Но жена была непреклонна:
— Вывести ее из строя, перепрограммировать наконец!
— Это нереально, — согласилась со мною Джоконда. — Далее. Ольга Ванкур и Луиза Версаль пока не настучали на тебя, но не забывай, что Ванкур — "провокатор". И, скорее всего, она взяла тебя на заметку. Не удивляйся, если она отныне будет сама искать с тобою встреч: карьеристка еще та, мечтает о повышении и капитанских нашивках. Так... Луиза Версаль — темная лошадка, что есть, то есть...
Витторио захрустел шоколадной оберткой: его стеснял запрет на щелканье орешков, так что на время пребывания в нашем с Фаиной доме он изменил рацион. Жена застонала и бросилась в ванную. Чез снова отвесил Порко подзатыльник. Тот с набитым ртом издал возмущенный вопль, дескать, за что? Как всегда, тише и прилежнее всех вел себя молчаливый Марчелло. По нему вообще никогда не поймешь отношения к происходящему. Тоже своего рода "темная лошадка".
Итак, наше прилежание практически не увенчалось успехом. Если не считать выведенной из игры Авроры, которая, насколько я понял, погоды не делала и в той "шахматной" партии была пешкой. Она не знала никого, кроме Тимерлана Соколика, связующего звена между нею и Хозяином. Возможно, что на отрезке "Тимерлан — Заказчик" находилось еще несколько "узловых станций" в лицах пока не известных нам исполнителей. Таиться и дальше от генерала Калиостро не стоит: все, что можно было сделать посредством наших жалких силенок, мы сделали. Если уж даже "Черные эльфы" оказались бессильны, то тут уж увольте!..
— Уберите к чертовой матери все съестное из этого дома! — закричала Фаина.
Через приоткрытую дверь ванной комнаты доносился плеск воды.
— Порко! Убирайся из этого дома, — Чезаре поднялся. — Джо, мы в машине.
Я заметил, как их глаза встретились. Бедняга Ломброни: она к нему совершенно равнодушна! И, похоже, он полностью отдает себе в этом отчет, ни на что не надеясь. Если Фанни я понимал хотя бы наполовину, то Джоконду не понимал вовсе — ни в чем, что не было связано с логикой. К счастью, наши с нею интересы совпадали как раз в той точке, где был нужен только разум.
— Джо, задержишься на пару минут?
Она равнодушно бросала стрелки-дартс в мишень на стене и лишь повела плечом. Я набрал номер пенсильванских родственников Пита. По траурному убранству развернувшейся передо мной комнаты мы с Джо убедились, что Маркус нам не соврал. Да и глупо было бы с его стороны обманывать меня в таких вещах.
— Миссис Маркус, — обратился я к матери Питера, смуглокожей пожилой брюнетке с громадными черными глазами. — Это капитан Калиостро. Примите мои соболезнования и извините за беспокойство, но Питер уже доехал?
— Да, мистер Калиостро, — сурово промолвила она. — Пригласить?
— Да, конечно, — и, когда женщина отошла в сторону, я со значением взглянул на Джоконду; та делала вид, что ее мои переговоры не интересуют.
На голограмме возник Питер. Он выглядел куда более подавленным, чем его мать:
— Дик? Чего там у вас стряслось?
— Ничего.
Маркус перевел дух. Очевидно, с моим появлением он решил, что я собираюсь отозвать его в Нью-Йорк.
— Я хотел уточнить, успеешь ли ты завтра вернуться? Ну, чтобы не было накладок...
— Конечно, успею. У меня и обратный билет уже взят.
— О'кей, Пит! Держись там смотри!
— Давай, — вяло промямлил он и отключился первым.
Я повернулся к Джоконде и выползшей из ванной жене:
— Хреново работаем.
— Карди, ты свинья! — икнув, сообщила мне Фанни и тяжело упала обратно в кресло. — Я тебя ненавижу...
Не нравится мне, когда она бросается такими заявлениями! Даже в шутку...
Скрипнув зубами, я уговорил себя сдержаться и не одергивать ее в присутствии посторонней. Но погасить вспышку доводами рассудка было трудно. Джоконда непонятно улыбнулась:
— Кошмарных снов вам, господа!
