И вдруг словно отмер — рука с силой врезалась в беленую стену, сбивая штукатурку, размазывая кровь... И другая, и снова...
А гневный, дикий рык на части разорвал горло:
— ДА КЕМ ОНА СЕБЯ ВОЗОМНИЛА, СУМАСШЕДШАЯ ДРЯНЬ?! ПРОКЛЯТОЙ СВЕТЛОЙ БОГИНЕЙ?!.. КАК ПОСМЕЛА?!
Илан потрясенно отшатнулся.
— Это... ты о ком? — уточнил осторожно. Так мягко и тихо, будто разговаривал со взбешенным зверем.
Никогда прежде не видел он наставника в такой ярости, да и вряд ли хотел увидеть снова! Нет, знал, конечно, юноша о безумии одаренных, вдоволь успел уж насмотреться... Одна только Паучиха-Мила с ее бесхитростной, почти наивной жестокостью, какая бывает лишь у детей, любящих отрывать насекомым лапки, чего стоила! А еще и Славу с ее ужасной, неуемной гордыней и бесконтрольными вспышками гнева можно вспомнить... И Злату, болезненно подозрительную, не верящую никому и ничему... И Сребноглава, алчного до восхвалений, способного убить из-за насмешки... И помешанного на протоколе Мечеслова... Весь цвет Гильдии, каждый одаренный, которого Илан знал, был так или иначе ненормален!
Но Огнезор... Огнезор, на его памяти, всегда держал себя в руках! Непреклонный и расчетливый... Истинный Ледяной Дьявол!
И вот теперь... Теперь и он свихнулся!..
Что делать, дьяволы возьми?! Что с ним, с ТАКИМ, делать?!
— МИЛА! БУДЬ! ОНА! ПРОКЛЯТА! — теперь Гильдмастер стену колотил уже руками и ногами, в искрошенный кирпич вбивая с кровью каждое слово. — ОНА! РЕШИЛА! ЧТО! ЕЙ! ВСЕ! ПОЗВОЛЕНО?! ВСЕ! ИЛАН?! ВСЕ?..
Он выдохся, срывая голос этим воплем.
Дверь сзади дернули, встревожено загомонили подмастерья в коридоре...
— Все вон!.. — не оборачиваясь, бросил лорд-наследник. Пусть ужас пробирал до самых пят, но помощники здесь только сделают хуже...
Илан выжидал, пока за дверью утихнут.
Огнезор же тяжело дышал, уткнувшись в стену лбом.
Кровь капала на пол, пятная сапоги и одежду...
И выглядело это... зловеще.
Зато приступ ярости, похоже, исчерпался. Или нет?
Заговорить решился юноша отнюдь не сразу.
— Кхм... Людей своих переполошил, стену испортил... — дрожащим голосом отчитывал грозу Империи, будто ребенка. — Паучиха, конечно, тот еще подарочек, но Илл'а-то здесь при чем? Напугал ни в чем не повинную девушку...
Хоть сомневался Илан, что сумеет до безумца достучаться — болтал, что на язык придет. Но гнев Гильдмастера внезапно истощился. Совсем.
К нему вернулся разум.
— Как ты сказал? "Илл'а"? — шепот был растерянным и слабым. — Илл'а... Вот даже как... — мужчина медленно осел на пол, не понимая, куда девать разбитые, отчаянно трясущиеся руки. — На древнеахарском "илл'а" значит "последний снег между весной и летом"... — улыбнулся блеклой, вымученной улыбкой. — Она даже назвала ее Снежинкой...
Тяжелое молчание опять накрыло комнату. Предположения, догадки гудели в голове у Илана роем настырных ос. Но он пока держал язык за зубами, боясь разбить и без того хрупкую корочку спокойствия наставника.
Видно было, как отчаянно тот пытается взять себя в руки. И юноша не смел ему мешать.
— Знаешь, а я ведь думал, Мила больше не сможет удивить меня... — надломленно проговорил Огнезор. — После всех ее криков в Совете... Мол, они поклоняться мне должны, с алтарем, молебнами и прочей храмовой дребеденью... — уголок его губ нервно дернулся, пополз вверх в кривой, пугающей усмешке.
Он судорожно, словно захлебываясь, потянул воздух — и вдруг смехом, диким, безумным смехом вытолкнул его из груди.
