...Снап встретил меня у двери, как всегда. Но вел он себя подозрительно: как-то нехорошо лаял, с подвыванием, с тревогой. Поджимал обрубленные уши и совсем не двигал коротким хвостиком, которым обычно так забавно крутил, когда видел меня или мужа.
Едва я ступила на первую ступеньку ведущей наверх лестницы, зазвонил телефон. Снап разразился бешеным лаем. Я махнула рукой, и он не мог не подчиниться и не замолчать.
— Да, я слушаю!..
— Доктор Бергер? — проговорил голос мужчины с сильным местным акцентом.
Я узнала коллегу, доктора Джафара.
— Слушаю вас, Джафар...
— Мэм, к нам в тяжелом состоянии сейчас привезли Кларенса. Он оказался... во время перестрелки на одной из улиц. Шальная пуля...
Меня затрясло. Трубка едва не выскочила из моей взмокшей ладони. Снап заскулил и виновато спрятался под стол, потому что всегда получал нагоняй за несдержанное поведение.
— Я сейчас приеду.
— Мэм! Доктор! Кейт! — он перебрал все возможные обращения. — Через десять минут комендантский час... Вам лучше оставаться дома. Мы будем оповещать вас обо всех...
— Я выезжаю.
Кларенс, потерпи! Дождись моего приезда! Я вытяну тебя...
Как же Снаппи рвался за мной! Он едва не разорвал на мне юбку, не давая уйти без него, он выл и бесновался, впервые в жизни не реагируя на команды. Но я не могла взять его с собой по многим причинам, и потому пришлось мне обмануть мою умницу:
— Ну, хорошо, — сказала я. — Неси намордник и поводок, Снаппи...
Вне себя от радости пес бросился в комнату, а я выскочила за дверь.
Улицы были пусты. Мою машину остановил патруль. Все закончилось тем, что я оказалась за решеткой как нарушитель комендантского часа. Я была вне себя от гнева и отчаяния. У меня отобрали все — от документов до мобильного телефона. Даже предупредить своих коллег о том, что произошло, возможности мне в участке не дали.
Бог ты мой, что будет с Кларенсом?..
Начальство появилось лишь под утро, и я стала требовать, чтобы мне разрешили позвонить. Позвонить мне разрешили, но разбираться не торопились. Будучи в полном изнеможении, я набрала номер своей клиники. Мне сказали, что мой муж умер в час ночи. Мне не удалось заплакать. Я опустила руки.
Так прошел еще один день и еще одна ночь. К чему я только ни прибегала — к угрозам, просьбам, уговорам. Глас вопиющего в пустыне — вот чем это было.
Утром третьего дня поднялась суета. Судя по всему, тут ждали какой-то инспекции. Только бы она появилась здесь! Только бы появилась!
И в кои-то веки судьба показала мне лицо вместо привычного тыла: дежурные рядовые открыли двери в наш короткий коридор, а мы, заключенные, прижавшись к решеткам, зашумели. Меня оттеснили было к стене, но я прорвалась вперед, чтобы из последних сил закричать:
— Офицеры! Я врач, хирург! Меня задержали из-за комендантского часа! Мне даже не дали договорить по телефону, и в больнице не знают, где я! Рассмотрите мое дело, прошу вас! У меня позавчера убили мужа! Помогите нам, здесь много арестованных ни за что!
— Да что ты орешь, истеричка? — прошипела у меня за плечом толстая дама в бордовом вязаном свитере.
От нее несло потом и ненавистью.
— Пока не заорешь — не услышат, — ответили ей по-французски, но я уже не знаю, кто.
...В полуобморочном состоянии успеваю заметить знакомую высокую фигуру в черном мундире. Боже! Со знаками отличия полковника...
Луис Чейфер!
— Мистер Чейфер! Полковник!
Он и без того смотрел на меня, отыскав по голосу в толпе. За ним следом шел Кристиан Харрис. И тоже, кажется, повышенный в звании — капитан. Было еще три офицера сопровождения...
— Миссис Бергер?! — Луис оглянулся на начальника участка (тот сжался). — Что вы здесь делаете, Кейт?!
— Полковник, я тоже хотела бы это узнать!
