Мы с Фараоном, отчаянно жалующимся на духоту и тесноту Пирамиды, постепенно отстали и очутились в самом хвосте группы. Рассказ экскурсовода мы не слушали.
В зале с ТДМ я пультом Джоконды включил над нами оптико-энергетическую защиту. Теперь мы перестали быть видимыми, но двигаться могли только во внутренних пределах купола.
— Чудеса! — восторгался Фараон, когда все, давно забыв о нашем существовании, прошли мимо, и зал опустел. — Прямо как в сказке!
А мне вспомнилась передача о планете Сон, которую я успел понять и полюбить. Мало что, да попросту руины остались от города, где мы совсем недавно жили. Волна прокатилась до середины материка и, остановленная горами, отхлынула в океан. Береговая линия неузнаваемо изменилась. Остовы домов почти все ушли под воду. Диктор называл наш город Новой Атлантидой и говорил, что, быть может, через много тысяч лет люди цивилизации, которая сменит нашу, наткнутся на то, что останется к тому времени на Сне. Они будут гадать и спорить, сделано это разумными существами или создано игрой стихии. А дрюни будут все так же бегать по первозданным лесам и радоваться их прилету.
Когда зал опустел, я сказал Хаммону: "Пора!" — и отключил купол.
— Теперь еще раз. Мы входим в круг, и я тут же включаю ОЭЗ, а потом портал закидывает нас в твой мир. Но что бы ни случилось, ты продолжаешь стоять на месте и ждать. Пули отрикошетят от защиты, а для глаз охраны ты будешь недоступен. Они подумают, что ты исчез навсегда в неизвестном мире, и вскоре разойдутся. А мы выйдем.
— Кристи, ну а что, если я сам? Без тебя?
— Ты появился тут без одежды?
— В чем мама родила! — гордо ответил он. — Все ваши девчонки были под впечатлением!
— Ну так можешь быть уверен, что и туда ты не сможешь забрать отсюда ничего...
— А с чего ты взял, что сам попадешь?
— Это тоже гипотезы наших теоретиков. Некто одушевленный увлекается тобой в твой мир.
— Значит, может быть и не так? Я могу прыгнуть обратно и в одиночестве, если гипотеза неправильна?
Я не хотел об этом думать, но пришлось признать, что в таком случае у нас тоже будет своеобразное (только недолгое) развлечение, подобного которому не видел еще никто.
Мы подошли вплотную к ТДМ.
— Подожди, — сказал я Фараону. — Не будем рисковать. Вдруг портал сработает мгновенно, как в твоем мире? Давай сначала зайду и приготовлюсь я, а потом запрыгнешь ко мне ты.
— Договорились, — сглотнул Хаммон; его щеки стали пунцовыми, по лицу тек пот, и еще он заметно дрожал от страха.
Я вскочил на диск и сжал в ладони пульт от купола защиты. Где-то глубоко под полом загудели катящиеся шары.
— Давай!
Он утерся рукавом и заскочил ко мне. В то же мгновение я активировал ОЭЗ, в то же мгновение все залил яркий свет.
Голые скалы. Палящее солнце. Я жду своего извечного врага на огненном коне, но его нет. Я стою не на плато, а на балюстраде вырубленного прямо в скалах древнего замка, и на руку мне садится, складывая острые крылья, печальный сокол, слетевший с небес.
А внизу жил обычной суетой большой красивый город, но мне не удалось рассмотреть его: свет вновь ослепил меня.
8. Альфа и Омега
Тийро, мир Тут-Анна Хаммона, тоже день весеннего равноденствия
Я готов был увидеть что угодно и кого угодно, только не это.
Вокруг нас был не подвальный склад неведомого завода, а буйные джунгли. И стояли мы не на диске, а прямо на земле, в центре кольца из крупных белых валунов. Снаружи, за валунами, суетились полуголые смуглые люди, украшенные татуировками и перьями. Нас они не видели из-за оптической защиты, под куполом которой мы стояли.
— Мы где? — спросил я, оглядываясь на Хаммона.
Фараон тоже озирался:
— Что-то не пойму...
