— Да нет, знаешь. Я как-нибудь... как-нибудь.
Джоан округлила глаза:
— Серьезно, что ли?! Тебе это надо?
— Я уже и не понимаю, Джоан, что мне надо, а что нет. Думаю: пусть судьба решает.
— Это тебе гормоны в башку стукнули, — с уверенностью сказала она, внимательно посмотрела на меня поверх свирепо стиснутой в зубах сигареты и, щелкнув плазменной зажигалкой, прикурила. — На дворе тридцатые, все катится к черту — а она рожать вздумала. Но дело твое, — клуб дыма вырвался из ее рта.
Я засмеялась и разметала дым рукой:
— Вообще-то это ты меня отговаривать должна была бы, если бы я тебя о чистке просила... По идее...
Джоан снова налила нам вина:
— А я и отговариваю. Когда на работе. Смотрю на этих дур и думаю: ну на кой черт ты это мясо для очередных военных операций плодишь? Уж такой спектр контрацептивов кругом, нельзя же такие глупости делать. А сама отгова-а-ариваю, картинки идиллические рисую, распинаюсь шелковой гладью: "Ты и бэби, представь, какая прелесть"! А что — инструкция у нас такая, куда денешься? Обязаны говорить! Но тебе-то я так не могу... врать... Ты и сама не хуже меня видишь, взрослая тетенька уже, слава богу! Просто так, думаешь, от нечего делать, что ли, уже три с лишком десятка лет повсюду пропаганда такая: плодитесь, плодитесь, плодитесь! Реклама, СМИ, чертовы эти брюхатые знаменитости как пример для подражания, ханжи... Ага, давайте! Так и вижу жирного змеюку в каске и с чешуей в маскировочных пятнах. Он веревочки поддергивает, и где нужно приказы отдает: еще жрать хочу, еще! И партиями ему в пасть пацаны наши топают. Кого глотает, кого пожует, искалечит да выплюнет... Тварь ненасытная... Только не надо забывать, что у знаменитостей детишки наверняка отмазаны от любых невзгод. В том числе военных.
— Тебя послушать, так ради борьбы с этой тварью нам вымереть просто нужно...
Джоан невесело хохотнула:
— А мы и так все вымрем! Не через пару лет, так через полвека-век. Уже сейчас машина эта вовсю лопастями машет. Только дураки-военные ни черта не замечают. Потому как тот змеище кому положено — глаза застит. Или щедро делится подачками, чтобы заткнулись и не мешали. Или сжирает: ему все на пользу...
— Бр-р-р! Ужасы ты какие-то на ночь рассказываешь. Да еще и кощунственные: Рождество ведь сегодня!
— А ты попомни мои слова! — она разом махнула весь стакан, пополоскала вином рот и вдумчиво проглотила. — Ладно, ты меня не слушай. Рожай. Все ж веселее будет. Я на самом деле малышей люблю. Но как подумаю, что их ждет, так с души и воротит...
— Не верю я в конец света. Его уже кто только ни предрекал — ничего, выкарабкивались до сих пор.
— Наслушалась банальностей... Ты думаешь, это злобный зверь с тремя шестерками на рогах и вавилонской блудницей на спине вылезет из моря и устроит тут Армагеддон? И вот так, сразу, убивать всех начнет, только в очередь вставайте? Не-е-ет, Кейт! Мы в зеркала смотримся и зверя этого не видим. Мы сами себя прикончим, и не сразу, а постепенно. Самое смешное, что никто при этом не плох и не хорош. Р-р-р-разнонапр-р-р-авленность целей, всего-навсего. Битва микробов-паразитов на маленькой заштатной планетке в галактике Млечный Путь...
— О'кей, Джоан! Давай уже замнем эту философию. Не нравится мне что-то твой настрой. И так хреново.
— Тошнит? — сочувственно спросила подруга.
— Сейчас — нет, а так — почти все время.
— Бедная! Что-нибудь придумаем.
В ее темных глазах мелькнуло сочувствие. Хорошая она баба, но всякого насмотрелась. А циничность — это ее маска. Я была рада, что у меня есть такая подруга...
