Помню, я так же восхищался навыками одной молоденькой практикантки, "спеца"-сержанта со способностями "провокатора". Это было три года назад. Я почти полностью переложил на ее плечи творческую часть "показухи", и она, не замечая того, организовала все с блеском и помпой.
А потом эта практикантка стала моей женой...
Ч-черт, до сих пор ходя по стадионным коридорам, окунаюсь в те времена. До сих пор не могу ее забыть.
В нашей нынешней группе было двадцать человек. От нью-йоркского спецотдела — я, Збигнев Стршибрич и Саманта Стамп; от вашингтонского двое — Юнь Вэй и Сара Уоллес; остальные пятнадцать сержантов и лейтенантов приехали из разных штатов — Колорадо, Юты, Техаса, Калифорнии, Пенсильвании, Висконсина и Флориды. Мы никогда не виделись прежде (если не считать Юнь и двух моих подчиненных), но быстро сплотились, так что дело двигалось успешно и без особых недоразумений. Я не утруждал себя заранее составлением сценария, поэтому сценарий вырабатывался по ходу тренировки и в основном женщинами, нашим "творческим костяком" под управлением Юнь. За семь послеобеденных часов — с двух до девяти — мы должны были успеть сделать многое из задуманного. И мисс Вэй оказалась для меня настоящей палочкой-выручалочкой.
Давно мне не приходилось столько тренироваться, как в ту среду! Я даже не заметил, что ближе к девяти у нас появился зритель — Аврора Вайтфилд из ОКИ. Она сидела на трибуне и наблюдала за нашей работой. Хорош же я был: с меня, как и со всех остальных, ручьем тек пот, а говорить я мог с превеликим трудом. Хотелось лишь надеяться, что Авроре, свеженькой и надушенной, такое зрелище по вкусу.
Я распустил группу отдыхать и, помахав мисс Вайтфилд, трусцой побежал в душ: пусть ее думает, что я легок на подъем и ничуть не устал за семь часов самоистязаний и спаррингов, а также что моя многострадальная голова вовсе не раскалывается от жгучей боли...
— Какие планы? — спросил я, свежий и возрожденный, когда мы встретились у моей машины.
Просто как в былые времена! И если чуть-чуть прищуриться, то Аврору можно перепутать с Фанни, до того они похожи...
— Ну, неплохо было бы взглянуть, как ты живешь, — Аврора кокетливо двинула плечом.
Намек понял. Надеюсь, рваный рубец на моем плече уже не так бросается в глаза, как неделю назад...
Она расхаживала по моей квартире и с любопытством разглядывала незатейливую обстановку. Я проверял почту и загружал комп новым списком задач, которые должен был "не забыть выполнить за этот месяц".
— Может быть, поужинаем? — спросила Аврора, усаживаясь на диван и доставая завалившийся между подушек компьютерный журнал — из тех, что я пролистывал на досуге; досугов у меня было мало: она держала еще не прочитанный мною февральский номер.
— Куда-нибудь сходим? — я освободил глаз от линзы и, поморгав, улыбнулся моей гостье. — Выбери по вкусу — куда... Только... давай сегодня туда, где потише?
— М-м-м! — астрономша поджала губы. — Ну нет! Я же вижу, что ты устал! Готовить я не умею, но полуфабрикаты...
— Нет-нет-нет! — перебил я, направляясь в кухню. — Сиди, где сидишь!
Не хватало еще в первый же день отправить ее к плите! Ну, на второй-третий — еще куда ни шло...
Я возился на кухне, а девушка, судя по звуку и синтезированным запахам, включила мой старый голопроектор. Мы изредка переговаривались через две комнаты, потом она затихла. Пришлось поторопиться: еще заснет со скуки. А все-таки у нас обоих были планы на "после ужина". И, признаться, меня эти мысли хорошо будоражили, отгоняя усталость.
Аврора опередила и заявилась ко мне в таком соблазнительном виде, что о готовящейся еде я просто забыл. Она поигрывала расстегнутой петелькой на блузке, недвусмысленно теребя ее пальцем и поглядывая на меня исподлобья. Долго уговаривать меня было не нужно, я просто сбросил со стола все кухонные принадлежности, сгреб Аврору и усадил ее на столешницу. При этом мы беспрерывно целовались и пытались содрать друг с друга одежду, что в таком запале сделать не получалось.