— И тебе ни дна, ни покрышки! — парировала жена с такой же улыбочкой.
Я с трудом, но разглядел, как из глаз Фаины вырвалось недоброе пламя и как Джо с легкостью погасила колыхнувшее воздух марево, не подпустив его к себе. А потом женщины засмеялись. Особенно Фанни — своим заливистым и заразительным "А-ха-ха-ха!"
Джоконда исчезла.
— Она хоть и стерва, но мне нравится... — призналась гречанка, мучительно ворочая головой на валике кресла. — Черт возьми, я никогда больше не соглашусь на пытку едой!
— Китайцы пытали водой, японцы — едой. Что поделать — Восток! Да, я хотел бы тебя попросить, дарлинг: не распускай язык, если мы с тобой не одни.
— Что?! — Фанни так и подскочила, тут же забыв о своем "несварении". — Что ты сказал?! — ее голос стал тоненьким-тоненьким и язвительно взвился до небес.
— Я говорю о работе.
— О, да! Престиж, как же! Карьерист! Я буду говорить то, что считаю нужным, и тогда, когда считаю нужным!
— Джипси*! — возмущенно вырвалось у меня: она умеет довести до белого каления.
— Да, и если не хочешь проверить на себе, то умолкни! Я спровоцировала ее — и она повелась! Теперь я нисколько не сомневаюсь, что она положила на тебя глаз!
________________________________________________
* Джипси — так по-староанглийски назывались цыгане, которых в древней Европе считали выходцами из Египта ("gypsy" — производное от "Egypt").
— Да брось. Джо ответила провокацией на провокацию. И не советую тебе с ней зарываться.
— Черт возьми, зачем я вообще согласилась на эту авантюру? Ведь неспроста мы тогда с тобой разбежались! Видать, мне слишком хорошо промыли мозги, и я забыла, что ты из себя представляешь! Все, я возвращаюсь в Москву! Делай что хочешь!
Наш забурливший спор прервала своим звонком Джоконда:
— Да, кстати! — сказала "эльфийка", томно потягиваясь в своем микроавтобусе. — Вы там как раз сейчас ругаетесь. Причем, если заметили, на ровном месте. Спасибо, я еще не разучилась это делать. Всего хорошего.
Она нежно улыбнулась нам и погасила изображение.
Наверное, впервые в жизни я обнаружил в себе злость на Джо. Нашла время! Развлекается дурацкими интрижками. Силы ей девать некуда, что ли?
Но Фанни смотрела на меня уже совсем другими глазами:
— А теперь, сердце мое, определи, кто из нас тебя разыгрывает!
Пусть меня аннигилируют, если я понимал, о чем идет речь! Как мне надоели эти бабьи игры! Интересно, рекрутов на Фауст принимают? Надо при случае спросить у Элинора. Так хочется побыть в тишине!
— Вы обе, — ответил я. — И пошли уже, ко всем чертям, спать!
— Хоть она и стерва, но мне нравится, — повторила Фанни и, нырнув мне под руку, повлекла в спальню.
5. Загадочный посетитель
Нью-Йорк, Лаборатория при Управлении, сентябрь 1001 года
Первым осенним вестником всегда является ветерок. Откуда-то с северо-запада он несет в себе запах крамолы, заготовленной будущими холодами. Уловить его в мегаполисе почти невозможно, однако он — совсем не единственный признак скорой зимы. По-другому начинает светить солнце, пробуждая в чувствительных натурах тоску по уходящему лету.
Но Элинор жадно впитывал в себя каждую перемену Внешнего мира. Полгода назад, загнанный, юноша не мог себе этого позволить. Да и сейчас он любовался метаморфозами природы отнюдь не с лирическими настроениями баловня судьбы или поэта. Что такое почти полгода затворничества, знает только несвободный. Вдобавок ко всему бывший послушник монастыря Хеала чуял: ему отмерено немного. Не говоря об этом никому, он следовал указаниям, делал то, что ему велели (как это привычно!), и тайком напитывался неведомым.