— Но ЭТО, Илу, даже для нее... ЭТО СЛИШКОМ!.. Что мне делать, дьяволы возьми?! Что мне со всем этим делать?!..
— Я не знаю, Огнезор, — жалко выдавил Илан, выставляя перед собой ладони, спиной вжимаясь в запертую дверь. — Но... мы с тобою здесь — а девушка, Илл'а, сбежала... Одна... и напугана... Расстроена всей этой историей... Ты ведь не хочешь ей беды? За нами ведь всегда беда идет следом... И за ней теперь, выходит, тоже...
Он замолчал, сам осознав вдруг смысл своих слов.
— Вот дьяволы! — ругнулся в запоздалой досаде.
— Дьяволы... — с последним смешком поддакнул Гильдмастер. И оборвал себя, внезапно успокоившись.
— Потому и нельзя было приводить ее к нам, — произнес устало и, к счастью, совершенно разумно.
— Прости, — искренне покаялся Илан. Он робко отлепился от двери, сел возле наставника, прямо на пол. — Я как-то не подумал... — неловко сжал его плечо в попытке ободрить.
— Моя проклятая жизнь будто по кругу идет!.. — затравленно пробормотал мужчина. — Очень надеюсь, что нынешнее... помешательство... не будет стоить жизни ей... Опять...
И резко встал, уже холодный да пугающе спокойный. Ледяной Дьявол, каким привык его видеть Илан...
— Жди здесь и не смей высовываться! — шагнув к двери, приказал не терпящим возражений тоном.
— А... ты куда? Вот так?... В таком виде?..
Но задавать вопросы уже было некому.
* * *
— За ней, куда же еще... — буркнул Огнезор, отвечая то ли себе, то ли оставшемуся в комнате Илану.
Сказать это было проще, чем сделать. Беглецу столь легко затеряться в Краме! Особенно же, если гончая еще не решила, хочет ли вообще свою жертву настигнуть...
— Жрица?.. — коротко спросил Гильдмастер у своих караульных.
— Туда убежала, — указал один из ребят направо, и выпучил глаза, заметив сохнущую кровь и сбитые костяшки. — Прикажешь... догнать?
— Я сам...
Шел он поначалу неуверенно, будто во сне, — да и казалось все, сейчас творящееся, сном... Но на первом же перекрестье застыл.
Надо было подумать...
Он умылся в бочке с дождевой водой на чьем-то брошенном подворье, морщась, остудил саднящие руки. Заставил, словно пес, себя встряхнуться, сбросить цепенящую одурь и, наконец, как следует пораскинуть мозгами.
Одного взгляда на ту девочку хватило Огнезору, чтобы сложилась в уме картинка — сразу, вся целиком, как и прежде бывало с его "прозрениями", суеверными дураками окрещенными чудом. Вспомнился виноватый страх Паучихи, и ярость Славы, и странные слова Гутора, и даже зов неизвестного Плетельщика... И подумалось вдруг со злостью, что, выходит, каждый вокруг ЗНАЛ, так или иначе, — и лишь он сам, тот, кого касалось дело более прочих, трусливо не хотел ничего видеть, неосознанно, но точно, уклоняясь от возможных потрясений. Однако не было еще в мире случая, чтоб от неприятностей вот так легко спрятаться удавалось, всего лишь закрыв глаза да заткнув уши... А что нежданное воскрешение сулит им всем, прежде всего, неприятности, Огнезор был твердо уверен. Да и привык он, в общем-то, всегда и отовсюду ждать подвоха...
Нет, конечно, и прежде попадались мастеру девицы, лицом похожие... Взять хоть Лаину племянницу, дочь Шаны, к примеру. Видал Огнезор ее год назад, когда навещал ахаров, охранные метки Гильдии на долине обновлять. К четырнадцати годам выросла барышня копией тетушки — глаза только карие, в отцовский род, да нрав поспокойнее, не такой дурной и беспечный... Однако же ничто при встрече с юной ахаркой в его нутре не дрогнуло — лишь тоскливее на миг стало, чем обычно. Одаренным ведь не столько видеть человека важно, сколько чувствовать. Будь хоть трижды ахарская девчонка с давно умершею схожа — НЕ ОНА это была, и все тут!..
