— Сама же меня вернуть в племя просила! — обиделась за Эдана Илл"а.
— А он-то и рад был от дуры-девки отделаться!.. — отбрила вредная старуха.
И девушка совсем уж скисла.
— Тебя послушать — все дураки... — буркнула она мрачно.
— А ты и слушай, Лая, не сопи! Может, хоть во второй жизни поумнеешь... Или, надеешься, в столице тебе все в ножки кланяться будут, рады-радешеньки? Да еще и при дворе, при Императоре?.. Думай, куда хочешь влезть, раз такая нежная-обидчивая!.. Дурами-девками играть всего проще! Не научишься мозгами шевелить, а не только ахать да языком молоть, — и сама сгинешь, и мужика своего в могилу сведешь!.. Ясно тебе?..
— Чего уж неясного...
— А раз ясно — хватит в травах ковыряться да опытами своими мне зелья портить! В Леоровом сундуке уже лет пять двухтомник "Имперского сословного уклада и законов" пылится, читай — просвещайся...
Илл"а и просвещалась — целую неделю. А потом опять затосковала.
Эдан появлялся редко — хорошо, если одну ночь из десяти. То ли видеть ее не рвался, то ли спал совсем уж урывками. И говорил он совсем мало, все больше молчал — напряженный, уставший, издерганный... Зато в объятиях сжимал крепко и жадно, словно набирался от девушки сил.
И наутро ее тоска росла, взгляд делался больным — а Иша изобретала новое задание.
Вслед за "Имперским укладом" нашлись в ахарских сундуках погрызенные мышами "История родов и династий", "Малая лекарская энциклопедия", и даже знаменитые "Природные вещества, их соединения и яды", лет сто назад сожженные Храмом за "злокозненность да вредоносную ересь".
Илл"а воодушевлялась, день, два, неделю бегала с горящими глазами, дергая несчастных ахаров возгласами "а ты знал?..", "представляешь!..". Но новизна притуплялась, любопытство угасало — и она опять впадала в уныние.
Так продолжалось почти всю весну. Находилась новая причина: еще одна редкая книга, сложное зелье, чья-то болезнь, непогода, разгул зверья в лесах и разбойников на дорогах, сбор редких трав, новая Ишина ученица... Обозы уходили без девушки, увозили пушнину, возвращались с товаром и новостями из Империи — а затем уходили снова. Опять без Илл"ы... Пока однажды она не подумала: "Хватит!".
И мысль эта была настолько твердой, кристально ясной и четкой, что лекарка сама себе вдруг удивилась — чего ждала, зачем тянула столько времени?..
— О-о, вот теперь-то ты готова отправляться! — лишь почувствовав ее в своем шатре, довольно заявила Иша.
— А раньше не готова была, выходит? — хмыкнула девушка с насмешкой над собой и восхищением: наставница-то ее насквозь видит! Да и во всем права оказалась...
— Раньше я за тебя боялась, — с внезапной серьезностью ответила Хранительница. — А сейчас твою решимость чую... Да и сроднилась ты сама с собой окончательно, Лая. На части больше не рвешься. А значит — и сидеть на месте больше нечего... Что ж, теперь я за тебя спокойна. И с легкой душой могу отправиться в Зиму...
И сказано это было столь торжественно, что Илл"а не сдержала смешка. Одно дело, когда об "уходе в зиму" дряхлое ахарское старичье ворчит, намекая распоясавшейся молодежи на свою возможно скорую смерть. Совсем другое — из уст всемогущей Хранительницы подобное услышать! Вот уж правда — смех один!
— Да ты еще половину племени переживешь! — ничуть не сомневаясь в своих словах, заверила Ишу девушка. — Тебя любая зима испугается, прочь сбежит — не догонишь!..
Иша же тоже ей в ответ заулыбалась, но не колко и снисходительно, как обычно, а светло и радостно, словно в ожидании великого праздника.
— Сегодня ночью, Лая... — с этой-то странной улыбкой и сказала она. — Да-да... Последняя весенняя ночь — подходящее время. Сегодня ночью, девочка...
И вмиг поверилось, что старуха не шутит.
