— В тебе загнулся автор эротического жанра, сердце мое! — она шлепнула меня по рукам, потянувшимся обнять ее, но с моих коленей не вскочила. — Уберись к черту! — а затем аккуратно коснулась пальцем моей до сих пор ноющей после удара переносицы. — Ничего, третий глаз не открылся?
Я засмеялся и откинул голову на валик, предоставляя Фаинке вытворять все, что ей заблагорассудится: целовать меня, расстегивать на мне одежду, не давать мне и пошевелиться... Исключительно, о чем я спросил, когда ее узкая ладошка проскользнула к моему паху, это не опасается ли она иметь дело с тем, кто, возможно, насквозь протравлен чертовым атомием.
— Единственное, чего следует опасаться, причем тебе, дурень, — ответила она, забрасывая за спину болтающийся медальон и с легким стоном наслаждения впуская меня в себя, — это что у тебя вырастут рога. И вовсе не от атомия, а если будешь плохо исполнять свои супружеские обязанности!
Да, Фанни — это Фанни. Всегда говорил и говорить буду!..
ТОМ 2. "ЭПОХА ЛИЦЕДЕЕВ"
"Фантастика — это реальность, доведенная до абсурда".
Рэй Брэдбери
"Реальность — это доведенная до абсурда фантастика".
Кейт Макроу-Чейфер
"Робот не может причинить вред человеку...".
Айзек Азимов
СВЯЩЕННИК, ЕГО ПЕС И ФАЛЬШИВЫЙ ДВОЙНИК ДИКА
(1 часть)
1. Крестины
Москва, квартира Фаины Паллады, 5 августа 1001 года
— Тебе сыграть побудку?
Замерцав, неуловимое сновидение растаяло. Я открыл глаза и едва не ослеп от безумного сияния солнца. Мне показалось даже, что я все еще на Колумбе.
Неутомимая Фанни тормошила меня, демонстрируя крошечные часики.
Я приподнялся, отобрал у нее часы и зашвырнул их подальше. Потом откинулся на подушку, поймал жену за руку, накрыл ее ладонью свои глаза. Мы засмеялись. Мне хотелось вернуть ночь и не двигаться еще хотя бы десять минут. Не думать о том, что нужно куда-то ехать, не вспоминать о работе...
— Хорош валяться!
— Фаина, отстань! — я на ощупь нашел на столике тоненькие чистящие пластинки и бросил одну из них в рот.
Пластинка тут же растаяла, а в напоминание о ней остался легкий холодок на губах, нёбе и в горле.
И почему время нельзя приручить?..
— Карди! — жена вырвалась и снова пощекотала меня по ребрам. — Нас ждут!
— Кто? — простонал я, трамбуя подушку у себя на голове.
Страусиная защита была тут же сметена, а я — выкопан из-под подушки:
— Ну я ведь тебе еще ночью сказала: сегодня крестины. У Энгельгардтов. Если мы не явимся, Ясна просто не поймет нас!
— Все как раз наоборот, — пробурчал я, все еще не осмеливаясь открыть глаза: нахальные лучи и так без всякого приглашения лезли под веки сквозь ресницы и пекли кожу. Не думал, что в Москве летом может быть так же жарко, как в Калифорнии. — Нас не поймут, если мы припремся туда с утра пораньше...
— Какое — "с утра"?! — возмутилась Фанни. — Я же тебе показала: время — обед! Вставай!
Это последний день моей командировки! Завтра утром я должен быть на работе. И этот последний день я должен провести черт знает как из-за дурацких крестин у Фаининой подруги, которую я видел прежде всего раз в жизни!
— Вынь моторчик! — я посмотрел на гречанку. И как ей удается хорошо выглядеть с утра после такой сумасшедшей ночи?
— Наконец-то я увидела их! Мои любимые глазки! — она чмокнула меня в веки и, потянувшись, взяла со стола кофе. — Это вам, сэр! Ты стал такой ленивый и спокойный, что я тебя не узнаю! Где ты оставил капитана моего сердца, черт возьми?!