Вот уже два месяца он находился в реабилитационном психиатрическом центре при ВПРУ. Под надежной охраной и наблюдением врачей, постоянно посещаемый сотрудниками Управления, которым, конечно, было наплевать на какие-либо движения души преступника и которые преследовали единственную цель: не упустить важнейшего свидетеля против оппозиции. Таково было "распоряжение свыше", и это выполнялось беспрекословно.
Тьерри Шелл нашел способ выклянчить себе Элинора в качестве ученика. Начальство было не против такого оборота дел. Если этого "синта" удастся привести в норму и обучить, то, принимая во внимание его блестящие эмпатические способности, из монаха-отступника может получиться хороший врач. Или, по крайней мере, талантливый медассистент. А мальчишкой он оказался чрезвычайно умным и восприимчивым. Тьерри уже не раз хвалил его и перед самим генералом Калиостро, и перед ее племянником. В конце концов, должна же была фаустянину хоть когда-то улыбнуться удача в его проклятой неизвестно кем жизни!
Вместо того чтобы накачивать пациента лекарствами, врачи отправляли его под конвоем в главный корпус Лаборатории, где охранники передавали Зила из рук в руки эксперту Шеллу и его помощнице Лизе Вертинской. Стряхнув по пути со своих плеч всю тяжесть, надышавшись свежим воздухом, Элинор оживал. Губы его заново учились улыбаться при виде озорного лица Лизы и ее медно-проволочных волос. Вот только глаза молодого человека оставались по-прежнему глухими, будто прикрытыми двумя серебряными монетами — там, где должны были находиться зрачки. И это был не просто стальной блеск ожесточившихся на весь мир глаз. "Сребреники" бывшего монаха только вбирали в себя, ничего не излучая взамен. Психиатры считали это тревожным знаком и отдавали тайные распоряжения конвойным: ни на мгновение не отвлекаться от парня, быть всегда начеку. Один из врачей и подавно был уверен, что Элинор затевает очередное преступление. И ведь, как выяснилось позже, он был недалек от истины!
Но всему свое время.
А пока ученик-арестант по очереди с Вертинской склонялся над окуляром микроскопа, что-то записывал своим твердым убористым почерком, прислушивался к объяснениям Тьерри, с удовольствием проводил опыты...
Похолодание свалилось на Нью-Йорк внезапно. Влажный гудзонский бриз сменился порывами жесткого северного ветра, от которого не спасали даже гороподобные стены городских зданий. И в этот первый день настоящего холода Зила навестил незнакомец.
Юноша знал уже всех своих посетителей-надсмотрщиков. Они сменялись, но их посещения были цикличны — одни и те же лица, одни и те же вопросы. Так и должно быть. Ведь теперь ВПРУ больше интересует прибор, который передан им, ТДМ, а не сам Элинор. Лучшие ученые Содружества пытаются сейчас постичь секрет трансдематериализатора и кусают губы от зависти: появление этого устройства доказывало, что на Эсефе у Антареса работают гениальные физики, и до них общепризнанным "светилам науки" до них еще расти да расти...
По знаку Тьерри за Элинором явилось два конвоира.
— Можешь немного размяться, — разрешил один из них, главный — детина-"вэошник" с непривычной для нынешних обитателей Земли бородкой и усами. — А ты, — добавил он, уставившись близко посаженными глазами на своего напарника, — иди пока узнай насчет ужина. И как только врачам этим не голодается... Слышь, Эл, вы там хоть едите, в лабораториях своих?
Он располагал к себе тем, что никогда не показывал Элинору, будто видит в нем не человека, а "синта". Другим охранникам никак не удавалось скрыть пренебрежительное отношение к полуроботу, и каждым своим взглядом, каждым словом они подчеркивали свою "очеловеченность". Заключенный молчал и прикидывался, что это его не трогает. Притворяться Зила научили...
— Нет, — сказал он. — Некогда.
— Я так и думал! — "вэошник" громоподобно рассмеялся и махнул рукой. — Покажи класс! Очень уж мне по душе твои упражнения. Никак не возьму в толк: что за техника такая?