— Но... Как же так! — усмешка тут же сползла с Илл"ыных губ, к глазам подступили слезы. — Перед тобою годы и годы! Ты нужна ахарам!.. Я могу...
Иша мягко покачала головою. Погладила ее по волосам, как ребенка.
— Ничего ты не будешь делать, бестолковая девчонка... Я запрещаю. Не собираюсь жить тысячу лет — и свихнуться, как тот жрец, что венчал тебя, Лая. Моя первая ученица уже вошла в силу, так что... Я ждала лишь исполнения своего последнего видения — и дождалась. Много лет назад боги открыли мне, что я увижу тебя — живую — перед сроком... Время пришло. И Зелье Вечной Зимы уже ждет: я сама сварила его в новогодье...
Она гладила Илл"у по голове, улыбалась, светло и ласково, — а все внутри у девушки леденело от ужаса.
О Зелье Вечной Зимы она знала немало. Та еще мерзость! Яд — не яд, наркотик — не наркотик... Оно вводило в транс, убивало — и продляло агонию. Растягивало миг смерти на несколько часов, а одаренным еще и давало ясность. Ясно мыслить — и ясно видеть. Весь мир, прошлое и будущее... Те самые видения, что мог получить только сильный одаренный в момент кончины. Видения обо всем на свете...
Но плата... Плата была ужасной.
Старинные традиции требовали от Хранительницы умирать мучительно и долго. И даже смертью своей приносить пользу племени...
— Сейчас... другие времена! — попыталась было возразить Илл"а, но голос сорвался. — Ты... не обязана...
— Не учи меня моим обязанностям, девчонка! — рассердилась Иша. — Смерть Хранительницы — событие слишком редкое, чтобы им можно было пренебречь! Мой долг — оставить ахарам как можно больше предсказаний. Долг моих учениц — быть со мною до конца и записать каждое изреченное слово. Ты же... не имеешь больше долгов перед ахарами. Так что сейчас покинешь мой шатер, а утром — и мое племя, как сама того желала. Иди!
Что ж, такое прощание было вполне в Ишином духе!
Илл"а вышла из шатра сама не своя.
Было больно, но слезы высохли. А еще ужасно донимала обида, злость на своевольную старуху.
"Зачем? Ну зачем она... Зачем?"
Хуже всего было чувство бессилия. Хранительница приняла решение, старшие племени, наверняка, ее поддержали — всем прочим остается только смириться. Но Илл"а не могла, не хотела мириться! Это ведь... дикость полная!
— Варвары!.. Несчастные варвары!.. — шептала она, сглатывая сухой комок в горле. — Правильно ты, Эдан, их дикарями когда-то считал... Правильно...
Она бубнила, причитала, ругалась — а ноги сами несли в девичий дом, дрожащие руки вытряхивали залежавшийся дорожный мешок, перебирали одежду в сундуке, аккуратно заворачивали в полотно склянки с зельями...
Сомнения раздирали душу на части, но в одном Илл"а была твердо уверена: уже завтра утром в Ахарской Долине ее действительно уже ничего держать не будет.
* * *
Рассвет застал ее у Обозного Дома: бледную, собранную, с красными от бессоницы сухими глазами. Худой мешок со сменой платья и лекарскими запасами, туго заплетенная коса, ветхий храмовый балахон, такой линялый, что не видно и цвета. Удобные дорожные ботинки — подарок родичей. Ножны с кинжалом, подаренным больше года назад на постоялом дворе светловолосым мужчиной, тогда еще просто лордом Таргелом — наставником Илана, имперским дознавателем... Вот и все нехитрые пожитки.
Что в той жизни, что в этой — никак не приживалось в Илл"ыных руках богатство! Ну, видать не судьба...
Записку принесли, уже когда пожилой ахар-торговец запрягал лошадь, а девушка устраивалась в фургончике. Босоногая, распатланная и зареванная девчонка-семилетка, последняя из Ишиных учениц, сунула дрожащей рукой Илл"е клочок бумаги — и помчалась прочь, не иначе — нареветься вволю на плече у мамки.
Но до нее лекарке больше не было дела.