Она скользнула своей ладонью по моим брюкам:
— Бедный! Сплошной комок нервов! Тугой комок нервов!
Мы засмеялись. Мне нравится, когда женщины в такие минуты говорят всякие непристойности, но только что-то в угасающих мыслях подало из последних сил сигнал: есть в Авроре какая-то неискренность!
Она охватила меня своими стройными ногами, и мне стало плевать, надето на нас что-то или уже нет. Аврора всхлипывала, стонала и кричала в лучших традициях виртуального порно. И, каюсь, всю ту половину ночи, что мы с нею занимались любовью, меня эти звуки заводили.
Только потом, когда мы жевали разогретый ужин — из тех остатков, которые не успели подгореть во время нашей кухонной эскапады — я поймал себя на одной не очень-то приятной мыслишке. Она ахала и охала, но ни разу не испытала настоящего оргазма. Конечно, я контролировал это автоматически, не нарочно. Лучше бы у меня совсем не было умения воспринимать "тонкие" всплески энергетики партнерши. Получив сигнал из бессознательного, я так же автоматически стал менять поведение, стараясь доставить ей удовольствие. Увы, ни одна из моих попыток успехом не увенчалась. Аврора же, не подозревая о том, что я все понял, мастерски имитировала экстаз, вплоть до осязаемых проявлений, которые, может, и обманули бы кого-то другого на моем месте. Я поневоле стал ее отражением: неискренность — всегда плата на фальшь. Но для чего, черт возьми, ей это было нужно?
Истинный разврат — это когда вот так. Разврат с извращением. Потому как — зачем, если не хочешь? И во мне поневоле появилась некоторая неприязнь к этой даме. Такие мне еще не встречались. Сколь Аврора походила на Фанни внешне, столь же она была ее полной противоположностью психологически. Я давно уже научился умерщвлять в себе порывы к сравнениям других женщин с моей вспыльчивой гречаночкой, но тут не получилось. Моя жена была естественна в любом настроении, я обожал ее даже тогда, когда она в гневе швырялась в меня журналами, подушками или посудой, когда психовала и спорила, когда дулась после ссоры. Она не была вечно милой улыбчивой "цыпочкой", она могла ляпнуть крепкое словцо или окатить антарктическим холодом из своих лучистых серо-голубых глаз. Она была чаще не права, чем права. Но за честность и открытость я простил бы любое прегрешение Фанни. Это по работе она "провокатор"... Ее любимым изречением всегда было старое, уже неизвестно кем произнесенное: "Плох тот актер, для которого вся его жизнь — сцена. Тогда он не актер, а всего лишь лицедей". Нет, в жизни Фаина "провокатором" не была.
И так захотелось мне увидеть ее в эту, именно в эту ночь вместо сотрудницы ОКИ!..
— Прости, Дик, но мне пора ехать, — выдернула меня из моих размышлений Аврора, аристократично выкладывая вилку и нож на салфетке, по обе стороны тарелки, на одинаковом расстоянии от нее. — Подвезешь меня домой или вызвать такси?
Этим она словно провела черту между нами. Я принял игру и с прохладцей ответил, что это зависит от ее желания, а вообще могла бы и остаться. Астрономша тут же смягчилась, принялась объяснять, что ей непременно нужно домой, что у нее снова какая-то конференция в Детройте, что это очень важно и так далее и тому подобное.
Я сел за руль, хотя глаза мои слипались. Женщины смеются над нашими нехитрыми потребностями — пожрать, потрахаться и поспать — а вот попробовали бы сами пожить в таком ритме, как я!
— Что за конференция? — спросил я скорее из вежливости и желания не заснуть за рулем, чем из интереса.
— Мы боремся за то, чтобы с атомия сняли запрет, и, возможно, скоро добьемся своего...
— Ты серьезно? То есть, вы нашли способ нейтрализовать мутагенные свойства этого вещества?
Вот тут-то глаза Авроры загорелись по-настоящему! Вот здесь она была абсолютно обнажена в своей искренности!
