Старший, наряженный в бурую шкуру, из которой наружу торчали острия копий, наконечники стрел и костяные ножи, сделал знак помощникам. Процессия остановилась. Вожак поднял руки, и от сырой шкуры его на Эфия повеяло смрадом:
— Пусть злые духи неба и земли больше не гневятся на нас! — громко завопил он, и люди тесным кольцом окружили пастуха с козой.
— Пусть не гневятся! — тихим, но стройным хором вторили солнцескалы.
Коза тревожно запряла ушами и мекнула.
— Пусть пошлют нам много сытной еды и будут благосклонны. Пусть как раньше нерестится в нашем озере рыба, а звери охотно бегут на наши копья и стрелы! Пусть не уходит вода из великого озера! За это мы дадим им одного из наших!
— Одного из наших дадим мы им, не имеющего рыбьего уха, сладкое мясо! — провыла толпа.
Эфий закрыл глаза. Сейчас его убьют и бросят здесь. Потом придут злые духи и уволокут его неизвестно куда, и это будет еще страшнее, чем гнить в мокрой земле.
Коза снова заблеяла и встряхнула коротким хвостом. На нее по-прежнему не обратили внимания, а между тем скотинка что-то учуяла: перестала жевать, нос ее заходил ходуном, в умных карих глазах засветилось любопытство. Поддернув рогатую голову, она устремила взгляд куда-то вдаль.
Эфия толкнули, снова призывая двигаться. Коза потрусила чуть впереди.
Когда солнце совсем покинуло этот мир, племя вышло к горе с отвесными склонами, похожей на громадный неприступный пень. К горе с начисто снесенной вершиной. Наверное, удалец, у которого получилось бы взобраться на нее, увидел бы перед собой плоскую круглую площадку шагов в триста от края до края через центр. Что срубило "голову" и выточило столбом базальтовые бока скалы, не знал никто.
— Там! — старейшина указал в сторону изножья "пня".
По толпе отчетливо пробежал трепет. Солнцескалам не хотелось подходить к чему-то, куда увлекал их вожак. Однако пастуху послушно скрутили руки и поволокли дальше. Кто-то не забыл прихватить за рога и его козу.
В густо-синем небе нависал тускло светящийся, испещренный дырками коричневатый шар. Он был велик, но не разгонял темноту. Однако его света было достаточно, чтобы увидеть чернеющую прямо в земле у подножья скалы исполинскую дыру. Она выглядела так, будто стесанная верхушка горы однажды ухнула вниз и, пробив остекленевший черный песок, провалилась в неведомые глубины.
Коза громко заблажила от ужаса, и ее почти одновременно с Эфием швырнули в бездонный провал...
* * *
Где-то на Клеомеде, конец июля 1002 года
— Инструкцию знаешь? — человек слегка пригнулся, чтобы увидеть в полутьме да из-под нависающих ржавых пластин железа того, кто подошел за ампулой — высокорослого детину с широченной нижней челюстью и глуповатой физиономией. — Только по приказу! Я обязан предупредить каждого.
Давным-давно заброшенный завод этой ночью ожил. Сотни людей входили в громадные цеха предприятия и, получив то, за чем являлись, таяли без следа во тьме саванны...
— Давай, не учи, сам знаю! — вяло выговорил визави и с недовольством бросил соседу: — На черта только это нужно?
Спутник кивнул, посулив объяснить, и тоже забрал ампулу. Когда отошли, он сказал детине:
— Во имя Мора, прекратил бы ты тупить! Их в сотни раз меньше, но грязные ублюдки перемешали все расы. Только Великие знают, что делают. У нас нет такого, мы чисты, но некоторое время нам надо побыть их двойниками.
Здоровяк задумался и по окончании речи приятеля пробасил:
— Так вроде ж у нас и так находят настоящих двойников!
— Иных и находят, черт тебя дери. Для тех, чьи предки не успели изгваздаться в разврате с грязными обезьянами — находят. А остальных? У? Дошло? Накличешь на нас беду своими глупыми вопросами!
— Да не хочу я в эту... в обезьяну!
