ГЛАВА ВТОРАЯ. ЧЕРНЫЙ ХОД. ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ.
Весна 905-го с основания Империи года выдалась неспокойной и смутной. На истоптанные столичные улицы, мешаясь с грязью и талым снегом, хлынули вместе с капелью пересуды да слухи, один другого краше. Сочились они из всех дверей и окон, залетали в стонущие ветрами печные трубы, пробирались в наименьшую щелочку, исхитрившись проскочить даже сквозь каменную преграду крепких храмовых стен.
Говорили же самое разное.
Что вернулся зимой ко Двору молодой наследник — и привезли уже в столицу со всех концов страны рачительные папаши девиц на выданье, но только ни одной пока счастье не улыбнулось. Вся надежда теперь на празднование, что обещали устроить во Дворце в последнюю неделю третьего весеннего месяца в честь совершеннолетия будущего Императора...
Что окаянные лорды опять учинили заговор — но провалились, поплатившись головами. И разойдутся теперь оставшиеся без хозяев имения малыми наделами в чужие руки, чтоб и духу мятежной крови там не осталось, а другим впредь неповадно было...
Что озлилось на имперский люд небо, о чем поведало ужасное знамение — водный столп у Восточных островов, погубивший рыбацких суденышек, кто сказывал — дюжину, а кто под хмельное питье и до трех дюжин досчитывал...
Что являются морякам в тумане, в дождь или на закате корабли-призраки — огромные, бесшумные, черные — скалятся звериными мордами с горящими синим глазищами, чуть не боком о борта трутся — и спешат раствориться во мгле морской...
Что занемог Его Божественность Император, и лежит почти при смерти, а святые жрицы Богинь да черные демоны Гильдии денно и нощно над постелью его бдят — всякому ведь известно: давно меж ними борьба идет за императорскую душу! Пересилят святые девы — и уйдет Его Божественность на Небесные Острова к своим предкам, коль же дьяволы перетянут — коротать ему век за веком на Серых Пустошах, пока не отпустит Первый Бог, проклятый Творец-Разрушитель, горемычную душу на землю для новой жизни...
О всяком трепался городской люд, приходящий в Храм для исцеления или молитвы. Послушницы то вежливо ахали, то хихикали тайком от старших жриц, словно над занимательной сказкой, впрочем, большею частью пропуская суетную болтовню мимо ушей. Жизнь за пределами святых стен казалась им далекой, непонятной, а оттого — почти совсем неинтересной.
Немудрено! Дни храмовых дев, не ступивших за порог совершеннолетия, посвящены были лишь премудростям духовным да лекарским — и только на девятнадцатом году начинали обучать их мирской науке, готовясь выпустить в белый свет по прошествии Пресветлого Испытания не раньше тридцатилетия, либо, коли сложится так судьба и благословят Богини, отдать в руки суженого в любой день и час. А последнее случалось среди послушниц куда чаще, чем можно было подумать: и чернь, и знать, и фермер, и воин одинаково страдали от ран да всевозможных хворей, ища у молодых целительниц сначала лечения, а после — и утешения... Да и приданое, хоть ничтожное, но за храмовыми девицами давалось: коль совсем уж некуда податься, крохотный надел с избушкой в далекой деревеньке всегда ждал молодую лекарку и ее мужа...
Храмовым юношам приходилось сложнее. Уже с четырнадцати лет пичкали их науками, чтобы с восемнадцати благословить в дорогу. Десятилетие полагалось скитаться им проповедниками и странствующими лекарями — только потом, если не осядут нигде, если надумают все-таки вернуться, допускал их Храм к Посвящению.
Возвращались, конечно, не все. Впрочем, без того среди храмовых обитателей мужчины встречались редко — ведь лекарским даром, как известно, сестер и дочерей благословляют Богини куда охотней, чем сыновей своих да братьев. Оттого и становились с годами иные жрицы, лишенные крепкого мужского плеча, ученей придворных магистров, строже бывалых вояк, изворотливее лучших купцов да прижимистее деревенских старост. Не у всякого выходило совладать с этими святыми дамами. А уж на госпожу Алим управы часто не мог найти и сам отец Гутор!