Записка была короткой, по-деловому сухой и (на непосвященный взгляд) весьма загадочной. Но Илл"ын позвоночник мгновенно обдало холодом.
"Последний день осени года 909-го. Синеглазые морские звери, семеро..." — говорилось в прорицании.
Перед смертью Иша видела новое Пришествие...
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВРЕМЯ ПЛАТИТЬ ПО СЧЕТАМ.
Эн-Амареш снился Огнезору часто — намного чаще, чем даже Илл'а (а уж ее-то он жаждал видеть куда больше!).
Горькие погребальные костры в канун Новогодья. Кучка мертвых стариков-предателей.
И дюжины подмастерьев. Мальчишек и девчонок, молодых да идейных. Искренне болевших за всеобщее благо, веривших, что умудренный жизнью лорд Амареш да видавшие еще позапрошлого Императора мастера-наставники куда лучше совладают с бременем правления, чем юнец Илан и полубезумный одаренный, волей нелепого случая поставленный над ними Гильдмастером...
Яростно идущих на смерть с этой верой. До конца. Не желая ничего слушать и слышать...
Когда Огнезор упустил их? В какой момент не заметил? Позволил, слишком увлекшись чужими интригами, прорасти ядовитым семенам раскола под самым своим носом?.. Когда?..
Мужчина винил себя, хоть и понимал, что дело это бесперспективное, даже вредное. Но, выходит, жива была в нем до сих пор некая сентиментальность, что ли, совестливость. Не вся еще в пылу сражений вышла...
Но как бы ни корил Огнезор себя — а подлинным виновникам сухими выйти из воды не собирался позволить. Мастера-отступники уже получили свое. Оставались лорды.
И главный среди них — Амареш.
Он ждал решения своей судьбы в Столичных Казематах — и ждал с комфортом, не в подземелье с городским ворьем, но в просторной башенной камере для знати. С добротной, не лишенной лоска обстановкой, камином, коврами от сырости, личным слугой, видом на море и сытным столом с вином да изысками... Только что девок к старику не водили — и то больше за ненадобностью в силу возраста, чем из-за запретов. Неплохо, в общем, мерзавец устроился! Сразу видно — основательно и надолго. Не иначе, надеялся переждать плохие времена, выкрутиться, как и всегда, пожертвовав неосторожными союзниками да подняв старые связи.
Но Огнезор не собирался ему этого позволить.
Да и момент благоприятствовал, как никогда прежде. Имперский люд был зол — и на диво в этой злости единогласен. Все сословия пострадали так или иначе от нашествия, мора и волнений. А нужные, умело направленные слухи эту злость лишь подогревали. Да и Храм, в кои-то веки, выступил с Гильдией заодно: своих лордов-предателей проклинали проповедники наравне с чужаками-безбожниками.
Предстоящий суд казался лишь формальностью.
Однако... Слишком часто выкручивался прежде старый лорд! Да и сейчас вовсе не показывал страха — скорей уж наглое самодовольство. А потому не спешил Гильдмастер праздновать победу.
Такие, как Амареш, барахтаются до последнего. И утопить готовы с собою всех и вся.
Если только... не дать им хороший повод утонуть добровольно.
С этими-то мыслями и отправился Огнезор проведать давнего врага в заточении. И пришел он не с пустыми руками.
Потеющий стражник, кряхтя от усилий, по одному отпирал засовы на толстой двери с решетчатым окошком — а Гильдмастер задумчиво крутил в пальцах простенькую глиняную ладанку, намертво запечатанную сургучом, да настраивался на нужный лад.
Амареш и сам отлично людьми манипулирует. Заставить такого что-то сделать куда сложнее, чем... юную храмовую девочку, к примеру.
Дверь отворилась с заунывным тюремным скрежетом — на том, однако, атмосфера мрачного узилища и закончилась.
В покоях лорда уютно трещал камин. Пахло вином, свежей выпечкой и дорогим деревом. Узкие окна-бойницы скрывались за толстыми гобеленами, не давая сквознякам ни шанса. Пожилой слуга деловито перестилал белье на огромной кровати: взбивал и раскладывал подушки, бережно разворачивал одеяло, расправлял складки балдахина. Сам Амареш, прямой и статный, одетый с иголочки, без тени домашней небрежности, нашелся в кресле у очага. Неторопливо и аккуратно трапезничал — и на вошедших не сразу поднял взгляд.