В возмущении намахнулся он, чтобы со всей мочи швырнуть о ржавый пол проклятую ампулу, но по два охранника вмиг повисло у него на руках.
— Ты что это творишь, рекрут? — орали со всех сторон. — Зачем тогда совался?!
А детина буянил и ревел:
— Да не знал я! Пустите, домой вернусь! Сами обезьянами становитесь! Еще бы в бабу меня превратить попробовали!
— Ну-ка, пустите умника, — послышался вкрадчивый, но тут же усиленный эхом голос. — И добавьте света, что у вас так темно?
— Добавить света! Добавить света! Это, сэр, чтобы не вызвать подозрений наблюдателей за спутниковыми данными... Свет же, ну!
Перед бунтующим детиной возник среднего роста, коренастый и с кусачими голубыми глазками тип, одетый по форме, прилизанный, опасный. Рекрут тут же и примолк, угодив под гипноз въедливого взгляда:
— Тебе у нас что-то не нравится? Вернуться хотим? Никто не уговаривает, но дорога эта в одну сторону. Ты контракт читал, когда подписывал?.. Впрочем, думаю, это было тебе не под силу, извини, рекрут. Ну так я тебя просвещу. Или, может быть, кто-то еще сомневается? Мы шли сюда, ведомые гением Мора, на благое дело, на спасение человечества. Мы шли сюда жить!
Он сделал паузу, и поначалу робкие, а после все более воодушевленные возгласы одобрения были оратору вместо аплодисментов.
— Назад пути нет. В контракте было прописано ясно! — он хлопнул на чугунный станок объемистую папку с пачкой бумаги листов эдак в сто. — Вот копия. Кому было недосуг прочесть дома — можете восполнить пробелы. Деньги, дома — да целый мир теперь будет взамен в вашем распоряжении. А ты, — прилизанный сумрачно глянул на детину, — истерики закатываешь. Или ты сомневаешься в великом учении Мора?
— Учение Мора безупречно! — скороговоркой выпалил тот и, выпущенный из-под прицела кусачих глазок, расслабился.
— Вопросы есть, рекруты?
— Вопросов нет! — ладным хором отозвались люди.
— Разбираем препарат и разлетаемся! И становиться будем теми, кем прикажут! Продолжайте!
И свет медленно угас
— А тебя я записал! — возле самого уха рекрута-буяна шепнул вкрадчивый голосок прилизанного.
* * *
Клеомед, город Эйнзрог, конец июля 1002 года
Бедняга Эдмон в изнеможении вытянулся на кровати:
— Нет, Феликс, этак я окончательно изойдусь на сопли! Придется все-таки рискнуть и топать к врачу, это не шуточки!
И мальчишку снова скрутил приступ лающего кашля. Ламбер Перье озабоченно потер светлую бородку и нахмурил фарфорово-белый лоб:
— Как же тебя, черт возьми, угораздило? — в сердцах бросил он.
Эдмон шумно высморкался в очередной платок:
— Это пусть он тебя возьмет, болван бездушный! Ты что, не знаешь, как нападают вирусы?
— Не у всех же родители медики! — съязвил мсье Перье, стараясь не дышать в сторону больного сына.
— У меня они не медики, но это элементарно и знать должны все! Сначала вирус прикидывается безобидной клеткой организма, такой же, как остальные, и проникает внутрь. Там он начинает с бешеной скоростью размножаться и показывает свое истинное лицо. Когда защита срабатывает, уже поздно, и ты заболеваешь.
— Нет уж, уволь, я не собираюсь заболевать. Выпей-ка еще жаропонижающего, смотреть на тебя страшно.
— Папочка выискался! — пробурчал мальчишка. — Да таких папочек...
Он поперхнулся, но средство, разведенное Ламбером в горячей воде, выпил.
— Ладно, ты отлеживайся, а мне надо к Фергюссонам. В последнее время не нравится мне все это. Кажется, их вот-вот расколют...
— Да, пожалуй, круг сужается. Ладно, вали. Если что, я на связи.
— Лежи уже, дохлятина...