Я заметил, что одет он очень странно — во всяком случае, совсем не в то, в чем был на диске Пирамиды Путешествий, — и потер ткань его рукава в пальцах:
— Это твоя одежда, Фараон?
— Ох ты ж! Моя! — он радостно погладил себя по груди и по плечам, но потом лицо его снова вытянулось от разочарования. — А вот местность я не узнаю... Не было там никакой сельвы вокруг, одни пески!
— А кто тогда эти люди?
— На дикарей похожи...
— То, что дикари, я вижу. Но...
И тут я все понял. Догадка хлестнула меня, будто пощечина с размаху. Ноги сами собой подогнулись, я сел на землю, слыша хохот Желтого Всадника, победившего в сражении после проигранного боя:
— Как я тебя поздравляю, Коорэ! Ты не единожды, ты дважды самонадеянный болван! Я мог бы и не стараться так, как старался, чтоб заманить тебя в ловушку! Портал и без тебя перебросил бы Альфу сюда, и он в любом случае должен был оказаться в безопасности. Но не это главное. Главное — это самое малое звено, которое в финале причинно-следственной цепи становится самым великим и замыкает круг. Это Омега, и ты ее с присущей тебе дурью упустил. Это клеомедянин Эфий. В присутствии Альфы и Омеги ты мог бы беспрепятственно путешествовать по всем без исключения мирам, видеть и оценивать все связи, собрать себя во всей своей многовариантности воедино. И всегда возвращаться к исходной точке ты тоже мог бы! Но ты слишком глуп, чтобы дойти до этого своим умишком. Поэтому живи тут и всегда помни того, кто так над тобой посмеялся!
— Кристи! Кристи! Очнись ты уже, Кристи! Вот наказание-то на мою голову! Кристи, чего дальше-то делать будем?
Я поднял голову и сквозь пелену в глазах различил склонившегося ко мне Фараона. А дикари, завершив танцем некий ритуал, грянулись ниц и, похоже, стали молиться. Делали это они совсем по-земному, и мой разум напрочь отказывался верить в то, что вокруг меня чуждый мир.
— Я не знаю.
Мне тяжело было проронить эти слова. Они ставили крест на всём, что у меня когда-то было и могло быть. И у меня уже не хватило бы оптимизма, чтобы предречь благоприятный исход. Если бы нам пришлось, рискуя жизнью, выходить из подземелий Тайного Кийара — на что и был рассчитан мой план — если бы мне даже пришлось пожертвовать собой во время перестрелки или преследования, я не возроптал бы. Потому что это было бы не зря. И теперь я действительно не знал, что делать дальше.
— Вот те на! И правда — с Новым годом, уважаемые мэтры, мы приехали! И что, так и будем с тобой стоять под этим зонтиком, пока не сядут батарейки?
— Здесь нет батареек, — машинально ответил я.
— Значит, тут и заночуем?
Не поднимаясь с земли, я вяло нажал сенсор на пульте. Защита пропала.
В толпе дикарей прокатился вздох. Смолкли даже тамтамы или барабаны. Разрисованные люди замерли, как по команде, а виной всему было наше внезапное появление.
— Та! Та! — вдруг заорал кто-то из них, показывая на нас, и все с еще большей прытью рухнули лицами в траву. — Та-а-вэста станэ а!
— Та-а-вэста станэ а! — повторили за ним десятки голосов.
— Та-а-морцо лидо ута! — не сдавался он.
— Та-а-морцо лидо ута!
— Устэн! Та устэн!
— Устэн! Та устэн!
— Ахчу! А-морцо лидо ахчу!
Я оттолкнулся рукой от земли и выпрямился в рост. Голова закружилась и загудела с того самого момента, когда исчез купол защиты. И я не мог понять, по какой причине появилось недомогание. Меня тошнило, шатало, а каждый шаг давался с трудом. Судя по походке, Фараон чувствовал себя не лучше.
Снаружи кромлеха на поляне молилось множество смуглокожих женщин, мужчин, стариков, подростков и детей. А в центре толпы на украшенных цветами носилках лежал мальчик лет четырнадцати или пятнадцати.