Особенно, когда выглядела она так, как в тот день: напряженной, словно вытянувшееся над алтарем изваяние; сосредоточенной на одной ей лишь ведомой цели; с нехорошим фанатичным блеском в глазах. Что-то звериное проглядывалось в ней в эти минуты, пугая даже привыкшую к ее странностям Илл'у. И было только к лучшему, что в таком настроении ученицу свою Алим обычно не замечала.
Но не в тот несчастливый раз.
День тогда выдался суматошным. Вся столица гудела, готовясь к вечернему празднованию восемнадцатилетия лорда-наследника, а в Палаты Исцеления уже с утра заглядывали с разными увечьями развеселившиеся заранее горожане. Илл'е хлопотать над страдальцами предстояло после обеда, потому она берегла пока силы, суетясь у прочих на подхвате да изо всех сил стараясь хмурой Алим не попадаться на глаза. Поэтому короткое: "Пойдешь со мной!", — оброненное вдруг возникшей на ее пути наставницей, застало девушку врасплох. Когда же свернули они, вместо жилых коридоров, к холодной лестнице заброшенных еще со времен духовничьих войн казематов, легкое Илл'ыно недоумение и вовсе сменилось ледяным ознобом дурного предчувствия.
— Куда мы идем? — застыв на каменных ступенях, рискнула спросить она.
Алим обернулась на голос, окинула послушницу мрачным взглядом.
— Тебя ждет больной, — бросила сердито и, не дав возможности заартачиться, ловко сцапала запястье девушки.
— В подземелье? — с сомнением уточнила Илл'а, оглядываясь на светлый дверной проем, оставшийся за спиной.
— Не будь дурой! — фыркнула жрица, и, больше не утруждая себя объяснениями, потащила ученицу вниз.
Лестница оборвалась уходящим в темноту коридором с двумя рядами каменных мешков по сторонам. Алим уверенно свернула в седьмой слева, дернула поломанную ржавую решетку. Черный лаз открылся в дальней стенке камеры. У Илл'ы поплыло перед глазами.
— Н-нам туда? — сипло пискнула она.
Жрица молча нырнула в проход, утаскивая девушку следом.
Поспевать за резвой наставницей получалось теперь с трудом. Выщербленные плиты пола блестели влагой в пляшущем свете масляного фонаря и скользили под ногами, сырой затхлый воздух сдавливал грудь, шаги дробились зловещим эхом, а подземный мрак шел по пятам, вызывая панический ужас.
Уже не первый год боялась Илл'а темноты. В непроглядной тьме казалась она себе мертвой...
Алим подобные глупости не заботили. Шагала жрица быстро и уверенно, даже под ноги не смотрела, словно ходила здесь каждый день. Хотя, если вспомнить, как незаметно и часто пропадала она из Храма, наверное, так и было... Илл'е оставалось только удивляться. Впрочем, от накатывающего тошнотворного страха даже это получалось у нее с трудом.
Подземный коридор закончился высокой лестницей — а та уперлась в каменную дверь. У порога наставница обернулась, осторожно встряхнула Илл'у за плечи, требуя внимания, как делала всегда, когда хотела сказать нечто важное.
— Не отходи от меня ни на шаг! И о том, что увидишь за этой дверью — ни слова!
— П-поняла, — стукнула зубами девушка, на самом деле уже с трудом соображая от пережитой паники.
Женщина повернула потайной рычаг, и каменная дверь отворилась — почти бесшумно: видно, пользовались ею часто и за механизмом хорошо следили. Илл'а с облегчением прошмыгнула на тускло освещенный лестничный пролет, вдохнула полной грудью сухой, с запахом пыли воздух, огляделась, давая волю притихшему было от страха любопытству.
Другую сторону дверной плиты украшал грубоватый барельеф, а сам проход располагался в нише — такой же, как и десяток других, вытянувшихся вдоль широкой, огромной лестницы, ветвящейся на каждом пролете высоченными, гулкими коридорами. Стены по обе стороны от лестницы убегали ввысь, сливаясь где-то там — так высоко, что даже страшно представить — в ребра сводчатых арок, очертания которых едва угадывались в блеклом свете редких, догорающих ламп...
