И чем темнее становилось над холмом, тем явственней проступали серовато-бурые горные кряжи на искалеченной метеоритами Блуждающей, тем тоскливее разливался ее лунный свет, так что казалось: подбрось вверх камень — и собьешь ее, близкую, выпуклую, загадочную...
— Свифтовская Лапута, — проговорил Палладас, в восторге разводя руками. — Настоящая Лапута! Не удивлюсь, если великий сэр Джонатан побывал здесь в своих философских снах!
И Фергюссоны, несмотря на мастерскую маскировку, выглядели сейчас Диком и Полиной, точно лунный свет содрал с них фальшивый облик солидного господина и его суетливой "супруги", вернул их глазам истинный, только Буш-Яновской и Калиостро присущий блеск. Но другое беспокоило Палладаса, а потому, насмотревшись на Блуждающую до боли в шее, он стал придумывать, как пообщаться с мальчишкой Эдмоном. Ему надо было узнать еще и еще подробнее, однако присутствие Ламбера и "супругов" делало это предприятие невозможным.
— Могу посоветовать вам, госпожа Фергюссон, прекрасную ремонтную. Очень быстро восстанавливают машины после любой поломки, — чуть пригнувшись к уху Полины, прошептал биохимик.
Та взяла из его пальцев карточку и мельком прочла, после чего в полной рассеянности поблагодарила.
— А супруг ваш, господин Фергюссон, случаем не в ВПРУ ли работает? — продолжал натиск Алан, заставляя Буш-Яновскую слегка отодвинуться.
Вдалеке снова прогрохотал взрыв.
— Вы угадали, господин... э-э-э... Палладас. Он офицер Управления. Более подробную информацию я не могу, простите, дать... А что?
Палладас усмехнулся. Умело она ввинтила это "э-э-э". Он-то внешность не менял, в отличие от них, чтобы вот так "э-э-э"!
— Да ничего. Просто мы с вашим мужем отчасти коллеги: я заведующий биохимическим отделом Лаборатории ВПРУ...
— Господин дяденька, а вы чернокнижник, да? — коварно уточнил болтливый Эдмон, которому давно уже надоело таращиться в бинокль.
Мимо них медленно проехала установка, донельзя напичканная аппаратурой для съемок. Дежурные управленцы шли чуть впереди нее и освобождали дорогу, приказывая зрителям разойтись в стороны. Когда шум и толкотня прекратились, мальчишка снова куда-то исчез:
— Я с ним с ума сойду! — простонал Ламбер. — Наверняка забрался к операторам! Нет, всё, это невозможно!
Извинившись, он бросился на поиски своего отпрыска. Проводив его взглядом, Калиостро медленно повернул свое, то есть Фергюссоново, грузное тело к Палладасу:
— Знаете что, господин Палладас, а вы бы оставили нам свои внеслужебные координаты... так, на всякий случай...
— С преогромным удовольствием!
И, отдавая Дику свою визитку с переливчатой голограммой в виде поедающего собственный хвост изумрудного змия — древним символом алхимии, ныне используемым как эмблема служителей управленческой Лаборатории, — Палладас нарочно придержал ее, снизив тон почти до шепота:
— И, пожалуйста, господин Фергюссон, в случае крайней необходимости непременно вспомните обо мне! Непременно!
А в ушах его до сих пор звучал детский голос с недетской фразой: "Есть у меня предчувствие, что скоро им очень понадобится ваше ходатайство". И тот, кто это сказал, вряд ли преувеличил серьезность событий...
DER KRIEG. НАЧАЛО...
(2 часть)
1. Пробуждение
Тишина... Я стоял на самом краю пропасти и смотрел вниз. Туда, где в обуглившейся земле среди разбросанных валунов зияла громадная, идеально круглая дыра. И поскольку мне было совершенно точно известно, что этого быть не должно, странные чувства захватывали меня. Таинственное. Пугающее. Важное. Всего лишь шаг...
Я не успел узнать, что крылось в полости под землей, не сделал последнего шага. Грохот камнепада расколол прежнюю картину безмолвия.
