Мысль была холодной и ранящей. Илл'а села, осторожно высвободив руку.
Глаза мужчины тут же распахнулись.
— Доброе... утро... — неуверенно прошептала она.
— А, проснулась уже? — хмыкнул он, ничуть не озадачившись и не смутившись. — Нелегко тебе сон навеять, как оказалось! Ну, лишь бы толк был...
И вскочил, потянувшись мягко всем телом, — так что Илл'а вспыхнула да стыдливо отвела взгляд.
— Вставай давай, некогда разлеживаться! — отряхивая мятые штаны и рубаху, приказал чуть ворчливо, но беззлобно. — Соберешь нам лекарства в дорогу: от лихорадки, от укусов змей-болотниц, от ран...
— Каких еще ран?
— Да всяких!..
Девушка растерянно заморгала, спросонья не успевая за ним, столь деятельным в этот ранний час и подвижным.
— Эй? — прищелкнул Таргел пальцами. — Кто из нас походный лекарь, ты или я? Вот и думай! У меня своих забот сегодня уйма!.. И забери — бросил ей тот самый плащ, — в пути еще пригодится!
Илл'а вспомнила вчерашнюю их ссору — и почувствовала вмиг, что краснеет.
Он ведь нянчился с нею, хоть и не обязан! А она так разозлилась из-за дурацкой шутки! Следует, наверное, извиниться...
Девушка открыла было рот, ища слова, — но не успела.
— Поторопись! — донеслось уже из-за двери.
И на целый день их разделило суматохой...
* * *
Ранний летний рассвет в пути застал трех поникших всадников.
Прошлой ночью на сон почти не было времени. Все были при деле.
Огнезор спешно заканчивал с донесениями, разбирал тяжбы, гильдийные и поместные, перед тем, как, наконец, надолго исчезнуть из-под бдительного ока кляузников и просителей. Юная лекарка перебирала запасы старушки Мары, недовольно ворчала на кустарей-аптекарей, и варила что-то грязно-зеленое сразу в четырех горшках и двух кастрюльках. И только Илан бессмысленно таскался за невестой, рыча на всех вокруг да сверкая тоскливым взглядом. Алия же, как никогда, ... сияла. Цвела чудесной, чуть лукавою улыбкой, нежно пеняла жениху за грубость с домочадцами, суетилась по хозяйству с матушкой да шепталась тайком о чем-то со своей новой наперсницей-жрицей...
— И что же у вас там за тайны? — улучив минутку за ужином, с подозрением подступился к Илл'е Гильдмастер, сверля счастливую парочку на том конце стола весьма и весьма задумчивым взглядом.
— Просто делилась с Али наблюдениями, — хитро усмехнулась ему в ответ девушка.
— О чем же? — к ней склонился Огнезор.
— О нравах некоторых благородных юношей... Особенно в лесах, где нет паркета и прекрасных дам, зато есть мошки, гнус и крапива вместо... хм... перины...
Он стиснул губы, борясь с желанием рассмеяться.
— Что ж, рад, что это помогло, — шепнул на ушко.
И отстранился, понимая вдруг, как увлекся...
"Не делай глупостей!" — опять твердила совесть.
Но ночи ждал Гильдмастер почти с предвкушением.
Потому и выйти всех заставил до рассвета — себе, своим желаниям назло. Ну, заодно, и к досаде возможных шпионов ...
Путь предстоял почти по бездорожью — холмами по широкой дуге мимо Крама, а дальше вдоль реки на восток, до самого океанского побережья. Никаких поселений и трактов — сплошь леса, овраги да болота... Разбойничьи и звериные тропки...
Если повезет — через дюжину дней они выйдут к проливу. Оттуда переправа до Хьйорада...
Что ждет их на Восточных Островах, Огнезор пока старался не думать — будет еще время разузнать, что к чему, и какой-никакой план составить. Сейчас бы невредимыми добраться!
Уже на третий день их путешествия мужчина почуял слежку: отдаленную и аккуратную, словно старый жреческий Зов из его прошлого. Безуспешно ломал он голову, за что цепляются их враги, по чему могли бы их выследить — и все никак не находил ответа.
Зато на посторонние, ненужные мысли отвлекался с завидным постоянством...