Неужели она и правда выздоровела? Я не верил собственному зрению. Но Фанни, как и всегда, была столь искренна, что сомневаться не приходилось: ей гораздо лучше. Сколько в ней духа!
Я потянулся и с сожалением выбрался из скомканной постели. Болтая ногами, Фаина лежала на животе и через интерлинзу проглядывала какие-то сообщения на компе.
— Ты в душ? — спросила она, даже не оглянувшись. — Подожди, я с тобой!
Основательно залив всю ванную и забросав друг друга мочалками (собственно, обычное начало нашего дня, как и пять лет назад), мы выбрались, наконец, в столовую.
— Куда ты девала вчера мою рубашку?
— Начинается! Ты можешь пожрать, сидя без рубашки? Или мы такие все из себя, что теперь к столу без мундира — никак? — подколола она.
— Трусы снять? — уточнил я, похрустывая гренком.
— Такое солнце светит, а он всё о трусах! Кстати, Яська уже прислала мне гневное сообщение.
— Почему?
— Потому что мы уже должны были выехать к ним!
Я тяжело вздохнул. Мне так хотелось провести этот день тет-а-тет с собственной супругой, но жизнь, как всегда, отвесила мне плюху. И дались Фанни эти крестины! С каких это пор она стала придавать значение всяким условностям?
Порхая по дому в своем сиреневом полупрозрачном халатике, жена собиралась в дорогу. Я с удовольствием наблюдал за тем, как она красится, причесывается, одевается. А одевалась она, как всегда, с завораживающей тщательностью. Зажав во рту расческу, Фанни примеряла на себя кружевное белье и придирчиво смотрелась в зеркала. Как будто кроме меня это кто-то увидит... В процессе натягивания второго чулочка я не выдержал и, несмотря на ее бурные протесты, отсрочил наше появление пред очи Энгельгардтов еще больше. Сопротивлялась гречанка недолго. Интересно, смогу ли я такими методами удержать ее дома на весь день? Хотя вряд ли: после этой ночи я ощущал себя так, будто покатался в центрифуге, включенной на полную мощность.
— Бешеный! — ворчала Фанни, вынужденная начинать свой туалет заново, и между делом показала мне язык. — Бешеный похотливый козерогий бычок! Прав был тот дед-Соколик! Имей в виду, — она ткнула расческой в мою сторону: — еще одно такое поползновение с твоей стороны — и в свой Нью-Йорк ты полетишь в гордом одиночестве!
— Обещаю два. Таких поползновения. Или даже три... Нет, три — это я загнул.
— Ты собираешься или нет?! — в притворной ярости завопила жена.
— Дорогая, а какая губная помада, на твой взгляд, мне пойдет сегодня? — я, подначивая и передразнивая Фаинку, вертелся перед зеркалом.
— Боже мой! — взмолилась она.
Разумеется, я был готов раньше нее, а потом еще и ждал в машине, со скукой разглядывая бегущих по своим делам прохожих. Как все это знакомо! Что, Калиостро, ублажил свою ностальгию?
Фанни стала еще лучше, чем пять лет назад. Она вся светилась.
— Может, не поедем? — с последним проблеском надежды спросил я.
— Ну, Карди, ну, сердечко, ну потерпи, это ведь ненадолго! — коварно засюсюкала она, ласкаясь ко мне в автомобиле. — Я ведь теперь долго их всех не увижу!
Я проворчал что-то вроде — "не больно-то ты переживала, когда долго не виделась с ними и прежде, уж мне ли не знать", но сопротивляться больше не стал. Она предусмотрительная: вытащила из меня обещание вчера, когда я мало что соображал и готов был соглашаться со всем, что бы ни взбрело ей в голову. Никогда не стоит забывать, что все женщины от природы — "провокаторы-манипуляторы". Хитрая все-таки штука — Природа...