С противоположной стороны из пропасти на плато выбиралось самое страшное, что могло быть для меня. И вот уже позабыта тайна провала у подножия скалы. Позабыто все, остался лишь я и то, что вот-вот должно было явить себя передо мной.
Лязгнув подковами, на скалистую площадку тяжело поднялся полыхающий огнем конь размеров немыслимых и немыслимой же мощи. И еще страшней коня был всадник. Враг.
Тут что-то обожгло холодом мою босую ногу. Не сводя глаз с Желтого Всадника, я нагнулся и поднял ледяную секиру. Едва это произошло, враг взъярил скакуна и с обнаженным мечом понесся на меня. А за спиной была только пропасть, на дне которой притаилась черная необъяснимая дыра...
Лицо всадника было серым, мертвым и... моим. Венец из шипящих змей извивался на его волосах, а шею охватывало ожерелье воспаленных язв, но истинный ужас был порожден ни чем иным, как подернутым патиной распада моим собственным лицом, без всякого зеркала возникшим передо мной. Желтым штандартом взметнулся и хлопнул на ветру плащ. И мертвый воин ударил. Его раскаленный до багреца меч высек из моей секиры ледяной каскад, и, тая в воздухе, осколки падали наземь горячим дождем.
Конь поднялся на дыбы, навис надо мной, готовя мне гибель. Я бросился ему под ноги, кубарем проскочил, опалившись, между гигантскими копытами, и направил удар секиры в хребет Желтому Всаднику. Его меч отбил мое оружие: не поворачиваясь, враг защитил свою спину, а я лишь чудом увернулся от копыт лягнувшего коня. Мое тело теряло послушность, будто впадая в покойницкое окоченение.
Желать двинуться — и быть бессильным это сделать...
Тогда с победным возгласом Желтый Всадник, ухватив рукоять меча обеими руками, всадил пламенное лезвие мне в грудь. Взрыв моего мира оборвал все, что еще связывало меня с жизнью...
...и я пришел в себя; по обыкновению — залитый кровью и неспособный пошевелиться, даже открыть глаза.
— С возвращением, мой мальчик! — сказал знакомый голос.
* * *
Фауст, Тиабару, неподалеку от монастыря Хеала, июнь 1002 года
Неладно было на душе Квая Шуха. Зачем наставник Агриппа так осторожничал и назначил встречу в заброшенной часовне вместо того чтобы прийти прямо в его монастырскую келью. Растеряв друзей, всех до единого, Квай стал недоверчив и угрюм. Он никогда не признался бы даже себе, что вера его пошатнулась. Какая-то маленькая, незначительная особенность истины никак не хотела выдать себя ему, что-то он не понимал и делал не так. Где-то в его представлениях о мире таилась осечка, но дабы найти ее, надо было сосредоточиться — и молодой монах пребывал в непрестанном напряжении. В чем крылся смысл проверки, ниспосланной ему, когда погиб рыжий Сит, когда признанного виновным Вирта заточили на всю оставшуюся жизнь в страшный Пенитенциарий, когда сгинул длинноволосый Зил, заводила и выдумщик Зил, о котором все наставники отзывались, осуждающе качая головой?! Что хотел сообщить Всевышний ему, Кваю? Да и есть ли вообще Создателю дело до множества людишек, населивших суровый Фауст?
Где-то рядом только что осыпалась облицовка. Шаги. Дождь припустил, как нарочно...
— Квай, здесь ли ты?
И магистр Агриппа встал, озираясь, спустил на плечи капюшон. Квай Шух вышел к нему из-за полуразрушенной стены.
— Да, наставник, — он хотел опуститься на колено и в обычном приветствии прижать губы к худой руке учителя, однако магистр с тенью досады оборвал его и заставил подняться.
— Сейчас ты идешь со мной, мальчик. Но заклинаю тебя, не задавай мне излишних вопросов. Ты сам все увидишь.
— Хорошо, — удивленно согласился Квай, и они пошли.