Эдмон снова откинулся на подушку и с тоской поглядел сквозь обшарпанное и давно не мытое гостиничное окно в набрякшее тучами свинцовое небо. Дождь в городе шел уже третьи сутки. То припуская, то поджидая случая, когда побольше народа поверит, будто непогода закончилась, и решится покинуть убежища.
Тем временем Ламбер, проехав через весь Эйнзрог — надо сказать, почти без приключений, ежели не считать таковыми пару-тройку попыток оборванцев спровоцировать несчастный случай — очутился в Северном районе города. В том самом, где близ очаровательного лесопарка поселилась чета Фергюссонов — Арч и Матильда, по совместительству сотрудники местного ВПРУ и заодно шпионы по имени Рикардо Калиостро и Полина Буш-Яновская. Но знание последнего факта мсье Ламберу Перье вроде как и не полагалось по сценарию. Мсье Ламбер Перье не возражал. Он просто делал часть своей работы... ну а теперь еще и работы Эдмона Перье, своего так не вовремя заболевшего отпрыска.
Ламбер взглянул на часы. Совершенно верно: Арч и Мэт вот-вот вернутся с собрания. Именно туда чета Фергюссонов пробивалась долгие месяцы пребывания на Клеомеде, именно через посещение этих "сходок" брезжила возможность пролить хоть какой-то свет на шашни Эммы Даун-Лаунгвальд с предателями в клеомедянском правительстве. Иначе говоря, это была почти секта, правда, в утратившем свое прежнее — религиозное — значение смысле слова.
"Сектанты" собирались в здании телестудии, в самом тихом и мирном уголке парка. Оппозиционность выражалась пока исключительно толканием возмущенных речей да задушевным перетиранием политических новостей. Ради такой чепухи можно было бы собираться и на скамейках во дворах, играя в домино, шахматы, шашки, потягивая пивко и перемывая кости сильным мира сего. Теперь, когда сообщество утратило своего главного идеолога — Эмму Даун-Лаунгвальд — необходимость посиделок сильно упала. Но "секта" не только не развалилась, но время от времени даже пополнялась новыми членами.
Сама же Эмма совершила престранный с любой точки зрения поступок: она добровольно сдалась властям Содружества несколько месяцев назад. По ее словам, для этого был веский повод. Мятежная валькирия утверждала, что по крайней мере Эсеф, а быть может теперь уже и прочие планеты, входящие в состав Галактического сообщества под управлением Земли, "заражены" нашествием некой враждебной цивилизации, в планы которой входит полное или частичное искоренение аборигенов этих миров. На вопрос, что же тогда представляет собой эта цивилизация, если никто до сих пор так и не смог прорубить коридор даже до ближайшей Андромеды, Эмма ответить затруднилась. Но свои фантазмообразные заявления госпожа Даун подкрепила подробнейшим рассказом о смерти посла и его жены прямо на территории их собственного эсефовского поместья во время праздника, а также о своем побеге и спасении. Показания начальницы слово в слово подтвердил педантичный Ханс Деггенштайн, сдавшийся вместе со своим командиром. Дисциплинированный материалист, невозмутимый перед лицом опасности служака, он тем не менее с готовностью и даже жаром поведал и о случившемся за год до смерти Антареса — то, что было по завершении операции "Венецианский купец" на Колумбе, когда целый катер с Александрой Коваль и контейнером "оборотного зелья" на борту поглотила некая "черная дыра", причем буквально у него на глазах.
Президент и ее кабинет на "Лапуте" восприняли известия на удивление серьезно. Отсутствие фактов, которые могли бы хоть как-то нейтрализовать голословие панических сказок оппозиционерки Даун-Лаунгвальд и ее приспешника, ни Ольгу, ни ее советников не смутило. Страшные предостережения нужно было проверить — и либо исключить, либо подтвердить и начать принимать меры.
Соответственно изменилось и содержание приказов, которые шли с Земли Фергюссонам и Ламберу Перье. Впрочем, первые пока не догадывались о том, что их приятель-блондин — тоже посвященный.