— Комендант, немедленно откройте камеру! — не глядя на начальника, бросил Чейфер. — И разберитесь с делами задержанных.
Кристиан Харрис проследил глазами за тем, как комендант собственноручно бросился исполнять приказ полковника. Я прижала к губам сжатую в кулак руку и расплакалась — впервые за все эти дни.
— Все, сэр! — начальник участка козырнул.
Я выскочила к своим избавителям.
— Нарушителей комендантского — отпустить! — отдав приказ, Чейфер круто развернулся и пошел обратно к двери.
Харрис посторонился, пропуская меня вперед. И позади нас хвостом затрусили подхалимы из местного заведения.
— Черт знает что делается! — услышала я, как распекает кого-то полковник. — Немедленно фамилии! Я подам на вас рапорт! Капитан! Доставьте доктора Бергер домой!
— Есть, сэр! — отозвался Кристиан Харрис и снова пропустил меня вперед.
Под мелким секущим дождиком мы подошли к их джипу "Мерседес", припаркованному у обочины узкой проезжей части. Огромный, черный, похожий на катафалк.
Кларенс, мой муж, мой бывший муж, очень любил эту марку... У меня снова навернулись на глаза слезы.
— Соболезную, мэм, — капитан, будто угадав ход моих мыслей, открыл дверцу автомобиля.
— Спасибо вам, мистер Харрис, — вместо того чтобы сесть, я бросилась к нему, вцепилась ему в плечи и, прижавшись лицом к мундиру, разрыдалась.
— Мэм! Миссис Бергер! Мэ-э-эм! — он погладил меня по спине. — Садитесь, мэм! Вам не за что меня благодарить. Садитесь. Все будет нормально.
Я утерла слезы и сырость под носом. Кристиан завел мотор, и мы уехали из этого проклятого места.
— Ваши раны... не беспокоят? — спросила я, чтобы отвлечься и не рухнуть без сознания.
— О, почти нет! — он улыбнулся мне в зеркало, снял фуражку, и лицо его сразу помолодело, а глаза приняли тот самый серо-стальной оттенок, который тогда так привлек мое внимание.
— Вас... не комиссовали? Обычно после таких ранений комиссуют...
— Хотели. Но я остался в армии. Мне нечего делать "на гражданке"...
— Может ли такое быть?
Снова короткий взгляд в зеркало:
— Как видите. Когда нас рекрутируют, нам говорят о возможности поездить по миру. В свое время я многое бы отдал за эту возможность.
— А иным образом посмотреть мир — никак нельзя?
— Я в вооруженных силах с восемнадцати лет. Было время привыкнуть...
Я подумала, что по-своему он прав. Я ведь тоже "повидала мир" лишь из окон своей клиники, крутясь, как веретено, день и ночь, день и ночь, из года в год... К пенсии можно так устать, что смотреть на этот мир не захочется. Это ведь только легкомысленный Чейфер относится ко всему как к забавному развлечению. Ему не нравилась размеренная американская жизнь (учеба — накопительство — пенсия — гроб), и он, видите ли, искал острых ощущений. Чтобы "не как у всех". А на самом деле — другой вид того же "как у всех"...
Мне показалось, что мотивы Харриса нужно искать совсем в другой плоскости. Но рассказывать о них Кристиан не торопится.
— Вы сколько лет в Египте, Кейт?
— Почти шесть.
— И вы видели Египет?
— Нет. Конечно, нет. Когда?!
— Вы хотите побывать в том Египте, который вы не знаете? А на Тибете? В Гималаях?
— М-м-м... мистер Харрис, сейчас я хочу только одного — уснуть. Очень надолго. А потом уехать из этого ада. В другой...
Он ничего мне на это не ответил. Но мое отношение к жизни ему явно не понравилось.
Мне предстояли похороны мужа и дальнейший отъезд к отцу в Буэнос-Айрес.
Полковник Чейфер направил ко мне нескольких солдат, которые помогли собрать вещи и отправить контейнер через Атлантику. Затем он позвонил сам и сообщил, что мои тюремщики получили наказание за жестокость по отношению ко мне. Мальчишка. Полковник, но мальчишка. Он думал, я буду злорадно потирать руки...