Конечно, главным их предметом стала Илл'а.
С каждым днем пути она словно раскрывалась. Изжила в себе пустую храмовую чопорность, выпустив неугомонный нрав Насмешницы на волю. И не стеснялась больше ни смеяться, ни злиться, чем дальше, тем ловчее огрызаясь. И не боялась развлекать их на привалах. Тихонько пела детские куплеты, которых выучила в бытность столичной лекаркой множество (а как еще городскую детвору, простуженную или побитую, перевязывать да поить микстурами?). Рассказывала истории из своей храмовой жизни, превращая их то в веселые байки, то в грустные притчи: о том, как впервые помогала болящим; и как таскала праздничные освященные хлебцы с кухни; и как влезла с приятелем в подвал, чтобы пробу снять со знаменитого храмового вина — и как отдувалась потом за двоих, ибо приятель оказался ненадежен, сдал подельницу на первом же допросе...
Забыться рядом с ней было так просто! Ведь все чаще с ее юного лица смотрели глаза взрослой женщины. ЕГО женщины — привычной и родной до боли...
Это сводило Огнезора с ума.
Но не так, как внезапные вспышки Илл'ыной отроческой невыносимости, бестолкового щенячьего упорства вкупе с любопытством, стоившим ей то утопленного в болоте сапога, то лба, разбитого о речную гальку, то пропоротой сучком ладони... Вспышки, вмиг превращавшие ее из серьезной, ответственной лекарки во вздорную шестнадцатилетнюю девчонку — совсем чужую, непонятную, незнакомую... Со всей ясностью позволяющие ощутить огромную пропасть лет между ними — да почувствовать отвращение к себе, к собственным, отнюдь не целомудренным, стремлениям и мыслям...
И тогда Огнезор пытался убедить себя, что, возможно, и нет там, в зелени этих глаз, никакой о нем памяти. Может, он видит только то, что хочет видеть, опять, как и в старые времена, потакая своему эгоизму и порочности...
Однако ее новые кошмары каждой новой ночью — снова и снова — все расставляли по местам, не оставляя самообману ни трещинки.
Память из ТОЙ жизни проникала в Илл'ыны сны — неумолимо и настойчиво. И преград ей становилось все меньше.
Когда-нибудь их не останется вовсе...
Огнезор не мог не признавать этого.
Вот только совсем не представлял, что, во имя дьяволов, будет делать ПОСЛЕ. Он мог сколь угодно раз отречься от милой храмовой девочки, такой юной и почти незнакомой, — но долго ли продержится против Лаи? Никогда не умел он ей действительно противиться!.. Да и стоит ли вообще это делать?..
Пока же... они играли в дикую, нелепую игру. Днем рычат, ругаются и спорят, словно два взъерошенных подростка, — ночью же она кричит и плачет на его плече, не в силах справиться со своим безумием. А он сжимает ее все сильнее, сцепив кулаки за хрупкой девичьей спиною, чтобы не дать вдруг воли рукам, не сойти с ума окончательно — потому что потом, с рассветом, нельзя больше будет сделать вид, будто ничего не происходит.
Их притворство рухнет от первых же касаний губ, движений пальцев — он знал это столь сокрушительно и ясно! И, видят дьяволы, хотел этого так, что, казалось, еще одной ночи не выдержит...
И все же Илл'а не вынесла их молчания первой.
Это случилось на шестой день пути.
Измотанный, Огнезор уже с трудом держался на ногах — и сдался, объявив дневную стоянку. Обычные походные хлопоты, не задумавшись, сбросил он на плечи своих неопытных спутников. И заснул, едва-едва спешившись — рухнул в траву, даже не подстелив одеяла.
Польщенный доверием наставника, Илан сразу же занялся лошадьми, заодно бдительно осматривая окрестности. Девушке же оставил готовку, искренне уверенный, что уж коли он сам, высокородный лорд-наследник, кашеварить на костре худо-бедно обучен, то безродной храмовой девице это подобает тем более!
Что ж, задание Илл'а провалила с блеском...
Проснулся Гильдмастер от запаха горелой каши и приглушенной, но весьма азартной ругани.
— Ну что опять? — рявкнул он на спорщиков, чувствуя себя разбуженным злым медведем.