Монах думал, что они двинутся к Хеала, но Агриппа свернул к реке и повел его по берегу прочь из городка. Вскоре они вышли за пределы Тиабару, и больше никаких построек не было впереди, лишь невысокие скучные холмы и поникшие деревца разнообразили картину перед глазами. Коли уж Квай дал обещание не выспрашивать, он молчал, но в душе гадал, зачем они делают все это и от кого прячутся.
— Спускайся и входи за мной в реку, — приказал Агриппа. — Не раздевайся: нам придется глубоко нырнуть, и одежда в любом случае вымокнет.
— Хорошо, — снова ответил монах.
Русло, вначале похожее на канаву, расширилось. Земляные берега переходили в скалистые, поросшие мхом, откосы, становились все круче, нависали. Струясь между каменных стен, вода издавала звуки, похожие на человеческую речь. Это было неприятно, еще более неприятно, чем ледяной поток.
— Сейчас набирай в грудь воздуха, ныряй и плыви за мной, — распорядился магистр. — Не отставай, можно сбиться с пути, а там лишь один грот, где можно вынырнуть, остальные полностью в воде.
Они нырнули и поплыли. В мутноватой воде Агриппу видно было плохо, да и глаза у Квая с непривычки заболели, а в какое-то мгновение промелькнула шальная мысль: что, если наставник заблудится, и им не хватит воздуха? И все-таки магистр приплыл точно в нужный грот. Они прошли по убывающей воде и очутились в подземной пещере.
— Отожмем одежду и пойдем дальше, Квай.
Стараясь не клацать зубами, молодой монах повиновался старому. Ухватывая и выкручивая в четыре руки рясу сначала одного, затем другого, они отжали из ткани воду.
Путь был долгим и еще более однообразным, нежели по поверхности земли. Темный коридор, освещаемый только лампой, которую Агриппа вытащил из ниши в каменной стене и зажег, то сужался, то раздвигался, то становился выше, то заставлял сутулиться и пригибать голову. Когда проход оказывался совсем тесным, Кваю становилось жутко.
— Прежде ты был куда более доверчив, — с сожалением проговорил магистр. — Но будь спокоен: мы уже почти пришли. Еще два поворота — и начнутся ступеньки.
Чувство направления безошибочно подсказывало Кваю, что сейчас они находятся где-то глубоко под монастырем Хеала, но как такое могло быть? Ведь Квай почти двадцать пять лет жил в этих краях и ни разу не слышал ни о какой подземной галерее либо иных помещениях.
— Теперь слушай меня, мой мальчик. Слушай и постарайся выполнить все так, как я прошу. Не задавай вопросов и ничего не говори о последних шести годах. Вспомни себя в девятнадцать лет и веди себя в точности как тогда. Лучше побольше молчи.
— Да, конечно, но что...
— Ты все сейчас увидишь. Твоя миссия очень важна, Квай. Даже не так — она определяющая.
— Меня будут допрашивать? За какую провинность, отец Агриппа?
Магистр не сразу понял, а после усмехнулся:
— Никто не будет тебя допрашивать. Мы пришли.
Ступени кончились, равно как закончился и сырой коридор подземелья. Странно растворились массивные двери из неизвестного материала, отливающего серебром. Они не просто открылись, а разъехались и утонули в камне обеих стен — правой и левой. А в глаза ударил ослепительный с непривычки свет. Квай застился рукой, Агриппа лишь сощурился. Два монаха поприветствовали их легким наклоном туловища и кивком.
— Подайте нам сухую одежду, — негромко распорядился магистр, останавливая спутника перед входом в следующую комнату.
Квай недоуменно озирался. Он никогда еще не видывал столько непонятных, да еще и отполированных до блеска приспособлений, не мог понять, чем выложены ослепительно-белые стены помещения и пружинящий под ногами пол.
Им принесли переодеться, а мокрые вещи забрали и унесли. В сухом Кваю стало хорошо и тепло, но насладиться ощущениями не давала занозливая мысль о грядущем допросе.
Тем временем Агриппа повернулся к одному из служителей, одетому в светлую, почти белую рясу:
— Что ж, можно уже войти?
— Конечно, брат Агриппа, тем более он уже спрашивал о вас.