Кларенса я похоронила в Порт-Саиде, ибо его родственникам, как выяснилось, было абсолютно все равно. Теперь-то я и поняла, почему он так не хотел возвращаться на родину. Его там никто не ждал. Он молчал об этом шесть лет... Страшно понять, что человек, которого ты, по сути, не знал, а значит, особенно и не любил, видел в тебе единственную родную душу. Прости меня, Кларенс...
Когда все вопросы были решены, а отлет близился, полковник нашел время для визита в мой (да уже и не мой, пожалуй) пустой дом.
— Как вы, Кейт?
— Привыкаю к роли вдовы... — мне хотелось казаться бодрой и неунывающей, но вышло плохо, и Чейфер при всей его беззаботности увидел это.
— Вам, мэм, нужен сопровождающий? Могу командировать с вами одного из своих подчиненных...
— Нет. Разве только капитана Харриса, — я понимала, что ставлю перед ним нереальную задачу, но если я кого-то и хотела видеть возле себя, то лишь Кристи.
— Простите, мэм, капитана никак не могу. Он нужен здесь. Простите!
— Да что вы, мистер Чейфер! Вы и без того уже бесконечно помогли мне. Я перед вами в неоплатном долгу...
Луис расхаживал по пустой комнате и жевал жвачку. Потом не очень решительно, будто боясь отказа, спросил:
— Вы позволите мне навестить вас в Аргентине? Это не плата по счетам, конечно, не подумайте чего!
— Я почту за честь, сэр... Да что там! Я буду рада видеть вас, Луис! — я тоже улыбнулась и, чтобы ободрить, обняла его: по-видимому, там, у них, совсем свихнулись на законопослушании, и нормальный мужчина теперь не мог сказать что-либо нормальной женщине без сотни оговорок — в страхе быть неверно истолкованным.
Вначале его объятия носили исключительно вежливый характер, но в какое-то мгновение я заметила, что он, перестав жевать, подозрительно замер и не торопится выпускать меня. Я тут же отстранилась.
— Простите, — сказал он.
Мы оба поняли, о чем шла речь. Чейфер почесал лоб, придумывая, что бы такое сказать. Расставаться со мной полковнику не хотелось. Он был так бесхитростен, что все намерения можно было прочесть на его красивом лице. Смерть Кларенса нисколько не огорчила американца. Более того: Луис воспринимал это как устранение ненужной помехи на пути ко мне.
Тема нашлась быстро: на нее навели подвывания запертого под лестницей Снапа.
— Вы так и не покажете мне Снаппи?
— О, нет, полковник! Он, конечно, дисциплинирован, однако смерть хозяина повлияла на него... очень угнетающе. Никто ведь не поручится за то, что собаке не взбредет в голову броситься...
— Ну что ж, жаль...
С очевидным нежеланием Чейфер покинул меня.
А следующим утром я уже летела через океан.
3. Сын Чейфера
Прошел еще один год. Я работала в клинике и ухаживала за старым отцом, который теперь, после смерти мамы, часто болел...
Осенью в Аргентину приехал американский президент. И это ознаменовалось появлением в Буэнос-Айресе полковника Луиса Чейфера. Осень в Северном полушарии — это разгар весны у нас. После холодного и слякотного Нью-Йорка Чейфер здесь отдыхал.
Мало того: он тут же взялся ухаживать за мной, едва увидел, что меня провожает один коллега, доктор Сампрос. Я отвергала обоих. Меньше всего мне хотелось сейчас сердечных увлечений.
Но военный оказался настойчив. И щедр. И романтичен. Его фантазия не ограничивалась цветами, огромными корзинами роз, которыми курьеры заставили весь наш с отцом дом. Он притаскивал ко мне под окна толстеньких аргентинцев с гитарами, и те по полночи пели своими красивыми голосами серенады, посвященные мне. Он покорил сердце моего свирепого Снапа и оказался единственным человеком, кроме меня, кому стал доверять этот пес.
Одного я не понимала: зачем я, неюная, в общем-то, женщина, понадобилась этому красавцу-офицеру? Он мог получить любую, на кого только обратился бы его волоокий взор. Луис — легкий, инфантильный человек, не меняющийся с годами; и я — битая, ломанная, с адом в душе и без цели в жизни...
