— Да, — вздохнул Басманов. — Из Лагранжей не осталось никого...
Тут вмешалась Фанни:
— Джоконда считает, что Луис — сын его покойного брата Доминика. Но Феликс так и не успел опознать погибшую...
— Мать Луиса? — переспросил Оскар.
— Да.
— Но как-то можно отыскать тех, кто ее опознает? — Полина понизила голос.
Фанни развела руками.
Потом, после панихиды, я видел, как Фанни подошла к Дику, молча обняла его и отвела в сторону; как они о чем-то разговаривали, а после вместе сели в подъехавший к ним автомобиль Калиостро-старшего. Это был последний раз, когда я видел их.
Мне очень захотелось проведать Эфия. Он пережил с нами войну, однако так и не понял ее смысла — если в войнах вообще есть смысл. Клеомедянин теперь проходил интенсивное обучение и был на седьмом небе от счастья. Он признавался, что и мечтать не смел среди своих сородичей о том, что будет жить в таком мире.
— Ты все еще кладешь книги под подушку?
Эфий стеснительно кивнул. Мы засмеялись. Он до сих пор верил, что если положить книгу на ночь под подушку, ее содержание через сон попадет прямо в голову и всё запомнится. Разубедить в этом его не смог даже Хаммон. Эфий уже знал, что так не будет, но все равно продолжал в том же духе. На всякий случай.
— Ты куда-то едешь, Кри, — (он называл меня Кри).
— Да. Еду.
— Это правильно. Одна места сидеть скучна. До встречи, Кри.
— Будь здоров.
— Буду. И ты будь. Злые духи нет.
— Нет.
Клеомедянин радостно засмеялся:
— Злые духи нет! Но коза, — добавил он, со значительностью воздевая палец, — коза всё равно поклонный зверь!
— Священное животное, — подсказал я, обнимая бывшего пастуха на прощание.
— Священное животное, да! Будь здоров! Злые духи нет!
Кивнув, я отступил за дверь. Если бы мне знать тогда!.. Но совершенно точно, что судьба есть судьба и сделанного не воротишь. Даже машина времени породила бы бесчисленное множество альтернативных реальностей, которые и без нее множатся каждое мгновение, с каждым поворотом головы или шагом любого из нас, жителей этой Вселенной. Однако я ничего не знал и не хотел знать о тех "я", поддавшихся соблазну и ушедших в параллельный мир вероятностей, снявших с себя всякую ответственность и молча возложивших ее на плечи какого-нибудь отряда, который в итоге отправили с Фараоном. Возможно, там, в альтернативном Нью-Йорке они, эти "я", счастливы и строят свою жизнь так, как считают нужным. Может быть, кто-то из них стал вместилищем для жалкой душонки Мора, Желтого Всадника из кошмаров наивного фаустянского монаха Зила Элинора. Мы сами ежесекундно творим свое завтра.
Я предупредил Тьера, что мне будет нужно отлучиться. Он не возражал. У нас в Лаборатории накопилось много работы, но он пошел мне навстречу.
Через полчаса я уже взял билет на самолет до Каира. Назначенный день вылета — 21 марта. То есть завтра.
Сумка быстро заполнилась самыми необходимыми вещами, но мне было надо еще кое-что, главное. Получить его я мог у единственного человека, и там же мне предстояло пройти через последнее, самое трудное прощание.
Такси привезло меня к гостинице.
— ...Я так рада, господин Элинор!..
Последняя фраза наконец добралась до моего сознания. Я отстранился от Луиса и взглянул на "синта".
— Что, Нинель? Прости, я тебя прослушал.
— Я говорю, что госпожа Бароччи распорядилась оставить няней Луиса меня. Хотя ей предлагали на выбор самые лучшие модели специализированных роботов — из Инкубатора! Знаете, что она сказала? "Нинель прошла с нами всё, и я хочу, чтобы она оставалась у Луиса и дальше". Я так благодарна ей за доверие, господин Элинор! Ох! Вы вот только что слышали? Прямо сейчас? Луис сказал первое слово! Он смотрел на вас и сказал вам...