* * *
Москва, особняк семьи Энгельгардт, 5 августа 1001 года
Дом Энгельгардтов находился в самом центре Новой Москвы. Внешний вид роскошного "фамильного особняка" вызвал у меня ощущение кича. Кроме того, дом все еще реставрировали, и нарядность фронтона никак не могла скрыть скрытое строительными лесами и кривыми елями правое крыло. Если "готический дворец" покойной Маргариты Зейдельман навевал мрачные мысли, а внутренняя атмосфера помещений угнетала, то в данном случае никаких эмоций, кроме легкого недоумения и вопроса "зачем?" не появлялось. А может быть, это просто я не выношу чрезмерно больших жилых зданий...
Фанни ускользнула, едва мы припарковались в подземном гараже. Кажется, она хотела успеть переговорить с капитаном Буш-Яновской, но вообще-то могла бы подождать меня.
Я поймал себя на мысли, что ворчу. Не вслух, но с наслаждением. Так было и несколько лет назад. Я был счастлив от каждой минуты присутствия жены рядом со мной — и при этом постоянно бухтел и препирался с нею. Думаю, она сама провоцировала меня на такой стиль общения. Это было вроде игры, вошедшей в привычку. Соблюдение баланса. Суеверное отпугивание завистливых сущностей. Не знаю, чем еще. Но уверен: все неспроста.
Машин в ярко освещенном гараже было пруд пруди. Нового выпуска и старенькие, сверкающие и поблекшие, всевозможные модели стояли в несколько рядов. И даже здесь, в компании со всей этой техникой, будто нелепое напоминание о том, для чего все собрались, на весь потолок был растянут стереослайд с изображением разодетого во все розовое беззубого малыша. Малыш улыбался, словно для рекламы, и все время тянулся рукой куда-то вверх — и так постоянно: сюжет был "закольцован". Все-таки хорошо, что я имел опыт поездки в Инкубатор, иначе не на шутку испугался бы, как такое маленькое и неоформленное существо решились выволочь на всеобщее обозрение. Ведь даже в рекламе снимались дети не моложе трех лет, а в реальной жизни я видел только пятилетних. Слайд оставил у меня впечатление кощунства, и я поспешил к выходу.
Обогнав веселую толпу из незнакомых мне людей, я стал высматривать впереди Фанни и Полину. А попутно, конечно, мое зрение фиксировало все происходящее вокруг: по управленческой привычке я считаю, что большие сборища — это не к добру. На уровне рефлексов. И вряд ли кто смог бы доказать мне, что это не так.
И когда, вывернув из-за дверей, я оказался во дворе особняка, то в груди у меня что-то екнуло.
Это был человек. Человек и собака.
На мужчине было свободное длинное одеяние темно-лилового цвета. Он шел, пряча руки в обшлагах широких рукавов.
А рядом, прихрамывая, трусил крупный зверь, которого я в первый момент и принял за пса. Но при внимательном рассмотрении он оказался волком, длинноногим черным волком с хвостом-лопаткой и открытыми ранами на голенях обеих передних лап. Когда я смотрел на это животное, у меня было ощущение, что зрение мое слегка "плывет". Наверное, обычная голограмма, вроде моей Баст, подумалось мне. Я сумел убедить себя в этом и успокоился. Единственное, что смущало — почему у голограммы на лапах язвы? Для излишней правдоподобности?
Будто уловив мои сомнения, человек остановился и обернулся.
Мой череп прошила боль. Ну конечно, разве она могла дать забыть о себе? Я ведь так давно не испытывал этих поразительных ощущений, когда кажется, будто тебе в черепную коробку всунули еще одну голову, и она там пухнет, движется, тесня твой несчастный мозг.
Наученный прошлым опытом, я наклонился вперед и прижал к носу заготовленный на такой случай платок. В ноздрях стало горячо и мокро. Вот же черт!
Тайфун из чуждых мне воспоминаний закружил в моем полураздавленном мозгу.
Я не успел ухватиться локтем за карниз пристройки и рухнул на колени. Потом уже понял, что рухнул. Только что стоял на ногах — и вот теперь корчусь на плитах, а коленные чашечки дребезжат от удара.
А затем и боль, и тайфун внезапно отхлынули. Человек в лиловом, наклонившись, придерживал меня за плечи. И от него исходила такая сила — мягкая и целительная одновременно!..
— Лучше? — спросил он.