* * *
Квентин родился летом. Джоан пришлось помучиться со мной. Мало того, что пока я его носила, не раз и не два падала в обмороки и совершенно не могла работать, мало того, что я чувствовала себя одиноко, будто бездомная собака, так еще и роды были тяжелыми. Так ко всему прочему подруга вытащила нас обоих чуть ли не с того света.
Содрогаясь в последних схватках, я подумала: наверное, это мне расплата за что-то ужасное, что я совершила когда-то и просто не помню этого. Ведь так не бывает, чтобы ни за что ни про что...
Это было что-то вроде прозрения, ведь в те минуты мне довелось находиться как нельзя более близко к "иному" миру. К миру, в который я не особенно верила прежде.
Может быть, я была блудницей, грешницей, убийцей?..
— ...мужиком! — ворвался в мое сознание веселый голос Джоан и резвый крик моего сына. — Эй! Кейт! Ты с нами? Я говорю, вырастет — будет потрясным мужиком. Сын твой.
И показала мне существо. Багровое, складчатое — как шарпей. Кричащее. Любимое...
— Квентин! — сказала я, протягивая руки.
— У-у-уйди к черту, уронишь, дохлая еще! — Джоан отпихнула мои дрожащие конечности, которых я почти не чувствовала, и сама уложила малыша мне на грудь.
Так странно: там, ниже, под грудью, уже ничего не топорщится, и я вижу собственные коленки без зеркала...
Я похожа на раздавленную лягушку. Больно, муторно, жарко. Хочется вылезти из этого отвратительно-чужого тела и больше уже никогда не возвращаться в него...
— Не знала, что ты питаешь нежные чувства к Тарантино! — ковыряясь во мне иглой, говорила подруга.
— К какому Тарантино? — выдохнула я, разглядывая мокрую черноволосую макушку Квентина. Младенец не просто присмирел, но даже еще и заснул.
Охать и всхлипывать меня заставляло то, что хоть и с обезболивающим, а все-таки мучительно, когда тебя зашивают.
— Ну, был такой режиссер, веселый дядька. Вроде и сейчас еще живой, только старый. Да ты его фильмы видела, наверное. Квентин Тарантино.
— Ну не-е-ет! — кажется, я поняла, о ком она говорит. — Нет, конечно! Мне просто имя нравится. Кстати, в Штатах — довольно распространенное... Слушай, дай попить, а?
— Тебе еще нельзя.
— Я знаю. Ты мне ваткой губы промокни. А то сейчас сдохну от жажды.
— Не сдыхай, поживи еще, — напела Джоан по-испански и протерла мне губы мокрым ватным тампоном, а я жадно слизнула влагу. — Вообще-то в этом месте (я про песню) полагалось бы поржать, но я тебя прощаю. Э! Э! Довольно! Ишь, вцепилась!
— Сделаешь мне инъекцию снотворного, Джоан? Я вымоталась, а уснуть, знаю, не смогу.
— Да хоть сейчас! Лишь бы ты уже перестала трепаться и лежала спокойно!
Реальность поплыла у меня перед глазами.
Еще не сон и уже не явь... Водоворот мыслей, всплески воспоминаний.
Я видела лица. Незнакомые. Какие-то... странные. Когда мы разглядываем запечатленные на картинах или фотографиях образы наших предшественников в этом мире, воображение подсказывает нам все: жителем какой исторической эпохи был тот или иной человек, почему он одевался именно так, носил именно такую прическу. Даже типы лиц могут выдать время, в котором обретались их обладатели.
В моем случае все было по-другому. Мало того, я вспомнила свои галлюцинации, даже когда пришла в себя через несколько часов. Будто ударом гонга меня пронзила мысль: я не знаю, откуда, вернее, когда те люди из моего полусна. Когда они жили. И действительно ли жили они? Но так четко, детально увидеть и самих незнакомцев, и мир, что их окружал — не наш мир! — мне с моим отнюдь не художественным воображением не удалось бы никогда.
На всякий случай я уточнила у Джоан, что за снотворное она мне ввела, и по ее ответу поняла: видения не связаны с наркотиками, как можно было бы предположить.