Стражник застыл, переминаясь, у порога — опасался запачкать сапогами дорогой ковер. Огнезор же шагнул вперед, ничуть не смущаясь.
— Выйди, — приказал слуге.
Тот посмотрел на старого лорда, и, лишь получив кивок в подтверждение, с достоинством удалился.
— Неплохо нынче живется узникам! — съязвил Гильдмастер вместо приветствия. — Следует ли мне на Императорском Совете поднять вопрос избыточного финансирования тюрем?
— Не трудись, — поморщился лорд. — Я привык сам оплачивать свое проживание... где бы то ни было... Зачем ты здесь? Явился позлорадствовать?
— Что ж, сразу к делу... — ухмыльнулся Огнезор. — Узнаю твою хватку, Амареш. У меня подарок. К свадьбе твоей внучки, — храмовая ладанка легла на стол перед старым лордом.
Губы того брезгливо скривились.
— Хочешь напомнить мне о грехах перед Богинями? Призвать к молитвам? Не похож ты на жреца... И что же украшеньице столь убогое? Или бедствует ныне Гильдия?..
— Не волнуйся! Содержимое этой безделицы стоит, как твое поместье. Так что все по чину... И молитвы без надобности — хватит кубка с вином. Букету не повредит, я на себе проверял. Не желаешь поближе взглянуть?
— Воздержусь, пожалуй...
Лорд даже руки от стола убрал, всем своим видом демонстрируя, что брать сомнительных подарков не намерен.
— Воля твоя, — Огнезор пожал плечами. — Но знай, — заговорил вкрадчиво, склоняясь над стариком, не отпуская ни на миг его взгляда, — суд Императора скоро. Уже послезавтра, Амареш! Всего день — и тебя прилюдно лишат титула, конфискуют имущество, приговорят к публичной казни за измену. Переселят в камеру для простолюдинов-преступников, согласно тяжести преступления — третий уровень под землей. Дадут два дня, положенных Храмом, для поста, молитв и покаяния — в темноте и холоде, на хлебе и воде... А на третий отвезут в тюремной телеге на Скорбную Площадь, вместе с уличными головорезами да ворьем — в рубище, босым, замерзшего и голодного... Вас всех сгонят на общий помост, одинаково заросших и грязных, безликих. Городской палач набросит петли на шеи, даже не зачитывая имен и приговоров. Дернет за рычаг... И повесят некогда гордого лорда, как отребье — безымянным, униженным и жалким. А уж когда веревка намертво сдавит твое горло, и под улюлюканье толпы задрыгаешь ногами, не находя опоры, — вот тогда ты точно пожалеешь, Амареш, что так беспечно отклоняешь сейчас мой дар...
— Ты столь уверен... в своих прогнозах? — старик держал лицо, но с голосом не совладал, тот дрогнул. — Не в первый раз меня прижать пытаются. И смертью не впервые грозят...
— А позором? И тебе, и всему Дому твоему, Амареш? На этот раз ты ведь не выкрутишься, сдохнешь. И сдохнешь худшим из возможных способов — похоронив все то, за что боролся. Родовое величие, честь, остатки власти и благосостояния, доброе имя... Все прахом пойдет, — Огнезор говорил сухо, без тени торжества или злорадства. Лишь излагая свершившийся факт.
И, кажется, Амареш проникся...
— Ты слишком многое натворил и многим насолил, — безжалостно продолжал Гильдмастер. — От твоих дел с чужаками пострадали слишком многие... А я... сделал все, чтобы правда о твоих свершениях стала достоянием широкой публики. Теперь что благородные, что чернь, одинаково жаждут мести да крови. В этой ладанке — твой последний шанс спасти себя и свой род от публичного позора.
— И что там? — зашипел старик, — Неужто, яд? — слова его сочились злостью, но и страхом. — Я закален от всех известных ядов, Огнезор! Даже самых дорогих и редких! Твой "дар", увы, не пригодится! Ты потратился напрасно!