Те в мгновение затихли, лишь сердито сцепляясь взглядами.
— Она наш обед испортила, — мстительно буркнул Илан, от голода позабыв и благородство, и манеры. — Да еще и косу себе чуть не спалила — едва оттащить успел!..
Вместо уютного костерка среди прибрежных камней гудело сейчас злое жаркое пламя, радостно пожиравшее остатки выгоревшего обеда вместе с котелком, треногой и кучкой собранного про запас хвороста. Будь здесь сухостой вместо речной гальки — и беды бы не миновать!..
— Час от часу не легче! — со стоном поднялся Огнезор, чувствуя, как пульсируют виски от застарелой усталости и боли. — Как же ты свои зелья варишь, если даже кашу приготовить не можешь? — едко спросил у девушки, уставившейся на него с удивлением и обидой в глазах.
— Я не привыкла...без очага... на костре, — неуклюже попыталась она оправдаться.
— Значит, стоило остаться в своей келье! — отрезал он, вновь, к собственной досаде, остро чувствуя себя престарелым папочкой рядом с бестолковою желторотой девчонкой. — Я не могу всему учить тебя — на это просто нет времени!..
— Я знаю, не злись... — неуверенно шагнула к нему Илл'а. — Я все исправлю, ты же знаешь...
— Нет, не знаю! — мужчина зашипел, склонившись к ней слишком быстро и близко. — Я не знаю, чего от тебя ожидать! Ночного пожара? Кровь-травы в похлебке? Взбесившихся лошадей и сломанной шеи? Ты — как ребенок, тычущийся без разбору!.. Упрямо лезущий вопреки и назло!..
— Уж кто бы говорил! — потеряла терпение лекарка. — Не надоело еще рычать да притворяться, что меня ненавидишь? Я одаренная, и знаю привкус ненависти. Это не он!..
— Ты сама клялась в пути быть полезной! — заорал Огнезор. — Пока я этого не вижу! Скорей наоборот!.. И да — я зол! Потому что не спал толком почти седмицу! Это хорошая причина, как думаешь?!..
Эхо швырнуло его крик о скалистый берег — и сгинуло. Ошеломляющая тишина повисла вокруг.
— Спасибо, что со мною возишься, — вдруг искренне сказала девушка.
Без тени гнева, которого ждал он, втайне надеясь на спасение от разговора, внезапно ставшего уж слишком откровенным...
Огнезор устало закрыл лицо ладонями.
Вот дьяволы! Он не хотел продолжать в том же духе! Не сейчас... Никогда — если уж быть честным...
Даже та, прошлая, Лая, изворотливая и живучая, не смогла уцелеть в его мире. Что же об этой домашней девочке говорить?..
Слова пришли сами — пренебрежительные и жалящие.
Лживые.
Он не смог сказать их, глядя Илл'е в глаза.
— Ты же лекарь, храмовая девочка! — процедил с раздраженным вздохом сквозь пальцы. — Должна понимать, почему я терплю все это... Жрица ведь не откажет в исцелении несчастному, даже если и он, и само... лечение ей будут искренне, глубоко неприятны?..
Она враз оцепенела, замерла на вдохе, унижением и болью хлестнув по его чувствительным нервам. Виски обожгло огнем, на миг отдавшимся тревожным перебоем в сердце...
— Эй! — изумленно присвистнул Илан. — Это немного... слишком. Даже для тебя, наставник... — но прикусил язык под напряженным взглядом.
А девушка вдруг отмерла — ярость, почти ненависть, разрослась и вскипела в ней, заполонив ее всю, до последней клеточки. Дар гневно полыхнул на скрюченных в напряженной судороге пальцах, поднимая дыбом волоски на руках, заставляя мужчину отшатнуться.
Что ж, Лая точно ЭТОГО не умела, предпочитая кулаки, грубую силу — искусству...
— Просто. Расскажи. Что. Ты. Знал. О НЕЙ! — вторя его мыслям, выдохнула Илл'а, и так безумно, страшно прозвучал ее голос, что Илан за спиною охнул, отступив в испуге. — Скажи — и я уйду. Это все, что мне надо!