Отметив это загадочное обстоятельство, я закинула его на антресоли своей памяти, решив разобраться во всей путанице, когда появится больше фактов. А до поры до времени списала увиденное на счет шалости воспаленного мозга. Да и маленький Квентин очень быстро отбил у меня охоту мыслить о постороннем.
Кормить его самой мне не хотелось. Во-первых, как бы я смогла в таком случае работать? Во-вторых, в наше время безопаснее давать младенцу заведомо очищенные продукты. Что там хорошего в моем молоке с нынешней экологией? В районах гетто где-нибудь в Северной Америке вскармливание грудью, быть может, еще и практикуется. Как и в арабских странах — в том же проклятом Египте. Но и смертность среди жителей трущоб — ужасная. Люди плодятся, как на конвейере, и умирают в том же темпе. Думать, чем кормить новорожденных, тамошним женщинам не приходится. Нет, такой участи своему Квентину я не желала.
Я пришла в себя и даже вернулась почти в прежнюю форму за полтора месяца. К тому времени старый мой отец, уже давно вышедший на пенсию хирург, подыскал для внука хорошую няньку. Джон Макроу и сам всегда любил возиться с детьми, но с возрастом стал бояться — руки, говорит, уже не те, страшно.
Еще одна огорошившая меня странность: после родов я стала панически бояться стука в дверь. А соседи наши обладали идиотской манерой именно стучать, а не звонить — и к нам, и к себе. Даже яростный рык моего буяна-защитника Снапа не мог окончательно развеять страх, который ледяной ртутью разливался по жилам. Джоан советовала обратиться к психологу, доктору Санчесу, но мне хотелось перебороть эти глупые слабости самостоятельно. Упорная борьба с собой привела к мигреням.
Когда Квентин уже начал потихоньку ползать на животе, я получила видеовызов из Вашингтона и поняла, что на меня вышел Луис Чейфер. После такого перерыва мне уже не хотелось возобновлять какие бы то ни было отношения. Но все-таки женское любопытство заставило меня принять связь.
Луис выглядел старше, чем в прошлом году. Я спросила, отчего это, и он сослался на огромный объем работы.
— Я сплю по два часа в сутки... Неважно. Ты как?
Я сказала, что нормально. Меня поражали его перемены. Куда подевался весельчак-Чейфер?
— Можно мне приехать, Кейт? — спросил он. — Я знаю, что поступил как скотина, надо было сразу забрать тебя с собой... Но... все было так нестабильно... Ты же знаешь, что сейчас творится здесь, у нас...
— Мне не привыкать, Луис. Ты же в курсе, у меня был опыт, когда меня "забрали с собой". Так что можешь не корить себя: я отказалась бы от переезда. С отцом мне лучше.
— Ок, я приеду, и мы поговорим. Можно?
— Что ж, приезжай. Разве я могу запретить?
— Чудесно выглядишь! — улыбнулся он напоследок.
Интересно, а почему он так уверен в том, что я, к примеру, не вышла замуж? Самовлюбленный, избалованный женским вниманием наглец...
Говоря о нестабильности, Чейфер имел в виду беспорядки, творящиеся в Штатах. Война расползалась по всему миру. "Замороженное" в конце прошлого века производство ядерного оружия "оттаяло". Теперь смертоносные ракеты были почти у всех стран. Ощетинившись друг на друга боеголовками, враждебные альянсы походили на участников мексиканской дуэли. Террор процветал. Смотреть телевидение было просто невозможно, не рискуя при этом окончательно свихнуться. Я не смотрела, но ведь нельзя зажать уши и не слышать разговоров коллег, нельзя замкнуться от всего мира в своем мирке. До чего же я завидовала умалишенным калекам!
Не могу сказать, что спокойно было и в нашем городе. Я с трудом пробивалась сквозь пробки, нервничала, барабаня ногтями по пластику руля, с восстающим из самого сердца раздражением поглядывала на виновников затора. Чаще всего ими были полицейские. Вооруженные до зубов, они останавливали подозрительные машины и приступали к внимательному досмотру. Я прекрасно понимала, что из-за ежедневных терактов во всем мире это вынужденная и правильная мера, но... Ах, да если бы еще такие обыски что-то меняли! Бомбы как рвались, так и рвутся. Люди как дрожали, так и дрожат, оказываясь в толпе и боясь друг друга.