— Нет. Атомий как был, так и остается мутагеном — от этого никуда не денешься... Но именно он позволит нам выйти за пределы Местной Галактики и вырваться в настоящую Вселенную... Я готова ждать до глубокой старости, лишь бы увидеть, что мы добрались, скажем, до Андромеды... Это было бы таким подарком для меня...
— И за какое время корабль на атомиевом топливе достигнет Андромеды? — я едва сдержал зевок.
— По моим расчетам, лет за семьдесят. Там ведь пока нет "коридоров" — в межгалактическом пространстве... И неизвестно, можно ли их проложить вообще. Вот когда наша экспедиция окажется в другой галактике, мы сможем судить о нашем потенциале!
— А-а-а...
Хорошо ей щебетать, когда она и крохи своих сил не потратила, а вдобавок даже и подзарядилась моими. Вампирша. Мне стало смешно, когда мой засыпающий разум нарисовал сюрреалистическую картинку: тянущуюся ко мне клыками Аврору. Одержимую утопическими идеями Аврору.
Не врезаться бы на такой скорости...
Удивляюсь, как после этой поездки мне удалось вернуться домой живым. И на том спасибо...
7. Ежовые рукавицы контрразведчиков
Нью-йоркское ВПРУ, август 999 года
Через неделю я перестал узнавать своих коллег по отделу. Работа шла своим чередом, но все сидели тихо, как степные сурки в норах, словно боясь сказать хоть одно лишнее слово. Что случилось, я на тот момент не понял. Да и узнавать не было ни времени, ни сил: мы со Збигневом и Самантой так выматывались на тренировках, что по утрам едва притаскивали ноги в Управление. Более или менее раскачаться удавалось только к обеду. Мы все трое сквозь зубы ругались на эти треклятые и никому не нужные соревнования, но толку от брани не было никакого. Впрочем, я и сам был виноват: не отказываться же от встреч с Авророй, когда она сама предлагает! Я даже стал свыкаться с ее странным поведением в постели и скучал, когда по какой-то причине встретиться нам не удавалось.
Просветил меня о причине упадочнических настроений в отделе Питер Маркус в "курилке".
— Кто надоумил майора поставить над нами Каприччо и Такака? — осторожно поинтересовался он.
Я пожал плечами. В общем, ситуация действительно странная: "контры" ведь совсем туманно представляют себе специфику нашей работы. Не проще ли было сделать временным куратором капитана Стоквелла, начальника параллельной ветви СО?
— Соревнования пройдут 27 августа, да? — с надеждой в голосе продолжал Пит.
— Да. В следующий понедельник, — я стряхнул пепел и пристально всмотрелся в печальную физиономию приятеля: если уж и этот оптимистичный лодырь приуныл, то чего ждать от остальных? Пит молитвенно сложил руки перед грудью, возвел глаза к небу и, беззвучно двигая губами, призвал в свидетели всех богов (или страшные проклятья на чью-то голову, не поймешь).
— Так в чем дело, Пит? Каприччо держит вас в ежовых рукавицах?
— Если бы только это... — и тут лейтенанта прорвало: — Дик, это просто тирания и диктатура! Не знаю, как все, но я чувствую себя в Карцере! Эти две маньячки ввели свой профашистский режим и секут за каждым! А каждый обязан — понимаешь: обязан! — стучать на ближнего своего, причем в письменном виде! И еще они дважды в день по очереди вызывают нас всех к себе, а там начинают применять свои контрразведческие штучки! Скоро начнут травить психотропами, помяни мое слово!
— Что вам говорит на это майор?
— Ага, кто бы еще рискнул шкурой — затевать бунт! Ты там лучше быстрее проводи эту "показуху" — и возвращайся! Ты, конечно, тоже не подарок, но лучше уж ты...
— Позволь, позволь! Это в чем же я "не подарок"?
— А, купился?! — Пит гоготнул и фамильярно хлопнул меня по плечу.
— Ну что ж, раз у тебя еще есть силы придуриваться, то после состязаний я напишу заявление об отказе от курирования, — жестоко решил я. — И устно сообщу, что вам очень понравился режим контрразведчиков, а потому вы хотели бы оставить их у себя кураторами еще на...
— О-о-о! — взвыл лейтенант. — Я брошусь под колеса, повешусь, застрелюсь и уйду на больничный! Стефания — еще ничего! Но Такака, которая лижет ей задницу — это все! Наши скоро очумеют от нее...
