрочем, не отвечай! Все равно я тот, что тебе не придется по вкусу...
— Кто? — холодно уточнил он.
— В народе меня зовут Паучихой.
Даже Гутор, святой и благостный, мог, оказывается, потерять спокойствие! Миле захотелось расхохотаться.
— Подослать своего палача в эти стены! — возмущение и ужас смешались в его голосе. — Я думал: твой хозяин — человек чести!..
— Дело вовсе не в чести, святой отец! — обвинения Огнезору ее раздосадовали. — Стены Храма сильны и целительны, и мой мастер хорошо осведомлен об этом... Я давно уже на грани, Гутор. Меня заперли здесь, удерживая от безумия. Ну, от полного безумия, если тебе угодно... Неужто, на месте Огнезора ты не поступил бы также?
— Ты веришь, что он всегда прав, не так ли?
Жрица вытянула губы в улыбке.
— Может ли быть неправым божество, святой отец?..
Забывшись, потянулась она к старику руками. Искалеченными пальцами ухватила за ворот. Зашептала доверительно, придвинувшись близко-близко:
— Вот только не спеши винить меня, Гутор, в святотатстве! Ты веришь в силу своих Богинь, но что такого могут они, чего не могут одаренные? Исцелять тело? Управлять духом? Плести чужую судьбу?.. Все это и мы умеем, настоятель! Ты же восхищался силой моего дара совсем недавно! Но, поверь, святой отец, я видела одаренных, перед которыми что я, что ты — всего лишь дети! И совсем скоро (и двадцати лет не пройдет!) мой мастер станет таким же. Так зачем мне искать бога на стороне? Не проще служить тому, кто рядом?..
— Что с твоими руками, Алим? — прервал старик ее безумную исповедь. — Ты нуждаешься в срочном исцелении!..
— Ты не слушаешь, — скривилась она. — Никто не слушает, когда я говорю о своей вере...
— Твое право верить в то, во что хочется... — теперь он уговаривал ее, как ребенка. — Я не буду проклинать тебя или читать проповеди. Просто немного полечу твои раны...
Целительное тепло защипало ей кожу, затянулись опаленные порезы — но остались уродливые шрамы, не давая гнуться пальцам, как прежде.
— Странно, — хмуро разглядывал их Гутор. — Почему я не могу завершить лечение?
— Не бери в голову, святой отец, — губы Милы дрожали от досады на собственную глупость. — Это цена за мой маленький опыт и беспечность. Стоило внимательней изучать старинные записи Плетельщиц...
— Ты доведешь себя до беды, Алим, — настоятель не мог сдержать тяжелого вздоха.
— Я чужая здесь. Так есть ли тебе до того дело?..
— Не столь уж и чужая, — возразил старик мягко. — Какой бы ни была ты за этими стенами, но здесь всегда верно служила Храму. И, несмотря ни на что, за эти годы была добра ко многим...
— Я не была добра, настоятель! — перебила она пренебрежительно. — Я лишь играла в милосердие, ибо здесь так положено. Точно так же, как играю каждый раз в жестокость, выполняя работу для Гильдии... Но, по сути, Гутор, я давно уже не знаю разницы. Мне одинаково безразлично и то, и другое — таков уж путь моего безумия. Это еще одна причина запереть меня в этих стенах. Для равновесия... Огнезор боится, что, забери он меня, я слишком войду в роль палача. Он видел уже одаренного, свихнувшегося на изощренной жестокости, — и вряд ли жаждет повторения...
— Тогда он, несомненно, прав, удерживая тебя в этих стенах.
— Значит, мне не следует поскорее убраться из Храма? — спросила Мила с откровенным удивлением.
— Я знаю, чем грозит безумие одаренных, жрица, — Гутор хмуро покачал головою. — Пусть здешние целительные своды и дальше держат тебя... К тому же... у меня ушло много лет, чтобы понять, кто ты есть. Не хочу начинать с кем-то другим заново.
— Ты мудрый человек, отец-настоятель.
— Я сам объявил не так давно о вашем прощении. Негоже мне теперь изгонять вновьпрощенного из Храма... Однако... — смена тона Паучихе не понравилась, — я хотел бы знать, что случилось с твоей девочкой. Кому бы ты сама ни служила, но Илл'а была и есть под опекой Храма. Она принадлежит этому месту, а не тебе, Алим! Я хочу быть уверенным, что с нею все в порядке.
— Она никогда не принадлежала Храму, Гутор! — возмущенно вскинулась от его слов женщина. — Илл'а лишь пряталась здесь до поры до времени... Теперь время пришло, святой отец. Забудь о ней! С ней все будет в порядке.
— Но она не вернется? — голос старика стал почти неприязненным.
— Не вернется, — кивнула мастер. — Ее судьба всегда была за этими стенами...
— Ее судьба там, где она сама выберет, Алим! Даже Плетельщица ничего не сможет сделать с этим! Хорошего тебе дня, жрица!
Его гнев удивил Паучиху. Она и подумать не могла, что сам Гутор будет пропажей Илл'ы обеспокоен! Чего же еще она о своей воспитаннице не знает?..
— А я уже все сделала, отче, — зловредно буркнула закрывшейся двери Мила, малодушно радуясь, что не пришлось говорить это Гутору в лицо.
Неприятностей на сегодня ей и так хватало.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. УБИЙСТВО И УБИЙЦЫ: НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ В ПОКОЯХ ГИЛЬДМАСТЕРА.
Весь следующий день Илл'а чувствовала себя рассеянной и слабой. Странное недомогание мучило ее, но девушке совестно было перед Мораном, а потому никак она не решалась, сославшись на хворь, позволить себе минуту отдыха. Аптекарь то и дело поглядывал в ее сторону, внимательно, но, кажется, вполне довольно — а горка слабеньких колечек-амулетов в корзинке перед Илл'ой все росла и росла. Костяные, деревянные, медные — они стоили гроши и могли всего лишь ненадолго обездвижить покусившегося на чужое здоровье да имущество, зато охотно, во множестве раскупались небогатым столичным людом. Должно быть, Гильдия неплохо зарабатывала на такой, казалось бы, ерунде. И казне польза, и ученики при деле...