4. Предвестник
Петляя между стоящими автомобилями, ко мне подбежала молоденькая медсестричка из нашей больницы:
— Сеньора Бергер! Простите, вы не возьмете меня?
Я разблокировала дверцу, и она плюхнулась в соседнее кресло.
— В чем там дело, Миранда?
— Это Вещатели, — ответила она. — Долбанные сектанты! Простите... Устроили теракт в подземке. Говорят, сначала вошли, как всегда. Затянули песню о конце света, вопили, что Пиночет был третьим антихристом и что мы должны противиться возвращению Режима... Психи. А потом кто-то из них прямо в вагоне облился бензином — всю канистру на башку себе! — и зажигалкой. Вообразите себе такое в час-пик, сеньора!
— О, господи!
— Вот именно! — Миранда перекрестилась и поморщила веснушчатый нос. — Фу! Я вся провоняла гарью, кажется!
— Да нет. Ты была в том вагоне?
— Святые угодники, нет! Я не успела туда войти. Еле прорвалась через оцепление, когда побежала толпа... Ага, кажется, тронулись! — девушка углядела, как "голова" бесконечной автомобильной "змеи" двинулась вперед, подтягивая за собой разноцветное "тело". — Как дела у Квентина? Выздоровел?
— Это у него просто резались зубы, — улыбнулась я.
— Ага, у них бывает. Ну, слава Богу, прорвались!
Мы выскочили на автостраду. Миранда всегда такая: задает вопросы и не выслушивает до конца ответ. Язык ее опережает мысли...
В трех кварталах от клиники я смогла наконец прибавить скорость. Мое внимание сосредоточилось на дороге, и я сильно вздрогнула от вскрика спутницы. А вздрогнув, рефлекторно придавила педаль тормозов.
— О, боже мой! О, боже мой! — лепетала Миранда.
Я посмотрела туда, куда с круглыми от ужаса глазами таращилась медсестра.
Виляя между машинами, через автостраду мчался какой-то парень. Лицо его было разбито в кровь, одежда перепачкана и разодрана. Это все, что я успела заметить перед тем, как он угодил под автомобиль. Миранда взвизгнула и скрюченными пальцами впилась в свои щеки.
Пока я, будто в замедленном просмотре, наблюдала ее перекошенную физиономию, парень, как выяснилось, успел вскочить и, хромая, добежать до моей машины. С гулом повалившись на капот, он заскреб окровавленными пальцами по лобовому стеклу. Я вспомнила кадры из старых фильмов ужаса.
Позади нас создалась пробка из машин, едущих по крайней правой полосе. Автомобили раздраженно сигналили, из некоторых выскакивали особенно нетерпеливые водители (все нетерпеливые были мужчинами) и, понятно, жестикулировали, обещая виновницам затора (то есть нам) очень много проблем, если мы тотчас не тронемся дальше. Ведь объехать нас было нереально.
— Садитесь! — крикнула я этому придурку-самоубийце.
Ну а что мне еще оставалось делать в создавшейся ситуации?
Моя машина закачалась, будто шлюпка в жестокий шторм. Раненый ввалился в салон.
— Быстрее, быстрее! — нервно озираясь, прохрипел он.
— Псих! — выкрикнула Миранда.
— Дверь захлопните! — рявкнула я, срывая автомобиль с места.
Он захлопнул.
— Простите, сеньоры! — заговорил раненый на ломаном испанском.
— Что у вас там?
— Я был на демонстрации, но...
— Все понятно, можете не продолжать. Чье чучело сжигали на этот раз?
— Сеньора Бергер, ему надо в больницу, — медсестра, перегнувшись через спинку кресла, разглядывала рваную рану на лбу пострадавшего.
— А мы, по-твоему, куда? — окончательно разозлилась я.
Гнев — нехорошее чувство, но не давиться же из-за этого идиота отрицательными эмоциями, пытаясь их подавить.