Сегодня все должно было разрешиться. Словно внасмешку над побасенками Эммы, на Клеомед прибыл посол Максимиллиан Антарес собственной персоной. Живой, вполне бодрый и даже в сопровождении обворожительной спутницы, в которой едва узнавалась Сэндэл Мерле: вероятно, так ее изменили очередные пластические операции.
Об их прилете сегодня сообщалось во всех новостийных сводках, там же транслировались кадры посадки эсефовского катера на клеомедянский космодром, высадка пассажиров, переход Антареса и Мерле к флайеру с почетным эскортом. Встречал их не кто-нибудь, а сам мэр Эйнзрога со помощники.
Когда этим же утром Ламбер связался с земным руководством и испросил инструкцию о своих и малыша-Эдмона дальнейших передвижениях, непосредственная начальница в некотором замешательстве велела им наблюдать за действиями посла и Фергюссонов. Она подразумевала, что выполнять приказ напарники будут, как обычно, вдвоем — Перье-старший и Перье-младший. Но Эдмон, как назло, схлопотал не то простуду, не то вирус и слег с насморком, ужасным кашлем и дикой температурой. Эксплуатировать детский организм, грубо накачав его медикаментами, было бы жестоко, и Ламбер решил отдуваться за двоих в одиночку.
Итак, было уже семь вечера по местному времени. В салоне машины тихо лопотала минимизированная голограмма, повествуя о погоде различных районов Клеомеда. Где-то нещадно палило солнце, где-то готовился к извержению доселе спавший вулкан, а где-то буря и шторм расправлялись с прибрежными постройками и растительностью. А Ламбер Перье, пропуская почти всю информацию мимо ушей, настороженно следил за дверью выхода из здания телестудии.
И еще ему очень не понравилось то, что у дома. Арендованного Фергюссонами, был припаркован военный фургон с вооруженными до зубов офицерами и солдатней. Единственно, что успокаивало, так это дом жившего неподалеку полковника местного Управления: машина и военные вполне могли приехать ради каких-либо его нужд...
Ламбер не стал распыляться. Достаточно было и того приятного стечения обстоятельств, что посол Антарес лично прикатил в телестудию на встречу с клеомедянской оппозицией. Для поднятия боевого духа у соратников дипломат прихватил с собой и красотку Сэндэл. Если помнить о любвеобильности мужской части населения этого города, то нетрудно представить, насколько приподнятым и воинственным станет этот боевой дух, когда клеомедяне увидят полураздетую аппетитную писательницу, нежно мурлыкающую что-то в ретранслятор и при этом смачно облизывающую блестящие напомаженные губки.
Но все же господину Ламберу Перье было до оскомины интересно, как будет выкручиваться Эмма Даун, пустившая "дезу" о безвременной кончине четы Антарес— Мерле?
* * *
Клеомед, город Эйнзрог, конец июля 1002 года, тот же день
Дик и Полина, всего пару дней назад прошедшие курс восстановления образа, необходимый им для того, чтобы не утратить "маски" Арча и Матильды, сидели в обшарпанном актовом зале телестудии — убежища сторонников Эммы Даун.
Среди публики было полным-полно коллег-управленцев, с которыми Калиостро и Буш-Яновской пришлось чуть ли не четверть часа раскланиваться по приходе на заседание. Еще бы: ведь именно по протекции некоторых из них, благодаря их сговорчивости и расположению, агенты земного ВПРУ получили возможность проникнуть на тайные встречи "подсолнуховцев" Клеомеда и даже выведать кое-какие, пока, увы, не особенно серьезные сведения о деятельности общества.
До сегодняшнего дня все было скучно и бесперспективно. Полина откровенно позевывала и с трудом изображала энтузиазм, если нужно было выразить протест по поводу какого-нибудь решения центрального правительства.
Сегодня же все по-другому. Сборище заметно оживилось, в воздухе кружилось ощущение праздника. Настроение толпы почти передалось и тоскующим Калиостро с Буш-Яновской. По крайней мере, адреналин от предвкушения новизны агенты Земли почувствовать успели.