Кроме Храма, знакомого до каждой трещинки, лишь одно здание столицы могло похвастаться такой высотой и величием.
— О боги! — от изумления почти задохнулась Илл'а. — Мы же во Дворце!
— Тш-ш-ш! — зашипела на нее жрица. — Совсем с ума сошла! Пойдем!
Она закрыла проход, так, чтобы края плиты идеально слились со стеной, схватила девушку за руку и потащила с лестницы прочь, к одному из боковых коридоров — высокому и мрачному, увешанному старинными темными портретами в тяжелых золоченых рамах столь густо, что не видать было стен. А оттуда — в следующий, не сразу и заметный за огромным блеклым гобеленом, низкий да узенький, с маленькими запертыми дверцами служебных помещений. Затем увлекла к узкой лесенке, выведшей в какой-то чулан... И опять в коридор, и снова на лестницу... Да все это так быстро, столь уверенно, без запинок, что Илл'а даже ступеньки считать не успевала, и очень скоро совсем потерялась...
— Смотри мне! — еще раз грозно прошептала Алим, остановившись, наконец, у одной из дверей.
Девушка только кивнула.
Комната, куда вошли они, была огромной, невиданно роскошной — и до краев наполненной ужасающей гнилостной вонью. Болезнь, разложение, близкая и страшная смерть царили здесь...
Илл'а пошатнулась, крепче уцепилась в руку жрицы, привычно задавливая в себе тошноту.
Три уставшие фигуры вынырнули из-под опущенного балдахина большой кровати, кивнули безмолвно Алим. Никого из них девушка прежде не видела в Храме, но все же могла поклясться, что перед ней целители — притом самые-самые лучшие.
— Ты вовремя, — прошелестел один. — Мы почти исчерпались.
— Убирайтесь! — грубо отогнала их жрица. — У вас есть три часа на отдых. Я пришлю еще кого-нибудь в подмогу... Чего стоишь? — тут же одернула она Илл'у. — Больной ждет!
Замирая от ужасного предчувствия, девушка приблизилась к кровати. Существо, что предстало перед ней, уже не походило на человека. Смердящий, гниющий труп, издающий булькающие, жуткие стоны — вот что это было. Но ОНО жило! Остатки жизни теплились в этом разрушенном теле, поддерживаемые истощенными до крайности лекарями.
Остатки жизни и остатки разума...
— Исцели его! — жестко приказала Алим.
— Я не могу! — почти разрыдалась от ужаса Илл'а. — Никто не может! Ресурс его исчерпан, время вышло! Поддерживать жизнь в ЭТОМ — просто... бесчеловечно! Чудовищно! Я не буду...
Звонкая пощечина оборвала ее испуганный плач. Щека загорелась огнем, глаза жрицы сузились неумолимо и холодно.
— Помолчи и займись делом! — прошипела она. — Восстанови столько, сколько сможешь. Давай! — Алим подтолкнула к девушке изъеденную язвами руку больного, сама же закрыла ладонью его лицо. — Давай же! Реветь потом будешь!
Кусая губы и всхлипывая, Илл'а коснулась скрюченных, подрагивающих пальцев, вливая в них струйка за струйкой свое легкое, целебное тепло. Тошнота, отвратительный холод приближающейся смерти тут же навалились на нее, норовя утащить за собой. Существо на кровати болезненно выгнулось и тоненько, мучительно завыло. Рядом стиснула зубы жрица, также погрузившись в исцеление.
Лицо больного начало обретать человеческие черты, булькающий стон превращался в хриплое дыхание, язвы покрывались коркой...
— Не прекращай, пока не выдохнешься, — с усилием процедила Алим. — Займись глазами! Лицо должно выглядеть идеально!
Девушка послушно следовала ее указаниям, сливаясь с серой, гниющей кожей, вливаясь в отравленную кровь, вычерпывая себя до самого донышка — пока темнота не накрыла ее, и она не осела на пол, почти потеряв сознание.