— Хоронят его, что ли? — не понял Хаммон, но я ощутил, что лежащий на носилках жив.
Вдали от круга камней мне стало куда легче, сгинули багровые пятна перед глазами, прошла тошнота, головокружение, перестали подламываться ноги.
С отчаянным воплем, одним звериным броском на четвереньках, от носилок в нашу сторону прыгнула немолодая, но еще не утратившая былой красы женщина. Обхватив руками мои колени, она повисла на них, не давая двинуться, как вериги наших пенитенциариев. Прося помощи, бедняга причитала, указывала на лежащего мальчика и сверкала заплаканными черными глазами.
Что-то шевельнулось в сердце при виде ее смуглого лица...
— Его мамаша, — подсказал Фараон. — Похоже, нас приняли за богов, и она хочет, чтобы ты воскресил пацана...
Я осторожно отодвинул женщину от себя и пошел к носилкам.
Мальчик был хорошо сложен, пухлогуб, уже не ребенок, но еще и не юноша. В нем чувствовалась порода — наверняка это был родственник вождя, если не сын, недаром ведь о нем высыпало молиться все племя. Мальчик пребывал в обмороке, и только редкое, сбивчивое дыхание подсказывало, что жизнь все еще теплится в нем. Интуиция подсказала мне, что я имею дело с сильным ядом животного происхождения, причем ядом самым страшным, нейротоксической направленности, какой бывает у земных кобр или пауков-каракуртов. Но интуиции мало, и я стал быстро осматривать тело отравленного, чтобы найти входные отверстия от зубов или жала.
На правой икре были две ранки, и желтовато-прозрачная сукровица текла только из верхней. Мальчику повезло: змея укусила его сбоку, не четырьмя зубами, а яд был впрыснут и подавно из одного. Я обмакнул стек в жидкость на ране, а потом опустил его в классификатор ядов, который тут же показал мою правоту. Нейротоксин, и сильный. Нейтрализовать его знахарскими методами было бы невозможно.
Я поднял голову и сразу же встретился взглядом с затейливо разодетым мужчиной примерно моего возраста. Несмотря на жару, на нем в качестве плаща красовалась черная блестящая шкура какого-то крупного зверя из семейства кошачьих, шлем имел вид черепа без нижней челюсти, и этот череп некогда принадлежал гигантскому хищнику — возможно, обладателю шкуры, использованной как плащ. Меня поразило его лицо, напомнившее мне нашего Шамана, академика Михаила Савского, который однажды навсегда покинул планету монастырей. Вот только не было в его взгляде благородства и доброты, свойственной бывшему монаху-целителю Сабелиусу. А еще что-то неуловимое роднило человека-в-шкуре и с мальчиком, которого укусила змея — после того, как я увидел сверкающие ненавистью глаза и бормочущие проклятья губы, то подозреваю, что змея укусила беднягу не просто так. Своим появлением мы с Фараоном порушили все планы человека-в-шкуре.
Защищаться от проклятий и долго раздумывать не было времени. Он был силен, я почувствовал это сразу, но теперь было поздно.
Руки делали свое дело. Я присоединил мальчика к контролирующим приборам, которые в уменьшенном виде до этого лежали в моей походной аптечке, незатейливо прицепленной к поясному ремню. Появление большого из малого тоже вызвало у дикарей бурную реакцию и доказало наше с молчаливо наблюдающим Фараоном "божественное происхождение". Затем ввел сыворотку. Откачивать яд уже не имело смысла, он распространился почти по всему организму и поразил нервную систему. Теперь, если мальчик выживет, он будет нуждаться в долгом лечении и вполне может остаться калекой. Жаль. Я знал, что слишком близко принимать к сердцу трагедии пациентов нельзя, иначе очень трудно их лечить, ибо делать это нужно с сильной волей и холодным рассудком, но в этом случае мне с трудом удалось уговорить себя не вмешиваться в их внутренние дела. Мальчик был жертвой, это не подвергалось мной сомнению, а без пяти минут убийцей — человек-в-шкуре. Причем, если присмотреться, во внешности жертвы и палача угадывалось некое фамильное сходство, поэтому тут речь могла идти о борьбе за власть: если они братья и действительно сыновья вождя, то старший просто убирал помеху со своей дороги.