— Молчи, Нинель! — оборвал ее я. Мне было бы невыносимо услышать это еще раз, тем более в ее исполнении. — Я рад за тебя и согласен с госпожой Бароччи, но можно ли попросить тебя оставить нас с Луисом вдвоем?
— О, конечно!
Она с умилением хохотнула, сделала малышу ручкой и выскочила за дверь.
— Прости, Луис. Вот видишь, получается так. Если бы я смог опекать тебя, то попросил бы, чтобы тебе присвоили фамилию Лагранж. Это славная фамилия, ты гордился бы ею по праву...
— Я попрошу, — ответила Джоконда, которая, беззвучно возникнув в дверях, слушала меня. — Ты прощаешься. Значит, тебе рассказали. Я так и знала...
Джо произносила это с неподвижным лицом, будто ее парализовало, и глядела поверх моего правого плеча, как "смотрят" слепые люди. Мне нечем было возразить. Она опустила голову и подошла к нам. Луис радостно, всем телом, запрыгал у меня на руках и потянулся к ней.
— Ты был бы последним, кто узнал о происхождении Фараона. Я позаботилась об этом. Кто проговорился? — рука Джо сжалась в кулак.
— Я сам догадался... Почти сам...
— О чем теперь говорить! Хотя нет! Я сейчас сообщу госпоже Смеловой... нет, господину Калиостро...
— Джо!
— Да! И тебя никуда не отпустят!
— Джо! Не надо меня пугать громкими именами. И ты сама знаешь, что не сделаешь этого.
Она взяла мальчика и посмотрела на меня почти со злостью.
— Час назад я разговаривала с ОПКР, ходатайствуя, чтобы Луиса отдали на воспитание тебе. А ты от него отрекаешься, да?
Я промолчал, понимая, что перечить ей сейчас бессмысленно, как любой взволнованной женщине. Джо заметалась по комнате, и Луис, поначалу просто удивлявшийся ее тону — он привык к тому, что ее голос мурлыкающе-ласков и мелодичен, — теперь заплакал.
— Ты его пугаешь, Джо.
Джоконда поцеловала малыша и позвала няню. Луис тянулся к нам, однако умелая Нинель быстро переключила его внимание на себя, а мы с Джо вышли в гостиную комнату номера.
— Я знала, что если ты узнаешь о Хаммоне, то сотворишь черт знает что!
— Всё будет правильно, снова встанет на свои места.
— Только... какой ценой? — она с болью посмотрела мне в лицо; ее рука дрогнула было в невольном желании коснуться меня, но велением рассудка Джо подавила его.
— Пусть это будет не цена, а подарок. Ты могла бы считать так? Человек ведь может сделать подарок тем, кого любит?
— Подарок, а не жертву!
— Это не жертва. Никто не погибнет.
— Поехали, — решительно сказала Джоконда.
Я не понимал, куда она везет меня, пока не увидел издалека бруклинские развалины.
В небе уже проступил смутный серпик месяца, а подмороженная почва похрустывала под колесами автомобиля.
Вскоре Джо остановилась, и мы шли пешком ровно до того места, где год назад меня прошил смертельный луч.
— Это было здесь, — сказала она. — Я просто не успела. Чуть-чуть не успела.
— О чем ты?
— Об этом...
И у меня в руке оказался пульт для создания купола ОЭЗ. То, что я собирался выпрашивать у Джоконды хитростью.
— Пусть он поможет тебе хотя бы теперь.
— Ты догадалась?
— Да, но слишком поздно. Я не думаю, что он спасет. ОЭЗ может просто не включиться в том мире — и тогда всё. Но ты ведь за ним пришел к нам...
— Я хотел попрощаться. С Луисом, с тобой...
— Так прощайся.
Она отвернулась, чтобы я не увидел ее слез. Сделала вид, что разглядывает едва видимый в сгущающихся туманных сумерках контур сломанного моста и тусклые огни далекого города. Мне стало неловко. Я не думал, что она догадается, не предвидел, что привезет меня сюда, отдаст пульт и скажет эти слова. Я вообще придумал себе другую, как показывает жизнь, Джоконду. Приучил себя о многом не то что не говорить, а даже и не думать. Но сейчас промолчать было нельзя. Джоконда была именно такой, какой ее знало мое сердце.