— Ну, хватит, очнись дурочка! — била ее по щекам, ругалась над нею жрица. — Когда ж ты останавливаться вовремя научишься?
Илл'а открыла глаза, тяжело, судорожно всхлипнула.
Больной на кровати, кажется, крепко спал — и выглядел теперь почти нормально. Как человек — не как мертвец. Но обе знали — это ненадолго...
— Полдень уже, — невпопад вздохнула женщина. Затем вскочила вдруг, к чему-то прислушиваясь, рывком поставила девушку на ноги и, протянув ее через всю комнату, толкнула в неприметную дверцу, из которой не так давно они вышли.
— Сиди тихо, не высовывайся! Шуметь не будешь — он тебя не почувствует, я позаботилась...
Закрыла дверь и задернула портьеру.
Илл'а замерла, ловя воздух испуганными глоточками и прислушиваясь к тихим шорохам за стенами. Тяжелая, давящая тревога постепенно овладела ею: будто стоит она на краю чего-то невозвратного, будто тянет ее что-то за этот край...
В комнату за дверью кто-то вошел: легко заскользили шаги, Алим произнесла тихое, почтительное приветствие.
— Жив? — раздался мужской голос, усталый и охрипший.
— Жив. Сам посмотри... — отозвалась жрица безразлично, словно речь не о человеке шла, а о прибившемся двором псе. — С горлом-то что? — зато встревожилась за незнакомца. — Может, подлечить?
— Лорды хуже базарных торговок — орут до хрипоты, — мрачно отмахнулся тот. — Силы лучше побереги... О-о! — видимо заглянул он к больному. — Как тебе удалось?
— Юное дарование из Храма, — пояснила Алим столь неуверенно и нервно, что Илл'а в своей норе чуть не всхлипнула от страха. — Три дня теперь точно протянет!
— Больше и не надо. Сама-то держишься еще? Я должен привести его в сознание.
Послышалась возня, шипение, слабые стоны, перешедшие в болезненный, жалкий плач, сквозь который прорывались то и дело слова:
— Опять... при-ишел? Н-ненавижу... Что еще те-ебе... надо? С-сколько меня...мучить будешь?
— Вам придется встать, — безжалостно отвечал мужчина. — Лорды и советники желают убедиться, что Вы живы! Все уже собрались в Малой Приемной. Вы обязаны поздравить наследника с совершеннолетием на глазах у Двора!
— Не... пойду, — захныкал больной. — Дай у-умереть мне... наконец!
— Пятнадцать минут! — настаивал незнакомец.
— Не... пойду, — вдруг хрипло закаркал несчастный. — Ну, что... т-ты мне сделаешь? — задыхаясь, засмеялся он.
— Не пойдете, — взбешенно зашипел мужчина, — так вместо трех дней оставшихся Вы у меня три месяца гнить будете! И все время в сознании — уж я позабочусь!..
Смех больного оборвался страшным воем — свирепым, безнадежным, болезненным.
Илл'а в ужасе зажала рот ладонью, чтобы не выдать себя криком. Ее трясло — не столько от потраченных сил, сколько от мерзости всего того, к чему невольно и она причастна оказалась.
Больной на кровати выдохся, притих, потом вновь запричитал — неразборчиво и жалобно.
— Пятнадцать минут и три дня, — безжалостно отмел его мольбы незнакомец. — Я не торгуюсь в вопросах, что касаются Империи!
Девушка отшатнулась от этого голоса, от жестокой и давящей его силы, попятилась от двери прочь по коридорчику и вывалилась вдруг в какой-то проход, на совершенно незнакомую лесенку.
Ей не хотелось больше ни кричать, ни плакать — только бежать, все дальше и дальше. Спрятаться от всего, что случилось в той комнате. От Алим, сбросившей маску благочестивой наставницы-жрицы и оказавшейся жестокой богиней-мучительницей. От скребущего душу мужского голоса. От себя самой, послушно и безвольно выполнившей то, что приказали, хотя все внутри бунтовало против такой бесчеловечности...