Две минуты истекли. Я пристально смотрел на приборы, показывающие, как стабилизируется его состояние, выравнивается пульс. Яд прекращал действие. Мальчик уснул, и на лбу его выступила испарина.
— Его, — я указал матери на больного, — нужно лечить. Лечить! — развёл руками и сделал несколько пассов, которые, на мой взгляд, куда доходчивее объяснили бы ей мои слова, чем подробная демонстрация приборов и медикаментов.
— Араго лидо ахчу? — спросила она шепотом, дрожа и не веря своему счастью. — Араго морцо дат?
Невольно уловив смысл ее слов, я подтвердил:
— Да, он будет жить. Но его нужно лечить. Мне лечить. Долго. Понимаете? Лечить...
— Дюлата-ута Араго? — она показала на меня. — Йэ дюлата-ута Араго? Атэ?
— Отнесите его домой. Я пойду с вами. С вами. Я.
Племя оживилось. Несколько мускулистых юношей подхватили носилки на плечи, остальные дикари окружили нас с Хаммоном, и в этом сопровождении мы двинулись в сельву.
— А теперь расскажи мне о вашем Новом годе, — попросил я тогда Фараона.
ЭПИЛОГ
Вот уже много лет я живу в сельве отшельником. Попытки хотя бы в "третьем" состоянии разведать, где на соседнем материке находится действующий портал в Агизской пустыне, не привели ни к чему: да, я увидел установку, но в ней не хватало составляющих. Охранялся ТДМ тщательно, да и люди, владеющие корпорацией, где некогда работал Фараон, были очень непросты, как и шаман, тот самый человек-в-шкуре.
Араго, сын вождя, выздоровел полностью. О былом укусе напоминали только два белых шрама на ноге и немного деформированная правая икра. Он сменил своего отца после его смерти через десять лет. Когда Араго стал главой племени, шаман, его родной старший брат, покинул сородичей и ушел к соседям.
Хаммон перебрался в город на этом же континенте. Звал он с собой и меня, но я решил остаться в сельве. Что нового я увидел бы в городе? И чем здешние горожане могли быть интереснее моих дикарей?
А в голове часто, так часто повторялся смех и слова Желтого Всадника: "Ты мог бы беспрепятственно путешествовать по всем без исключения мирам"... Да, воссоздавая себя во мне, Александр-Кристиан Харрис даже не предполагал, что может совершить такой чудовищный просчет. Вероятно, он не мог и представить, что я усмотрю свое-его предназначение в глупейшем за всю историю человечества акте медленного самоубийства, ведь чем по сути, как не суицидом, было мое нынешнее затворничество без права вернуться Домой?
Мне оставалось только ждать. Ждать неизвестно чего, неизвестно кого и неизвестно когда. Надеяться, нащупывать под ногами дно и ступать по нему в поисках сокровенного брода.
И лишь один день в году был дарован мне как прощение за роковую ошибку. Один-единственный день, совпавший там и здесь, — весеннего равноденствия, когда солнце начинает отбирать назад свои права и воскрешает землю из ледяной летаргии.
Вот уже много лет, невидимый для всех, я оказываюсь на Земле, на том самом месте возле бруклинских развалин. И она всегда ждет меня там, с самого утра, в любую погоду, кутаясь в длинный черный плащ и вглядываясь в небо. В этот день она неизменно свободна, и никто не смеет беспокоить ее по работе. Когда я присоединяюсь к ней, мы уходим оттуда. Она меня не видит и не слышит, но рассказывает мне о жизни, а взгляд ее, как тогда, останавливается чуть выше моего плеча.
Затем мы едем к ней домой — они с Луисом поселились близ Манхэттена, недалеко от Дика Калиостро и Фаины Паллады. На стене в зале светится большое изображение: она, двухгодовалый Луис у нее на руках и рядом — Дик. И нет радости ни в ее лице, ни в лице Дика, только улыбается нам белокурый малыш.