В ответ Элинор лишь криво усмехнулся.
С неба летел редкий игольчатый снежок. Холодно.
Юноша поймал на ладонь снежинку. Он разглядывал ее, пока хрупкий кристаллик не растаял, превратившись на коже в едва заметную искорку воды. Тогда Зил снял куртку. По телу его прокатилась волна, приводя в движение каждую мышцу. Это было только начало...
Ноги почти не касались замерзающей земли. Только полет, только быстрый танец, подчиненный неземному ритму. Меж ладоней теплом прокатился незримый шар. Он растаял в груди, а руки, словно плывущие по воде ивовые ветки, вытянулись, взмыли над головой. Легкий изгиб туловища — и, не сделав ни шагу, фаустянин оказался совсем в другом месте, в центре баскетбольной площадки. "Танец" завораживал, не позволяя охраннику заметить ни одного этапа Элинорова перемещения. "Танец" был и текучим, и стремительным.
А затем "птица" обратилась в "зверя" и огромной гибкой кошкой заскользила по расчерченному линиями полотну игровой зоны. "Кошка" охотилась, она играла, наслаждалась собственной силой и мощью.
С приоткрытыми ртами замирали на своих местах озябшие пациенты, которых по расписанию вывели на прогулку. Двигаться, играть в мяч им не хотелось, и только диковинные фокусы Зила вывели их из ступора.
Неутомимый "хищник" распластался в последнем па — и замер.
Разведя руки в стороны и ловя грудью ветерок, юноша смотрел в небо. Его дыхание было идеально ровным, словно фаустянин только-только открыл глаза после долгого и спокойного сна. Все мировые стихии обнимали его тело, струились сквозь него, питали силой.
Бородатый конвоир зааплодировал.
— Да тебе палец в рот не клади!
Но Зил смотрел ему за спину. "Вэошник" обернулся.
— Дик? — пробормотал Элинор, делая шаг навстречу идущему к ним человеку.
По аллее, между резными туями и дымчатым можжевельником, двигался мужчина. Полы его длинного плаща разлетались на ветру, будто крылья гигантского нетопыря.
И охранник услышал, как зашлось дыхание арестанта. Незнакомец был вовсе не Риккардо Калиостро, капитаном спецотдела, изредка навещавшим Элинора в лечебнице...
6. Страшное открытие
Неизвестно где, неизвестно когда
Мало что изменилось в жизни Зарецкой с тех пор, как ее стали выводить на прогулку. Разве только вместе с "человеком в сером" навещать ее начал "монах". Ника называла так мужчину в темно-лиловом балахоне, очень напомнившем ей одеяние древнего христианского священнослужителя, однажды виденное на старинной гравюре. Эту личность Ника могла бы назвать почти приятной (если бы ее саму не так мутило сутки напролет).
Он улыбался; с тем же акцентом, что и у "серого", произносил слова приветствия; делал ей какие-то инъекции; спрашивал, чего бы ей хотелось поесть-попить. И эта его любезность настораживала пленницу больше, чем злоба надзирателя. В елейном тоне таилось что-то нарочитое, будто Ника подписала некий контракт, и "лиловый" теперь выполняет его, подчиняясь пунктам договора.
Вы когда-нибудь испытывали истинную жажду? Да, такую, когда полжизни готовы отдать за каплю воды... Представьте: невыносимая жажда — и вдруг вы видите перед собой сосуд, этикетка на котором сулит вам наслаждение натуральным яблочным соком, а цвет булькающей в за стеклом жидкости подтверждает заявление на этикетке. Предвкушая блаженство, вы фантазируете, как, открыв бутылку, приложитесь к горлышку и жадно выпьете ароматный кисло-сладкий напиток. Вашу гортань уже сводит почти эротической судорогой, рот наполняется вязкой слюной, усугубляющей жажду. Вы не хотите более ничего — кроме вкуса яблока на пересохших губах. Вы не помышляете, что можно желать другого. Торопливо открываете бутылку, приникаете к вожделенному нектару. Но вместо сока ваш язык ощущает морскую воду. Подкрашенную горьковато-соленую морскую воду...