Сквозь рассеивающуюся пелену я увидел черты его лица — что-то птичье, немного хищное, но выражение не отпугивает, а располагает. И в глазах — искреннее сочувствие. Такое редко увидишь у кого-либо в наши дни. Черный волк стоял поодаль и будто наблюдал за мной.
Хорошенькое зрелище мы представляли собою для тех, кто выходил из гаража: стоящий в позе блудного сына крепкий парень с перемазанным кровью носовым платком, незнакомец в одежде древнего монаха и настороженный пес, исподлобья взирающий на этих двоих.
— Простите, святой отец! — сказал я, поднимаясь на ноги.
— Меня зовут Агриппа, — он первым протянул мне руку.
— А это?.. — я кивнул на волка.
— Это... — Агриппа попустил секундную заминку. — Это мой помощник. Фикшен-голограмма.
— Я так и подумал. Благодарю вас.
— Не стоит, — священник вглядывался в меня, будто силясь отыскать какие-то знакомые черты.
Я понял, что наша беседа слишком затянулась, отвлекая меня от моих, а преподобного — от его целей. Наскоро представившись (без упоминания своего рода деятельности), я направился к дому.
Моя супруга и Полина Буш-Яновская тихо беседовали на крыльце парадного входа.
— Хай! — сказал я капитану, с удовольствием разглядывая на ней изумрудно-зеленое платье — непривычное моему глазу убранство суровой рыжеволосой напарницы.
Обе женщины уставились на меня с таким видом, что я поневоле оглянулся: может, эти взгляды адресованы не мне?
— У тебя снова?.. — Фанни приложила пальцы к своей переносице, а Полина слегка нахмурилась.
— Ерунда, — отмахнулся я.
— Как ты?
Я повертел кистью руки, этим невнятным жестом отделываясь от ненужных расспросов. Ну не говорить же им, в конце концов, что хорошо представляю сейчас ощущения Зевса-Юпитера накануне рождения Афины Паллады*...
___________________________________________________________
* В соответствии с древним мифом, эта дщерь Громовержца родилась необычным способом — из головы собственного отца. Богиня войны и мудрости являлась, пожалуй, единственным из отпрысков любвеобильного Зевса, увидевшим свет без посредства женщины.
— Мне это не нравится, — сообщила Фаина и взяла меня под руку и потянула за собой в дом.
Сопротивления с моей стороны не было. Мне хотелось лечь, свернуться калачиком — и чтобы обо мне забыли на ближайшие несколько часов.
В парадном нас встретила усталая сержант Энгельгардт. Все в доме переливалось голограммами виновницы предстоящего торжества: Полина Энгельгардт, омываемая в ванночке, Полина Энгельгардт, размазывающая питательную смесь по себе и Ясне, Полина Энгельгардт в гневе и радости...
— Культ Энгельгардт-младшей? — насмешливо уточнила Буш-Яновская у меня за спиной.
Яся немного смутилась:
— Это мама...
Договорить она не успела. Дом пронзил истошный вопль. Ч-черт, моя голова едва не разлетелась на тысячу кусков.
— Чего это? — послышался голос Валентина.
— Не обращайте внимания, — вздохнула Ясна. — Это просто папа не дал дочери погремушку...
Следом послышались препирательства взрослых — женщины и мужчины. Я зажмурился, иначе глаза мои от такой акустики могли бы запросто вывалиться из глазниц.
— А это бабушка ругает папу за то, что он не дал дочери погремушку... — продолжала комментировать сержант, болезненно кривясь.
Несколько роботов, топоча, побежали вверх по лестнице.
— А это роботы побежали с успокоительным к бабушке, которая ругает папу за то, что он не дал дочери погремушку...
— В доме, в котором живет Энгельгардт, — завершила Фанни, переиначивая строчки нашего с нею любимого стиха из архивов Наследия. — А что, они всегда так орут?
— Это — орут?! — с отчаянием и снисходительностью, которые парадоксально сочетались в ее голосе, переспросила Ясна, провожая нас в зал. — Фанни, поверь мне, это они еще тешатся.