...В ту ночь мы с Чейфером сидели у моря на скалах и, опершись друг о друга спинами, разглядывали созвездия. Небо было щедро усыпано звездными скоплениями, точно кто-то запорошил мукой черный противень.
— Интересно, сможем ли мы когда-нибудь добраться хоть до одной из них?.. — я подняла голову и долго не могла отвести взгляда от Кассиопеи, похожей на латинскую W.
— Когда-нибудь — наверное. Но разве мало интересного у нас, на Земле? — Луис покосился на меня через плечо.
— Много, даже слишком. Мне кажется, что до тех пор, пока мы, как безумные, будем убивать друг друга, Бог не позволит нам взглянуть на иные миры...
Полковник подхватил мои слова и продолжил, имитируя даже мою интонацию:
— Я думаю, что человека можно лишить этой страсти только под дулом пистолета. Жажда убийства, овладения новыми территориями у всех животных, в том числе и у человека — в крови...
Я не ожидала от него таких речей. Будто другой человек, подменивший полковника, сидел сейчас со мной на остывающих камнях.
Внизу шумело невидимое море. Было очень темно.
— Значит, мы никогда не увидим новых миров... — вздохнула я.
— Ну почему же? Мы чего-нибудь придумаем, даст Бог... Мы ведь еще и чертовски изобретательные животные. Ко всему прочему...
Я улыбнулась: он был так спокоен и уверен в своих словах.
Мне не хотелось сопротивляться, когда Луис повернулся ко мне и стал целовать мою шею, волосы, висок. Мое тело, уже год не ведавшее ласк, восстало против разума, и я даже не подумала о некоторых вещах, о которых стоило бы помнить после печальной истории на приеме у Джоан.
В ту ночь Чейфер остался у меня, чтобы затем исчезнуть еще на целый год. Это был другой мужчина, которого я не знала и которого, кажется, полюбила. Мне казалось, что на это я уже неспособна. На любовь. После жизни с сухим и правильным Кларенсом полковник показался мне вулканом страстей, неистощимым на нежности, веселым. Несколько месяцев мне пришлось себя уговаривать, что все это я о Луисе нафантазировала в минуты слабости. А потом стало совсем не до того.
Конечно, признаки зарождения во мне новой жизни я определила так же быстро, как и в прошлый раз. Мне бы пойти к Джоан, приехавшей в Аргентину вслед за мной (после ужесточения порядков в Порт-Саиде сюда, в Буэнос-Айрес, вернулась половина персонала нашего египетского госпиталя). Но что-то меня удержало, несмотря на изнуряющую круглосуточную тошноту, слабость и нервозность. Я решила, что если не дано, то я этого ребенка все равно потеряю: я не девочка, ослаблена, да еще и аборт был. Шансов выносить не очень много. Ну а если дано...
На Рождество мы с Джоан дежурили в клинике:
— Ну ты даешь! — с насмешкой сказала она. — Плодовитая, как коза. Ты бы хоть предохранялась, светило хирургии, если "залетаешь" на раз-два-три!
— А что — разве заметно? — я бросила взгляд на свой живот: вообще-то рано еще, и трех месяцев не было.
Джоан только фыркнула, и я поняла, что сказала глупость. Через нее столько таких, как я, прошло, что теперь она, вероятно, сумела бы определить зачатие уже на вторые сутки...
Мы чокнулись высокими барными стаканами и выпили за праздник.
— Сколько там у тебя? Недель восемь?
— Девять... — кивнула я, — с небольшим...
— А хочешь — прямо сейчас почищу? Мне все равно ведь до утра делать нечего.
Она сказала это будничным голосом, словно речь шла о подстрижке. Меня покоробило. Все запротестовало во мне, хотя прежде я не особенно радовалась своему положению: меня все раздражало, а когда я воображала свою изуродованную и разбухшую фигуру, какой она станет после всех этих пыток, то появлялось желание удавиться. Но ведь там у меня ребенок Луиса. А я еще не настолько замучилась, чтобы забыть веселого американского полковника. Мысль о том, что малыш, возможно, будет таким же симпатичным, как его папаша, размягчала мою излишне чувствительную психику.