— Это "контры", тут ничего не изменишь...
— Да делать им там, видно, нечего, вот на нас и отыгрываются...
Тут в "курилку" вошла Стефания. Пит мгновенно преобразился:
— Как дела, шеф?
Она окинула его рентгеновским взглядом, и Маркус сразу стал маленьким-маленьким, а потом невольным движением подвинулся ко мне, словно пытаясь спрятаться у меня за спиной. Каприччо многозначительно отодвинула манжет мундира, взглянула на часы, затем — на нас.
— Ну, я пошел? — Пит с подобострастным видом выскользнул за дверь.
— Разболтались ваши люди без присмотра, капитан... — сухо заметила Стефания.
— Ну и вам все же какое-никакое занятие, капитан, — я усмехнулся и подкурил вторую сигарету.
— Поделитесь опытом, Калиостро, как вы с ними справляетесь?
— Лаской. И еще я всегда ношу в подсумке кусочки сырого мяса.
— О! Это вы очень рискуете! Вы им мясо, а они и всю руку отхватить могут! — продолжала язвить коллега.
— Могут. Но не отхватывают, — парировал я. — Отравиться боятся.
Мы обменялись еще несколькими невинными колкостями, и я пошел к своим.
В нашей временной комнате стоял такой гвалт, какого я не слышал в рабочее время еще ни разу в жизни. Народ хохотал.
Все столпились у стола Рут Грего, на разные голоса давая девушке непонятные советы. Сама Рут сидела подавленная и что-то писала обычной лазеркой на бумаге, стараясь, как первоклашка. Даже кончик языка высунула и лоб нахмурила с непривычки.
— Давненько наши люди не занимались чистописанием? — спросил я, усаживаясь на свое место. — В чем дело? Совсем с цепи сорвались?
— Сейчас я расскажу вам одну историю, Ди! — с загадочным видом начал старший сержант Джек Ри, весельчак и балагур, любимчик капитана Стоквелла, его непосредственного начальника. — Жил да был один правитель. Жадный до ужаса. Ну, сволочь, короче говоря. Прознал он, что в одной деревне ему платят очень маленькие налоги. Вызвал к себе сборщиков податей и послал в ту деревню. Те возвращаются с пустыми руками. "А что говорят крестьяне?" — спрашивает правитель. "Плачут, что ничего нет!" — жалуются мытари. Правитель без разговоров посылает их обратно. На этот раз кое-что принесли. "И что крестьяне?" — "Плачут, что больше ничего нет!" Правитель снова посылает их в ту деревню. Возвращаются в третий раз, уже совсем мал их улов. "А что говорят крестьяне?" — "Ничего не говорят. Смеются и танцуют". Правитель рукой махнул: "Вот теперь у них точно ничего нет!" Ди, заметьте: ваши люди еще не танцуют, но уже смеются...
— И что сказал правитель?
— Да вот, капитан, новое распоряжение от Заносси Такака! — прокомментировал Збигнев Стршибрич. — Саманта отказалась писать объяснительную, и теперь Рут должна накарябать служебную с тайным доносом на нее. Мы дружно сочиняем.
Я посмотрел на Саманту. Она принимала в том самое деятельное участие. И эти дети инкубаторские — мой коллектив?
— Так за что, собственно, лейтенант Уэмп, тебе нужно было писать объяснительную?
— А я пописать ходила, — безоблачно ответила лейтенант, и наши грохнули новым раскатом хохота, — а в это время мне позвонила Такака, за каким хреном — не знаю. Ну и не застала меня на месте, соответственно. Ну и вляпала в обязаловку писать "откоряку". Ну и я, естественно, сказала, куда ей нужно пойти и что там увидеть. Ну и она, естественно, кинулась к фюреру Каприччо. Ну а та, само собой, обратилась к миссис Сендз. А миссис Сендз, как положено, посоветовала разобраться по своему усмотрению. Ну, они и разобрались. Теперь Рут строчит на меня "телегу". Да, кстати, Рут! Не забудь упомянуть про мой хронический цистит! И еще у меня до четырех лет было ночное недержание. Поэтому мне сейчас терпеть — ни-ни!