— Я найду способ вернуться к вам. Не бывает так, чтобы выход отсутствовал...
— О чем ты говоришь!
— Я уверен.
— Тебя — элементарно! — пристрелят, как только вы окажетесь в мире Фараона. Понимаешь? Купол может не сработать.
— Он сработает.
— Вас обоих могут убить, ты это понимаешь?
— Это мы еще увидим.
— Самонадеянный болван!
— Джо, поехали отсюда... Здесь холодно.
— Он замерз! Нет, вы посмотрите на этого болвана — он замерз! Собирается лезть под пули — и замерз, как вам это нравится?!
Джоконда в сердцах отлупила мне всю руку от плеча до самой кисти. Пока мы шли к машине, пока ехали, я услышал от нее невероятное количество ругательств на итальянском, английском и кванторлингве. Она иссякла только возле гостиницы, в которой я снимал номер. И только потому, что больше не знала никаких языков, на которых можно было бы бранить меня еще.
Мы поднялись ко мне. Увидев собранную сумку, Джо сникла и отвернулась.
— Я ненавижу тебя, Кристиан Элинор, проклятый безумный фаустянский монах!
— А я не знал, что ты располагаешь таким богатым запасом ругательств...
Она ответила на мой поцелуй, но все-таки повторила:
— Я ненавижу тебя с первого взгляда, когда пришла в зеркальный ящик контрразведчиков на твой допрос! Я знала, что ты принесешь мне беду!
Ее пальцы расстегивали на мне куртку, рубашку, она то злилась, то боролась со слезами. У меня не получалось забрать у нее тревогу и боль. Она не отдавала. Я поднял ее на руки — мне всегда хотелось сделать это — пронес через весь номер в спальню и осторожно положил на кровать.
— Во сколько твой самолет? — Джо сжалась и взглянула на часы.
— В половине девятого.
— Утра?
— Да.
Она перевела дух и откинула голову в подушки:
— Разбуди меня. Я поеду с тобой.
— Куда?
— Не знаю! Не спрашивай, не зли меня! Хоть куда! Замолчи! Я не могу, я не хочу думать о том, что случится завтра утром!
— Хорошо.
— Да. И теперь я буду думать о тебе...
В последнее мгновение Джоконда предупредительно выставила ладонь, упершись мне в грудь, и со смущением сказала:
— Мне нужно предупредить тебя... Я... — она покраснела и засмеялась, — как сказать? Я не слишком опытна во всем этом... в том смысле, что на своем личном опыте никогда... В общем... вот...
Это признание вызвало у меня невольную улыбку: Джо думала, я этого не знаю. Но, дабы не смущать сильнее, я шепнул, что буду учитывать ее большую тайну и не причиню ей боли.
— Тогда учти еще одно, — Джоконда приподнялась и шепнула мне на ухо: — Я благословляю тебя на возвращение. Каждый день, каждый час, каждую минуту твоей жизни я благословляю на возвращение. Я буду думать о тебе, и пусть это выведет тебя оттуда, как нить Ариадны.
До самого утра мы не покидали друг друга.
— Я знаю теперь, что чувствует приговоренный к казни, — сказала она в тот час, когда и тьма уже не тьма, и свет не свет. — Сердце ноет и колотится, и всё кажется бредом, происходящим не с ним, а с кем-то другим, ведь с ним, с ним самим такого быть не может, не может! Никто не может прийти и вот так отнять у него жизнь, но он точно знает, что это произойдет... У него будет право на последнее желание, но желаний уже не останется. Каждый вздох он начнет считать величайшей ценностью и ни один не согласится променять на всё золото мира, если ему предложат...
И я тоже понимал теперь приговоренных к казни, но молчал. Каждый миг этой ночи впитывался в мое сердце навсегда, а дышать было больно и сладостно.