Теперь же... словно каждый нерв наружу вытянули... Нить старой связи враз воспряла, налилась жизнью и силой, почувствовав, наконец, не пустоту по ту сторону, но тепло. Живое тепло ТОЙ САМОЙ, единственно нужной души.
Огнезор едва-едва успел закрыться. Ни к чему сейчас это было! Неправильно!
Хоть и держать себя взаперти оказалось тяжело неимоверно...
Но стоило Милиной воспитаннице из виду пропасть — как все само собою схлынуло. Не чувствовал он ее больше! Совсем! А уж это грозилось с ума свести по-настоящему! И с шага теперь заставляла сбиваться тревожная, заполошная мысль: вдруг все это ему лишь привиделось, вдруг свихнулся он таки, а, может, и давно уже?.. И сидит ныне где-нибудь в казематах глубоко под Общим Домом, куда прятала Гильдия всех отработавших свое, бесполезных теперь безумцев... А Крам, и Илан, и... Снежинка — только плод его больных фантазий...
Что ж, даже если так, — он не отступит.
Азарт и ярость поднимались в душе, помогая задавить окончательно робкую надежду и радость от того что может быть — только МОЖЕТ БЫТЬ — это и есть нежданное чудо...
Но чересчур уж хорошо Гильдмастер знал, что дармовых чудес не бывает. И что злой умысел столь часто переплетен в жизни с обычной глупостью, что отличить их друг от друга порой невозможно. Вот и гадай теперь, сглупила в своей жажде облагодетельствовать высокий мастер Мила, преданная Гильдмастерова "адептка" — или подспудно навредить пыталась? И одно лишь выяснение этого, даже без всяких романических бредней, столь недостойных ни его, Огнезора, звания, ни далеко уже не юношеского возраста, — само по себе хорошая причина, чтобы настигнуть-таки беглянку...
Однако, что бы от него сейчас девушку ни прятало, держалось оно вполне надежно, без намека на малую трещинку. Уж здесь-то Мила на славу постаралась! Ее бы успехи в амулетном деле — да на благо Гильдии! А то защиты вот для подмастерьев не допросишься... Кто они, мол, такие, чтобы охрану САМОЙ Паучихи иметь? На том и весь разговор...
Дрянь сумасшедшая!
Так зол на кого-то из своих Огнезор, наверное, со дня Лаиной смерти не был!
И это плохо. Хуже некуда!
Это последнее, что он может сейчас себе позволить!
Мила еще слишком полезна Гильдии — совсем, как и Слава когда-то...
А значит — ненависть умрет в нем, не родившись. Он просто сотрет ее, как стирают память вновь посвященным ученикам.
Немного самовнушения — и очень много внутренних сил, чтобы не потеряться в самом себе, не сойти с ума окончательно... Эх, если бы и ту, другую, одержимость можно было вот так, одним крепким усилием вычеркнуть! Но слишком поздно уже для этого... Чересчур глубоко проросла, не вырвешь, идиотом не оставшись...
А его разум и без того еще за все спросит...
Когда-нибудь.
Благо, не сегодня...
Сегодня же, сейчас необходимо от всего отрешиться. Пробить защиту Паучихи непросто даже Гильдмастеру! Но он все еще может позвать. Ухватить едва уловимую ниточку только-только возродившейся связи — и потянуть на себя, подтолкнуть, потребовать...
— Сними же его, сними... — прислушиваясь к улицам вокруг, напряженно уговаривал Огнезор.
Минуту, другую, пятую...
А потом чувство знакомого присутствия нахлынуло, сбивая с ног. Внезапно близкое и, вопреки всему, — долгожданное.
Мужчина бросился за ним, готовый сорваться на бег. Улица за углом, проулок налево, убогий дворик летней храмовой едальни для увечных и нищих...
Он замер за живой оградой из шиповника, три шага не дойдя до калитки.
Его — теперь уже его! — беглянка-жрица сидела за большим общим столом, среди отребья, сочувственно и чересчур усердно внимая спившемуся оборванцу-вояке. Обрюзгшему, побитому войной и слишком рано постаревшему — но все равно без труда Огнезором узнанному.
Это был Крес, тот самый Крес — заклятый друг их Таркхемского ученичества!
Гильдмастер не видел его почти тридцать лет! И судьбы их теперь столь далеки были друг от друга, что шансы пересечься им казались ничтожными... Но вот же он, здесь! Пьяно признается Снежинке в любви...