— Проснулся?
— Как обычно: ровно в девять.
Агриппа в рассеянности покивал и, взяв Квая за плечо, увлек за собой. За дверями была еще одна лестница вниз, а потом...
Квай не заметил, куда подевался магистр. По-видимому, тот просто отступил, когда у молодого монаха от удивления округлились глаза, а пробивающиеся сквозь кожу на выбритой голове волоски отвратительно закололи, словно в ознобе.
Тот, из-за кого он замер, тоже растерялся. Но у того, второго, лицо было готово к радостной улыбке. Чуть помедлив, он кинулся к Кваю.
— Зил? Зил, ты?
— Да, но теперь мне сказали, что я ношу другое имя! — крепко обняв друга, заговорил сияющий Элинор, а Квай стоял и гадал, как попала в его густые русые волосы паутина седины, а между бровей — морщина страдания, так и не изгнанная улыбкой.
— Да, — вмешался наконец Агриппа, — после... гм... такой болезни выздоровевший обретает вторую жизнь, а это значит, что ему должно быть подарено второе имя. Квай, твоего друга теперь зовут Кристианом...
— О... как Основателя... — выдохнул Квай, не сводя глаз с очень повзрослевшего Элинора. — А чем...
Он хотел спросить, что за болезнь случилась у приятеля, но холодный сверлящий взгляд Агриппы остановил его на полуслове напоминанием о зароке.
— Квай, я не могу даже найти слов, как рад тебя видеть! — признался Зил-Кристиан. — А меня вот держат в четырех стенах и даже не хотят рассказать, что произошло за время моей болезни и как я здесь очутился.
Краем глаза Квай Шух увидел, как потупились монахи в светлых рясах и вспомнили о своих делах. Что-то было не так. Что-то, кроме внешности, изменилось в самом Элиноре. Он как будто... как будто... Словом, он был похож на Вирта Ата, когда тот убил в поединке рыжего Сита. Пробитый насквозь, пригвожденный невидимым клинком к столбу собственной вины...
— Мне-е-е... доверили... — медленно протянул Квай, все с большей уверенностью чувствующий вину друга, — младших...
— Ты уже почти наставник? И я все пропустил, когда свалился с этой хворью...
Понизив голос, Квай Шух разочаровал друга:
— Это не так интересно, как ты думаешь.
— Как я думаю? — заулыбался Элинор. — Да ты садись, садись! Вот здесь меня лечат, видишь?
Возле постели Зила-Кристиана стояла странная кровать с серебристыми ножками, высокая, узкая и на колесиках. К ней были привешены непонятные приборы, и точно такие же стояли у обычной кровати в изголовье. Слева, встроенное в стену, переливалось фальшивыми красками обманное окно. На картине, которую оно собой представляло, вдалеке высились стены неизвестного монастыря, и башни его вонзались в пушистое белое облако. Одним словом, ничего, что можно было бы счесть правдой: ни облаков таких, ни цветастых изысканных строений, ни синего неба никогда не видели здесь, на вечно пасмурной планете.
— Ну и как я, по-твоему, думаю? — продолжал Зил, не обращая внимания на то, что и Агриппа перебрался поближе, сел за стол и, прислушиваясь к ним, сделал вид, точно читает. — Мне вот кажется, что должность наставника — это именно то, что тебе больше всего подходит. Ты всегда был жутким занудой, Квай!
Они засмеялись. Квай почесал макушку, а Элинор проследил за его рукой.
— Ты неудачно срастил запястье. Сустав твой тоже еще болит, и...
— Верно... А ты... — взгляд Квая метнулся за спину Зилу-Кристиану, где Агриппа спешно приложил палец к губам.
Но Элинор и сам замолчал. По его растерянному лицу было видно, что он пытается что-то вспомнить, и не может.
— О, Всевышний! — прошептал он, прижимая кулак к губам. — Подскажи, откуда мне это известно?!
"Но как все это странно, нелепо... — метнулось в голове у Квая. — Зачем я понадобился им, если Агриппа теперь и слова вставить не дает... Как странно"...