— НЕТ, — отрезал Огнезор без колебаний. Она могла сейчас убить его — на миг он почти захотел этого.
— Я ИМЕЮ ПРАВО ЗНАТЬ! — закричала Илл'а. — ЭТО... во мне, дьяволы возьми! Я чувствую себя ЕЮ!
— ТЫ — НЕ ОНА! И НИКОГДА ЕЮ НЕ БУДЕШЬ!
Вторая ложь сорвалась с губ легко, даже слишком. Изрядным лжецом успел он стать за эти годы!..
Боль затопила равно их двоих, хоть Илл'а и не понимала этого.
Огнезор смотрел, как гаснет ее взгляд.
— Я... Хорошо... — она неловко попятилась. — Костер... — ухватилась за первое, о чем вспомнилось. — Нам нужно... я соберу... еще дров...
Девушка метнулась к ивняку в стороне, торопясь и спотыкаясь на гальке.
— Присмотри за ней, — глухо попросил Огнезор воспитанника.
— Еще чего! Да я боюсь ее теперь! — неловко попытался съязвить Илан, но осекся под мрачным взглядом наставника.
— Ладно-ладно... — бурча, поплелся он следом.
Но не успел отойти далеко. Илл'а вывались из-за кустов, отчаянно продираясь сквозь ветки — растрепанная, задыхающаяся, вся полыхающая тревогой...
— Что? — Огнезор сорвался ей навстречу.
— Пес! — хрипло выкрикнула она, со всего маху налетая на Илана.
Не удержавшись на ногах, тот рухнул на камни, увлекая девушку за собой.
Это и спасло им жизнь.
Первый нож свистнул над Илл'ыной макушкой, навсегда исчезая в мутной речной воде.
Но второй уже летел в грудь Гильдмастеру.
Его тело среагировало само — рука перехватила и отбросила лезвие, пальцы дрогнули и потеплели от крови.
С животным рыком выломился Пес из зарослей, выдираясь из цепких побегов ежевики. Застыл на миг, дыша тяжело и загнанно, огромный, но весь какой-то больной и запаршивевший, — а после медленно попер на Огнезора, словно взбесившийся кабан, не замечая больше никого вокруг.
Из диких глаз ушли последние капли разума.
Гильдмастер мягко отступил на шаг, в напряжении держа убийцу взглядом, уводя его за собою — подальше от беспомощных спутников. Лезвия выстрелили из перстней, мышцы напряглись для прыжка — он был готов прикончить врага одним стремительным ударом. Только бы подопечные под ногами не путались!..
Пес оскалился, резко рванул вперед...
И грузно растянулся на гальке.
Изящная Илл'ына ножка в сапоге с подкованным носочком ударила его под коленом, затем в лицо, и поднялась уже добавить в висок — но лапища сгребла ее за лодыжку. Обращенный потянул на себя со злобным рыком. Девушка вскрикнула, теряя сапог, да чудом не грохнувшись на спину, — и вдруг врезала вскочившему Псу ребром ладони по открытому горлу.
Тот захрипел и отшатнулся. Илан с воплем приложил его камнем по затылку — но Пес, лишь дернувшись, уже опять вставал, все столь же бешеный, смертельно-грозный... Два новых кинжала, на диво дорогих и ухоженных, сверкнули в его грязных, покрытых коростой руках.
Огнезор не дал ему возможности их использовать.
С глубокой раной в животе да с перерезанным горлом даже обращенные продолжать бой не могут...
На миг их троица застыла, переводя дыхание, не в силах отвести взгляды от уродливого зрелища чужой агонии.
— Дьяволы! — Илан взъерошил дрожащими руками волосы. — Говорил ты мне, наставник, никогда меч не оставлять... — он побежал к перепуганным лошадям, где столь легкомысленно бросил перевязь.
Илл'а вытащила из-под трупа свой сапог, судорожно, нервно принялась трясти одежду от репья и листьев.
Огнезор же медленно шагнул прочь. Он не доверял сейчас ни себе, ни своей хваленой выдержке. Все в нем бурлило яростью — и всеохватным, запоздалым ужасом.
Сойдя к воде, ожесточенно стал тереть он руки, смывая кровь, тщетно пытаясь успокоить сердце.