— Не давай мне заснуть, Кристиан. Теперь уже поздно тратить время на сон, и нам уже скоро ехать. Обещай...
Я ничего не обещал. Усталая, Джоконда заплакала, притихла и вроде бы на секунду, как думала она, закрыла глаза. Мне осталось только провести рукой по ее волосам. Джо тяжело всхлипнула и уснула еще крепче.
А моё время пришло.
— Как ты проснешься после долгого сна, так и я вернусь после ухода. Может быть, вернусь.
Над спящей Джокондой, которую я оставил за спиной, поклявшись самому себе не оглядываться, раскинулось два невидимых обычному глазу серебристых крыла — последнее благословение монаха.
7. Пирамида Путешествий
Местность близ Луксора, 21 марта 1003 года
Она была прекрасна. Ее грани сияли в лучах разъяренного светила, и перламутр нежным морем разливался по ближним холмам. Наверное, и это предвидел тысячу лет назад Александр-Кристиан Харрис. Наверное, он вернул себя в этот мир, став нынешним мной, чтобы сделать то, что должен был сделать, и провел через весь извилистый лабиринт своего Пути, чтобы я добровольно и уверенно принял то, что суждено. Кто знает... Теперь я могу лишь догадываться об этом...
Хаммон пыхтел, кряхтел, но не отставал ни на шаг. С самого Луксора над нами кружил, временами издавая протяжный звонкий не то крик, не то свист, печальный египетский сокол. Луис Чейфер всегда говорил, что это хороший знак, и насколько он был прав, нам предстояло убедиться вот-вот.
— Теперь мне надо переодеться, — я шагнул в небольшое углубление под нависающим из скалы камнем.
Фараон с интересом заглянул в мою сумку, из которой я вытащил запасную одежду и походную аптечку с минимизированным инструментарием. На его лице проступило разочарование:
— Ты что, вообще не взял оружие? Как же мы там?
— Оно нам не понадобится. А если бы понадобилось, то вряд ли даже плазменник помог бы против двадцати заряженных автоматов. Поэтому успокойся и просто иди за мной.
Он с сомнением поджал губы:
— Я, конечно, много чего слышал о вас, монахах... Всё-то вам по плечу. Но против лома нет приема. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. А на тебе даже броника нет. И этот парень смеялся, читая фельетон о дрессировщике Иглзе! Ты на себя в зеркало смотрел?
Я пристегнул аптечку к поясному ремню и вышел из-под камня. Теперь моя одежда почти сливалась по цвету с оттенками ландшафта. Если верить Фараону, то на его родине пески того же цвета, а это значит, что покровительственная окраска может пригодиться, когда мы будем уносить ноги из Тайного Кийара. Похожий костюм я взял и для Хаммона, вот только ему придется надеть его после переброски.
— Ничего не бойся, Фараон. Хуже, чем ты натворил, быть не может. Не волнуйся, чаще щупай пульс и кушай витамины — этим ты окажешь неоценимую услугу здешнему миру.
— Тебе бы только отшучиваться!
— Зато не ныть. Идем.
— Тогда с Новым годом! — буркнул он, поднимаясь с камня.
— Что?
— Ну, какое сегодня число?
— Двадцать первое...
— И что это, по-твоему?
— День весеннего равноденствия.
— Сам ты... весеннего равноденствия! Это Новый год!
— Хорошо. Потом расскажешь. А сейчас быстро сделай умное лицо, мы в зоне видимости камер наблюдения.
— Вот гад, а! — гыкнул Фараон.
Мы поднялись с ним по гладким, отполированным до перламутрового блеска ступеням.
Возле единственного входа уже толпилась группа экскурсантов во главе с гидом. Я подошел к гиду и попросился послушать его лекции. Он не возражал. Хаммон вытащил из кармана носовой платок и принялся обмахивать им лицо, иногда промокая пот: если терморегулянты в нашей одежде поддерживали нормальную температуру, то незащищенное лицо и руки страдали от солнечного гнева в полную силу.
— Нас к порталу-то подведут? — шепнул он мне.
— Подведут.
Нас пропустили без лишних вопросов.