Воистину, неумелые Плетельщицы вокруг себя безумие творят! И, похоже, нынче прошлое Огнезора всерьез надумало смешаться с настоящим! К добру или к беде — решить способно только время.
А времени-то как раз ни у кого из них толком не было...
* * *
Поначалу, немного опомнившись да слезы зло утерев, решила Илл'а возвращаться в гостиницу. Пусть убогая и грязная — но хоть какое-то знакомое место, где можно отдохнуть и все осмыслить. В покое, даже временном, она нуждалась отчаянно: вовсе не хотелось снова впасть в истерику или, того хуже, на поводу пойти у первых встречных мерзавцев...
Но ей не суждено было туда дойти, что, может быть, оказалось и к лучшему. Илл'у словно вдруг кольнуло в груди, заставив замереть на месте и вскрикнуть. Она дернула мешающий шнурок из-под ворота, уставилась в недоумении на храмовый амулет из дешевого серебра. Крошечные лики Светлых Богинь-покровительниц тускло поблескивали на солнце. Слева — старшая, Богиня Души, взирающая на мир вокруг с грустной и чуть загадочной улыбкой. Справа — младшая, Богиня Плоти, пухлощекая и веселая, самим видом своим сулящая все радости бренной жизни. А между ними — средняя сестра, Богиня Разума и Судьбы, самая таинственная из троих и коварная. Ибо равно держит она в своих ладонях и слепой рок — и свободу воли; и темные инстинкты, ведущие смертных по дороге жизни — и холодный рассудок, не признающий страстей и слабостей... Единственная из Богинь, чье лицо сокрыто маской — столь похожей на личину темных мастеров, что не одному уж храмовому праведнику жутко становилось от ее вида...
Наверное, впервые по-настоящему приметила на себе девушка эту безделицу. Смутно ей помнилось, что подарила амулет наставница — давным-давно, Илл'е не было тогда и двенадцати. И, кажется, не снимался он с тех пор ни разу — словно забывала о нем хозяйка, стоило только потерять из виду...
— Хитро, Алим... Очень хитро!.. — процедила лекарка, досадуя на свою самоуверенную глупость.
А ведь могла и раньше "ошейник" обнаружить! Амулеты такие, глаз от себя отводящие, для защиты малым детям, беспомощным старикам и скотине домашней вешают — но Илл'а-то не младенец, не старец, не тварь безмозглая! Хотя... в последнем теперь уж есть сомнения... А считалось, что взрослого человека в своем уме подобная штука дурачить долго не сможет! Ан нет! Не тогда, когда амулет сама Паучиха делала...
Знать бы еще, что, кроме отвода глаз, здесь наморочено...
В порыве злости сдернула девушка "ошейник" и швырнула в придорожную пыль. На миг повело ее, словно темный мешок солнечным днем с головы стащили — а затем вдруг стало легче дышать, и мир вокруг враз четче сделался и ярче, и даже сил как будто прибавилось...
А за первым же углом, по левую руку, нашлось и место, где она могла отдохнуть. Пусть убогое совсем и неказистое — зато светлое, проникнутое искренним теплом. Даже удивительно набрести на такое в Краме!
Здесь сонно и сладко гудели над ранними цветами шиповника пчелы, грело послеполуденное солнце, свободное от привычной городу сумрачной тесноты серых стен под широкими козырьками крыш. Тепло, по-домашнему пахло сдобой, притоптанной травой и нагретой жарким днем смолистой поленницей, а оттого, казалось, — и близким летом, настоящим, горячим и щедрым, какое заглянет в здешние, скупые на зной, края еще не скоро.
У калитки сыто вылизывалась полосатая кошка. На подворье, густо поросшем мелким полевым цветом, квохтали куры, ловко снуя меж столбами двух вкопанных в землю столов и кривыми ножками-пеньками четырех скамей — неумело и неладно скроенных, зато простых и уютных, так и приглашающих присесть, отдохнуть да подкрепиться... Похоже, не добрались еще в здешнюю едальню для убогих вертлявые крамские крысы, всякое пристанище норовящие превратить в притон. Да и жадные "попечители" не прибрали пока к рукам мирное местечко, иначе, вместо сытной похлебки, кормился бы местный люд вязнущими на зубах проповедями о добродетели...
